Прошедшие войны

— Нана, — твердо сказал Цанка, не оборачиваясь, — я женюсь на Кесирт.

Наступила длинная пауза.

— А Дихант? — вместо матери вмешалась Келика.

— Насчет нее не знаю — посмотрим.

— А ты уверен в своих чувствах? — спросила осторожно мать.

— Да, — твердо ответил Цанка.

— Вообще-то вот провели мы с ней несколько ночей, поговорили — видно, что замечательная женщина… И несчастная, — говорила мать.

— Она очень хороший человек! — воскликнула Келика, — не то что твоя заносчивая соня — Дихант.

— Ну вот и прекрасно! — засмеялся Цанка, — так вы поддерживаете меня?

— Поддерживаем или нет — неважно, я знаю, что ты как и твой отец, упрямый и прямой… Делай, как знаешь, только по совести, а мы никуда от тебя не денемся, — тихо сказала мать. — … а если быть до конца искренним: Дихант не пара тебе — дрянь она высокомерная. И как жить с ней до конца жизни?

— Ну вот, значит все решили, — обрадованно вскрикнул Цанка.

— А когда вы женитесь? — толкала за плечо брата, улыбаясь, Келика.

— Через три дня, как траур кончится.

— Да ты что, сдурел, — хором ахнули женщины, — аль шутишь?

— Нечего мне шутить. И ждать нечего… Кесирт одинока. С кем она будет жить?… Кто умер — тот умер, а мы должны жить, пока Бог позволяет…

— А траур по Хадижат? — не унималась Табарк, — а ее дочери, а твой дядя? Ты об этом подумал?

— Подумал — переживут, — ответил сухо Цанка.

— Так ведь они меня съедят? — вскричала мать.

— Ничего с тобой не будет… Поболтают и перестанут… я женюсь не от праздности, а от житейской безысходности. Поняла?… А кто не понимает, пусть идет к черту… Разберемся как-нибудь.

— А где вы жить будете? — вновь вмешалась Келика.

— Арендовал я две комнаты у Авраби… Надо там немного прибрать…

— Эх, горе мне, горе, — тихо вздохнула Табарк, — вам только сейчас отец нужен, чтобы жизнь устраивали под присмотром… А я что? Береги тебя Бог, сыночек, как скажешь…

Как положено, семь дней стоял траур по смерти Хазы. Все эти ночи Табарк и Келика проводили с Кесирт. На восьмой день не приехал Цанка рано утром за родственниками, как обычно делал до этого.

Женщины сидели у родника в тени ивы. Солнце взошло высоко, день ожидался жарким, душным.

— Что-то Цанка сегодня задерживается, — печально сказала Кесирт.

— Ничего, приедет, — весело ответила Келика.

— Даже не знаю, что делать? Как жить дальше?… Вы ведь не будете постоянно со мной… Не знаю, — уныло шептала дочь Хазы, вытирая выступившие слезы.

— Не волнуйся, Кесирт, — успокаивала ее Табарк, — Бог милостив, все как-нибудь разрешится.

— Для меня все уже разрешилось, — все также печально продолжала Кесирт.

В это время послышался стук колес, какие-то веселые возгласы молодых людей.

Кесирт внимательно прислушалась, посмотрела на Табарк и Келику, увидев их оживленную реакцию — удивилась. В это время во двор мельницы на резвой скорости въехало три подводы и тачанка с молодыми людьми. Все имели далеко не траурный вид. Молодые люди соскочили с подвод, окружили женщин. Все взоры были обращены на Кесирт. Она не знала, что происходит, в смятении глядела во все лица — остановилась на Цанке. В отличие от других, Арачаев был немного смущен, опускал глаза. — Ну что, Цанка, молчишь — начинай, — крикнул Курто.

— Давай, давай побыстрее, — поддержал его Ески.

Наступила пауза. Все, кроме Кесирт и Цанка, засмеялись. — Кесирт, — неожиданно, с дрожью в голосе сказал Цанка, — выходи за меня замуж.

— Как замуж?! — воскликнула она.

— А так — по любви и согласию, — крикнул стоящий позади Курто.

В это время Ески и Басил схватили ошарашенную Кесирт за руки и затащили в тачанку. Она ничего не понимала, с широко раскрытыми глазами мотала головой, желая понять — что происходит, так ничего не могла понять. В это время подскочила Келика и дочь Косума — Есама, скинули они с ее головы черный платок и накинули белоснежную газовую косынку.

С последней надеждой глянула Кесирт на Табарк.

Мать Цанка сквозь слабую улыбку плакала.

— Не волнуйся за дом — я присмотрю, — сказала Табарк, махнула рукой, — да благословит вас Бог!

Шумная компания выехала с мельницы, тронулась в соседнее село Хоте, к тамошнему мулле для благословения и узаконения брака между молодыми перед Богом и обществом.

К вечеру невесту привезли к дому Авраби. Кесирт так ничего и не понимала: не знала во сне это или наяву.

Хоть и договаривались не пить и не шуметь, вышло все наоборот — и пили, и танцевали, и даже стреляли.

Многие жители Дзу-Хоте отнеслись к свадьбе с одобрением, некоторые даже восторгались решимостью Цанка. Что чувствовал Баки-Хаджи — было непонятно, зато Косум и Рамзан лично прибыли на свадьбу, как бы для проверки, на самом деле изрядно напились, танцевали с молодыми, развязали язык невесте. [73]

В это время в комнате покойной Хадижат сидели ее три замужние дочери и Дихант — хором проклинали Кесирт, Цанка и их брак…

Долго длилось бы веселье, однако у Косума и Рамзана хватило разума, объяснили они молодым, что кругом траур и надо иметь совесть. К полуночи все разошлись. Остались Цанка и Кесирт одни. Говорили совсем мало, были смущены, стеснительны. Впервые легли вместе спать как муж и жена. Охмелевший Цанка быстро уснул, обнимая новую, любимую жену. А Кесирт до утра не спала, глядя в темноте на лицо законного мужа, уткнувшись в его плечо до утра плакала — не знала, то ли от счастья, то ли от горя.

73

Развязать язык невесте — по древнему обычаю невеста, приходя в дом мужа, должна забыть нравы и традиции своего очага и с покорностью принять новые.

Весь следующий день были на мельнице — вывозили кое-какой скарб, забрали всю живность, забили дверь и окна. Долго сидела Кесирт в родном дворе, около родника — плакала, гладила свою скамейку, не хотела уезжать. В конце-концов Цанка взял ее на руки, насильно усадил на телегу.

Вечером снова были родственники, друзья — до полуночи веселились, гуляли. Когда остались молодые одни — вновь чувствовали неловкость и скованность, будто виделись впервые. Цанка разделся, лег первый. В прокуренной комнате было душно — дневной летний зной не покидал помещение даже ночью. Кесирт сидела у открытого окна, вдыхала свежесть и прохладу ночи, смотрела в задумчивости на звездное небо, не знала, что делать и как себя вести, чувствовала большую застенчивость, и даже рабское повиновение перед молодым мужем.

Три раза до этого она была замужем, однако такого чувства как сейчас никогда не испытывала. Она знала, что Цанка не муж, а существо гораздо близкое, родное, единственное, последнее, кто соединяет ее с жизнью. К своему удивлению, несмотря на прежнюю близость, ей все казалось в нем неведомым, загадочным, романтичным. Она боялась встать, подойти к нему, и тем более — раздеться и лечь рядом.

С гор в открытое окно повеяло прохладой. У уха завис комар. Писклявым голосом где-то далеко лаяла собака, пели сверчки, убаюкивающе, жалобно кричала галка.