Против течения

Я заметил эту странную звезду уже ночью. Она как будто заслонила все остальные небесные пятна, и я, присев на камне возле дороги, наблюдал за ней. Звезда дрожала и переливалась магнетическим светом, и мне показалось, что хотя я продолжаю сидеть, в то же время каким-то образом зашагал по воздуху и исчез в чёрном беззвёздном небе, а у оставшегося на камне закружилась голова, и он, повалившись наземь, лежал без мыслей и движения до утра следующего дня.

Я как будто упал с кровати ночью. Дорога была всё та же, но теперь её покрывал не асфальт, а голубоватый искрящийся песок. В фиолетовых клубах пыли ко мне приближалось шествие сумасшедшего карнавала. Я ничего не мог разобрать и шёл как в бреду, уцепившись за соломенные волосы несомого кем-то чучела. И мы пришли в тёплый вечерний город. Он весь состоял из башен и мостов, распахнутых настежь дверей и окон. По улицам ходили девушки в белой одежде с маленькими золотыми крыльями за плечами и некоторые из них несли факела. С самой высокой башни города играл неведомый оркестр, и его смутные струи проникали прямо в сердце. Я шёл по переулкам, увитым серпантином, и встречные хлопали меня руками по спине и кричали что-то дружески. «Что это?» — спросил я у девушки с прозрачными крыльями. «День противостояния, разве ты забыл?» — крикнула она, и толпой масок её унесло в сторону. Я шёл дальше и попал во двор, в котором родился и вырос. Теперь в нём шёл век любви, и многие из тех, кого я видел в окнах, были мне знакомы. Чьи-то руки втянули меня в хоровод цветов и закружили по улицам. Когда вращение достигло скорости света, начали двигаться звёзды на небе. Они приближались и рассказывали каждая свою историю.

На многих из них, как и на той, где я танцевал сейчас, человечество жило в согласии с собой и природой. Но некоторые освещались багровыми цветами пожаров, и тогда с неба шёл дождь, смешанный с кровью. Я кружился, хохотал, голову мою и одежду вымочил липкий красный дождь, а печаль рвала душу. Не было мне места в этом городе. Звезда убийц узнала своего. Я кружился один, а испуганные маски безмолвно расступались передо мной, и люди во всём городе отворачивали в сторону лица.

Но звезда убийц не покинула меня. Она бросила под ноги веер оранжевых лучей, и, взойдя по ним, я оказался в стране коричневых гор. Вдали разливалось подводное сияние. То был храм. Крыша его светилась изнутри и как будто клубилась, сотканная из бурого тумана. На лугу возле храма, покрытом ровной чёрной травой, кружился хоровод. Это девочки и юноши, которым исполнилось пятнадцать лет, танцевали обнажёнными вокруг костра, пожирающего чучело, от которого остались одни маленькие золотые крылья. Хоровод состоял из двух колец. Внешнее — плясали юноши, а внутреннее — девушки, на волосах каждой лежал венок из одуванчиков. Их лица были дики и восторженны. Они сосредотачивались на чём-то тёмном и зверином, и я слышал головокружительный запах смутных желаний, донёсшийся до меня с пеплом костра. Это был жестокий танец. Седые убийцы-матери сидели вокруг хоровода и криками вздымали исступление танцующих. Две сморщенные и ужасно костистые в своей наготе мегеры ввели в центр круга света и движения кого-то с длинными светлыми волосами и, перерезав ему горло, окропили свежей кровью своих детей. А они кружились всё быстрее и стремительнее. Нестерпимо сверкали их гибкие желтоватые тела, и руки выгибались и трепетали, словно крылья, к планете, в которой я узнал свою родную и проклятую Землю. И я понял, к какому полёту готовились они. Сорвав с себя покоробленную кровью военную куртку, я ворвался в круг и, обжигаясь о длинные языки пламени, стал топтать костёр ногами, и, размахивая одеждой, бил костяные головы старух. С визгом девушки исчезли, а матери и юноши растерялись только на минуту. Жадной толпой эти твари бросились на меня, но, мелькнув перед самыми их лицами подошвами сапог, я внезапно взмыл в небо. Обхватив за плечи, меня несла в утреннее небо девушка с прозрачными крыльями, и только в свете зари я узнал её лицо — богоматери на соломе. «Это ты!» — крикнул я, и вдруг полетел вверх тормашками. Земля с воем извивалась, приближаясь в моих помутившихся глазах. А я, не понимая, куда и кому кричал: «Я узнал тебя. Это ты, ты спасаешь меня…» Я летел вниз, и вышло смущённое солнце. Я обрадовался, закричал ему. Радость распирала грудь. Я обладал любовью всего мира, добротой и счастьем. Как спущенную пружину меня сотрясала страшнейшая дрожь удовлетворения, и в тот момент, когда радость достигла силы боли, я коснулся земли.

Было бы утомительно описывать моё возвращение домой, после того, как я очутился утром на дороге. Я вернулся в свой родной город. Самое странное было то, что никто не вспоминал, откуда я пришёл. Все как будто забыли о том, что где-то в лесах, болотах, внутри скал и глубоко под землёй сидит множество людей. Я осторожно пытался заговаривать об этом, но везде наталкивался на вежливое недоумение. В конце концов я смирился. Пусть те, забытые нами в подземельях, зелёные ангелы смерти и насилия, уйдут из моей жизни, раз они уже ушли из жизни планеты. Да и жизнь, действительно, стала как будто чище и разумней. Раньше я никогда не читал книг и газет. Их напыщенная глупость раздражала и мучила меня, но теперь, заглядывая в них, я удивляюсь. Они поумнели и стали любопытными. Я иду по солнечным улицам моего летнего города и совсем не вижу военных. Они канули. Их царство оказалось многовековым бредом. И теперь он кончился. Для меня же он кончился только сегодня. Я шёл через мост, и возле перил над водой увидел парня и девушку. Они залились в таком симпатичном поцелуе, что многие прохожие вместе со мной любовались ими. Но вот я увидел их лица и ошибиться не мог. Я запомнил их, лежащих на полу подстанции, подробно, как своё лицо. Это были убитые током солдат и женщина с луком, душившая его. И проходя мимо, я улыбнулся им и снял шляпу. А они махали мне руками, и золотые волосы девушки метнулись по ветру в мою сторону. И до меня донёсся как будто знакомый, но совсем неизвестный мне ещё запах весенней любви.

1976 г.

Железовут

Переходя, как обычно, улицу, я вздрогнул от жестяного крика какой-то специальной машины с зелёной полосой на боках и рупором наверху, а благополучно добравшись до тротуара, вздохнул.

С дороги неслись новые вопли, и, обернувшись, я посочувствовал субъекту, корчащемуся под ливнем грохота, несшегося с крыши автобуса «безопасности движения». Торопливо огибая разинувших рот и встречных, я спешил добраться до высокой дубовой двери моей работы, потому что часы уже показывали девять. Спасительная дверь была всего в двадцати шагах, и я протянул было руку, как у самого уха голос, усиленный раз в двадцать сильнее обычного, гаркнул: «Куда прёшь? Не видишь, кран работает. Уйди в сторону». Я шарахнулся вбок и, подняв голову, увидел в пузырящейся белыми облачками синей бездне маленькую люльку с рабочими, белившими стены из пульверизатора. Это было так красиво, что я замер на месте от восторга. Они качались далеко в небе, паря над суетой дня, как гордые птицы… «Иди, иди. Чего стал», — прокаркал громкоговоритель, и, бросившись дальше, я захлопнул за собой дверь.

День никак не прожёвывался, и солнце комкало над ним ветошь губ, как старушка над высохшим пирожком. По внутренней радиосети без конца передавали новые инструкции, и нескончаемый поток их захлебнулся голосом шефа, распекавшего меня за 5-минутное опоздание. Его голос сверлил мои уши, и так как выключить его было нельзя, я заткнул динамик своей шляпой. «Идиоты», — сказал я неизвестно о ком и проглотил таблетку от головной боли.

Вечером, возвращаясь домой, я получил обычную порцию громогласных поучений в метро, а затем в троллейбусе. И когда на моей остановке двери случайно не открылись, мой голос напрасно взывал к помощи. Никто его не услышал. Последний раз, подстёгнутый очередью из милицейской машины, я ворвался к себе в дом. Вероятно, в силу привычки, выработавшейся за день, я говорил с женой в несколько повышенном тоне, но она, натерпевшаяся того же, отвечала мне с не меньшей энергией. Соседи, видимо, также хлебнули лиха в этот день. С трёх сторон, а также сверху и снизу неслись их оживлённые голоса, и я обсудил несколько проблем с соседями справа.

Я не помню, когда мне запала в голову эта гениальная мысль. Может быть, когда я сорвал голос у железнодорожной кассы, умоляя кассиршу продать мне билет, а она равнодушно цедила в микрофон: «Что вы там шепчете. Говорите громче, ещё громче, ещё…» А может быть, это было в кафе, когда я пытался докричаться официанта, но всё покрывал голос одной особы, визжавшей с невероятной громкостью с эстрады.

Радиозаушатели оплодотворяли наши пустые и никчёмные головы сокровенными мыслями и драгоценными советами. Мы сознавали их неизбывную правоту и полезность, но после каждого сеанса радиоуправления чувствовали себя оплёванными. «Чёрт подери! — говорил один мой друг. — Я же человек, а не модель из Дома пионеров». И наконец в моей опухшей от радиорецептов голове забрезжил какой-то свет.

Я решил противостоять нашествию громкоговорящих, овладев их же оружием. Я купил в радиомагазине мощный усилитель, умещавшийся в нагрудном кармане пиджака. Стоваттный миниатюрный динамик я замаскировал в шляпе, а крошечный микрофон пристроил в рукаве. С торжеством в сердце и чувствуя себя так словно на мне пуленепробиваемый жилет и штаны, я вышел на улицу.

У меня было отличное настроение, и я злорадно посматривал на прочих беззащитных граждан. Первое испытание прошло блестяще. Когда какая-то старуха наступила мне на ногу, я не сказал ни слова, а только цыкнул в рукав пиджака. Старуха села на собаку, которую кто-то вёл на поводу. Собака визжа, кинулась прочь, кто-то упал, а я, захохотав, двинулся дальше. И когда на переходе из машины с красной линией на радиаторе полился монолог вроде: «Эй, ты, в верблюжьей шляпе. Чего глазеешь по сторонам? Иди быстрее, пока зелёный», — я включил систему и сказал: «Сиди в своём корыте да помалкивай. Сам знаю, как мне ходить».

Мой ужасный голос эхом прокатился по ущелью улиц и замер в обалдевшей от неожиданности голове моего собеседника. Мне даже показалось, что его машина как-то подалась назад и осела на задние лапы, а тротуары как белые головы одуванчиков украсили повернувшиеся ко мне пятна удивлённых лиц.

Сначала от соседства с такой мощностью у меня болела голова и вставали волосы дыбом во время разговора, но потом я повесил динамик на грудь, и всё стало на свои места. Я с успехом применял своё устройство во всех случаях жизни, и результаты всегда были поразительными. Теперь я сам подстёгивал прохожих на оживлённых переходах, а в метро во всеуслышанье поправил диктора, неправильно сделавшего ударение. Оказалось, что и дома устройство незаменимо. Снабдив дубликатом жену, я, не повышая голоса, переговаривался с ней, в то время как она сидела в комнате, из ванны и из кухни, а также с приятелем, который жил двумя этажами выше. Моё изобретение не осталось незамеченным и непонятым. Скоро я обнаружил, что у меня появилось множество адептов, а одна ловкая организация наладила выпуск ещё более миниатюрных и мощных систем под названием «Железовут». Те, кто имел усилители, переговаривались друг с другом и с машинами, не обращая никакого внимания на безгласных. Человеческий голос ник в грохоте и визге «Железовутов». И массы дрогнули. В две недели были раскуплены все запасы усилителей, и «Железовут» железной рукой взял мир за горло.

Иногда я раскаиваюсь в том, что первый толкнул человечество на этот громкий путь, а иногда чувствую гордость. Но последнюю всё реже и реже.

У меня всё чаще болит голова, и мои желания напоминают мне вялые георгины. У меня появляются несуразные потребности. Однажды я захотел послушать птиц, и провёл на балконе полдня. Но я не услышал их пения, потому что птиц не было. Они исчезли куда-то. «Глупый, — сказала жена, — зачем тебе птицы, возьми пластинку и слушай с любой громкостью. Она называется “Интервью с Атлантидой”».

Меня утомляет гипертрофированная интимность некоторых людей. Раньше это не было так выпукло. Порядочные люди и сейчас, говоря об известных делах или чувствах, уменьшают громкость своих усилителей. Но некоторые, а особенно распоясавшиеся юнцы, орут об этом на весь свет. Например, вчера в автобусе меня замучила одна парочка. Она ворковала на весь вагон: «Я никогда не переживала такого носа, как у тебя, милый». А он в ответ ей в пятидесятиваттный динамик: «А я всего второй раз встречаю ноги с загаром, как у тебя». И он хватал её за колени, а она целовала его в нос.

Я бродил в многоголосом чаду современного Вавилона и не понимал, зачем я здесь, что будет со мной дальше, куда улетели птицы?

Ночью, лёжа в постели и приглушив свои «Железовуты» до минимума, мы с женой долго вспоминали о чём-то таком, чего, наверное, и не было. А утром я заткнул уши ватой.

Как будто ветер с гор, растворивший запахи трав и синего снега, овеял унылый скелет моего существования. Отупление спало, и я почувствовал в себе силу, которая, казалось, давно ушла. Она растворяла пелену многолетних привычек, и я босыми ногами вступал в незнакомый мир. Невидимый, неслышимый он трогал меня своими пушистыми лапами, и странная радость поселилась во мне. Я поделился своим новым открытием с женой и с некоторыми из своих знакомых, и они со слезами, помутившимися от железовутного воя, благословляли меня и мою находчивость.