Противостояние

– Господин Татищев, - быстро проговорил Бажанов, - несмотря на ваше замечание, хочу заверить, что я не меньший антикоммунист, чем вы. Еще больше вас я хочу поражения советской власти. И я уверяю вас, что большинство населения Советской России мечтает о том же. Коллективизация, индустриализация, террор даром не прошли. Однако все советское общество спаяно страхом. Сейчас нет такой силы, которая могла бы объединить всех антикоммунистически настроенных людей. Я знаю: несмотря на то, что вы ведете оборонительные действия, в плен к вам попадает немало советских военнослужащих. Вы держите их в лагерях для военнопленных. Кстати, очень правильно, что держите в разных лагерях, рядовых отдельно от офицеров и политруков. Последние в большей степени склонны зависеть от советской власти, они бы запугивали солдат. По уверяю, рядовые солдаты ненавидят советскую власть и будут рады встать под знамена российской освободительной армии. Конечно, Северороссия для большинства жителей Советской России воспринимается как иностранное государство. Такова уж была пропаганда, которой кормили людей двадцать лет. Поэтому они не встанут в ряды североросской армии. Для них это будет выглядеть изменой. Но если правительство Северороссии согласится создать русскую национально-освободительную армию на своей территории, я уверен, большинство рядовых военнопленных пойдет туда. На офицеров, конечно, рассчитывать не приходится. Я связался с белыми офицерами, проживающими во Франции. У многих политические разногласия с хунтой Врангеля - Скрябина, и они согласились бы добровольно стать офицерами в этой армии. Более того, я убежден, что сам факт создания такой армии приведет к росту дезертирства в Красной армии и переходу на вашу сторону целых частей. Это шанс для Северороссии повернуть ситуацию в свою пользу. Без создания такой армии, боюсь, вы обречены отступать до бесконечности и в конце концов проиграете.

– Не считаете ли вы целесообразным создать такую армию под эгидой Симферопольского правительства?
– спросил Алексей.

– Ни в коем случае. Белая армия ассоциируется в России не столько со свободой, сколько с имперскими временами, отсутствием гражданских свобод, подавлением национальных меньшинств. Против нее сразу выступят все национальные окраины. Даже после красного террора, увидев белых офицеров, они могут решить, что хрен редьки не слаще. Если же мы провозгласим демократический путь развития...

– Господин Бажанов, - прервал его Алексей, - вам должно быть известно, что правительство в Симферополе считает себя единственным законным правительством на территории России. Создание нами такой армии без согласования с ними может быть расценено как недружественный шаг.

– Послушайте, - Бажанов наклонился вперед, - ни вы, ни Скрябин не знаете Сталина так, как его знаю я. Это человек, который никогда никому ничего не прощает и не отступает от задуманного. И вы и Крым для него первейшие враги. Думаю, у вас не осталось иллюзий после того, как Кремль объявил, что признает только народное правительство в Антоновке, а ваше якобы уже сбежало из Петербурга*. Это значит, что Сталин не хочет оторвать часть вашей территории, он хочет покорить всю Северороссию. Ни вы, ни Крым не имеете возможности не только победить его, но даже и сдерживать до бесконечности. Вы можете до конца следовать своим когда-то провозглашенным позициям. До скорого и трагичного конца. Я же предлагаю вам один из немногих шансов победить Сталина. Весь его режим держится на страхе, а падет он, лишь когда уйдет страх. Создание российской освободительной армии - один из немногих шансов развеять этот страх. Что касается Крыма... Приди я к вам с этим проектом три месяца назад, они, конечно, взбеленились бы. Но сейчас, сидя в блокаде между Турцией и СССР, полагаю, они будут сговорчивей по отношению к коалиционному правительству.

* Так же Советское правительство вело себя по отношению к Финляндии в 1939 году, создав марионеточное правительство в Териоках (Зеленогорске).

– Коалиционному?!
– Алексей поднял брови.
– Значит, вы уже метите в новые российские правители?

– Это решат выборы, - скромно заметил Баженов.
– Будущее России должно быть в ее руках. Подумайте лучше о Северороссии. Вы получаете дополнительные штыки и мощное идеологическое оружие против врага. Это политически целесообразно.

– Да, конечно, - кивнул Алексей.
– Я доложу о вашем предложении президенту. Всего доброго.

– До свидания, - произнес, поднимаясь, Бажанов.
– Я оставил адрес, по которому проживаю в Петербурге, у секретаря.

Когда посетитель вышел, Алексей откинулся на спинку кресла. "Интересно, - подумал он, - мы ведем политику или нас ведет политическая целесообразность? Хотим или нет, на предложения Баженова надо идти. Действительно целесообразно, хоть и нет желания прыгать в котел русской политики и неразделенных амбиций. Ладно, надо еще готовить письма Черчиллю и Рузвельту. Борьба продолжается. Впереди много дел".

* * *

В этот день он, как всегда, пришел домой поздно. Жена ждала его. Нежно поцеловала, сама принесла ужин и села напротив - молча смотреть, как он поглощает еду, думая о чем-то о своем.

– Лёша, - произнесла она наконец, - что с нами будет?

– Как - что?
– Он удивленно взглянул на нее,

– По радио сказали, что Советы вторглись в Эстонию. Наши войска все время отступают.

– Под Архангельском окружили Советскую армию, - пожал плечами Алексей.
– Ты же слышала сводки.

– Ну и что?
– Она тяжело вздохнула.
– Надо просто посмотреть на карту, чтобы понять, какие шансы у нас и у них. Они нас числом задавят.

– - На их число у нас умение есть, - проворчал Алексей.

– Лёша, Петербург уже несколько раз бомбили.
– В ее глазах появились слезы.
– Мне страшно.

– Мы тоже бомбили Москву, - сухо ответил он.

– Ну и что, здесь же твои дети!
– воскликнула она.
– Если нас убьют, тебе будет легче от того, что наши самолеты разбомбят семью Молотова?

Он молчал.

– Лёша, - произнесла она вкрадчиво, -можно, мы уедем?

– Куда?

– В Стокгольм, ну, хотя бы в Хельсинки. Не жалеешь меня, пожалей хоть детей. Антону только пять.

Он отрицательно покачал головой:

– Нет. Если станет известно о вашем выезде, могут решить, что правительство эвакуирует семьи. Это вызовет панику. Нельзя.

Она закрыла лицо руками и заплакала. Он подсел к ней и обнял.

– Катя, - произнес он, - если бы я был частным лицом, еще в ноябре ты бы была даже не в Швеции, а на вилле в США или на Кубе, подальше от войны. Но я министр иностранных дел, и от того, как будем действовать я и моя семья, зависит судьба целой страны. За нами наблюдают тысячи глаз, и если мы дадим повод хоть для малейших сомнений или слухов... Пойми, если я вывезу тебя, это может привести к тому, что тысячи других женщин потеряют мужей, лишатся даже надежды на свободу для своих детей. Я пошел в правительство не только для того, чтобы добиться чего-то для себя. Я действую ради этой страны, которой помог обрести независимость, которую люблю, в которой счастлив жить. Я не могу позволить, чтобы моя семья наносила ей хотя бы косвенный вред.

Она продолжала рыдать. Он вздохнул, поцеловал ее и произнес:

– Бери детей, уезжайте в наш дом в Хиттало. Там бомбить не будут. Обещаю, что, как только объявят эвакуацию, я переправлю вас в Финляндию.

Она подняла заплаканное лицо и произнесла:

– А ты?

– Мое место здесь, - сухо произнес он.

– Ты будешь нас навещать?

– С ноября у меня не было выходных. Вряд ли появятся в ближайшее время. Но я постараюсь... хотя бы вечерами.

– А когда ты уедешь из Петербурга?

– С правительством.

– Оладьин - упрямый вояка. Он может отказаться от эвакуации.

– Тогда я останусь, - произнес он жестко.
– Стреляю я не хуже, чем в Гражданскую войну, а в рукопашном бою даже усовершенствовался с тех пор. Красных на улицах Петербурга будет ждать множество сюрпризов.

– Даже ради нас ты не можешь поступиться принципами, - всхлипнула она.

– Принципы на то и принципы, чтобы следовать им в любых обстоятельствах. Извини, я люблю тебя, но я сделал свой выбор.

* * *

"Ну вот и март", - растерянно подумал Павел, сворачивая от набережной Москвы-реки к входу во двор своего дома. Дома на набережной. Он впервые попал сюда после того, как отправился к войскам, готовящимся перейти границу в конце ноября тридцать девятого. С тех пор Павел постоянно находился на освобожденных землях Северороссии, организовывал новую, социалистическую жизнь, боролся с подрывными элементами и белобандитами. И тут этот вызов в Москву, к Берии. Зачем? В шифровке значилось: "Для отчета о проделанной работе и согласования и координации дальнейших действий". Это могло означать что угодно, от предстоящего повышения или перевода на другую работу до ареста. Впрочем, могло означать и простое совещание.