Протокол «Сигма»

– Часовой завод. – Бен вынул еще одну тысячешиллинговую купюру. – А теперь еще несколько вопросов.

Над ней стоял человек, одет он был в белый халат, а его лицо она никак не могла рассмотреть – ей не удавалось сфокусировать зрение. У человека были седые волосы, и говорил он мягко, даже вроде бы улыбался. Он казался дружелюбным, и ей было жаль, что она не может понять его слов.

Анна задумалась: что же с нею такое случилось, в результате чего она не может сесть? Несчастный случай? Ее кто-то ударил? Внезапно ее охватил страх.

В этот момент она услышала слова:

– …Вынуждены так поступить с вами, но у нас действительно не было никакого выбора.

Акцент, возможно, немецкий или швейцарский.

Где я?

Еще два слова:

– …Диссоциативный транквилизатор…

Кто-то говорил с ней на английском языке с каким-то среднеевропейским акцентом.

И далее:

– …Как можно удобнее, до тех пор, пока кетамин не выйдет из организма.

Теперь она начала вспоминать, что с нею произошло. Место, в котором она оказалась, было очень плохим местом; оно раньше очень интересовало ее, но теперь она очень сожалела о том, что попала сюда.

Она смутно припоминала, как боролась с кем-то, как ее схватили несколько сильных мужчин, затем укол чем-то острым. А дальше – ничего.

Седой мужчина, который, как теперь чувствовала Анна, был очень плохим человеком, ушел, и она закрыла глаза.

Когда Анна открыла их снова, она была одна. Голова прояснилась. Она ощущала себя разбитой, чувствовала, что тело затекло, и сразу поняла, что привязана к кровати.

Она приподняла голову, насколько смогла – совсем немного, потому что ее грудь охватывал ремень.

Впрочем, ей удалось рассмотреть наручники и ремни, которыми она была привязана к больничной каталке. Обтянутые кожей полиуретановые медицинские приспособления, использовавшиеся в психиатрических больницах для самых сильных и опасных буйных пациентов. Такие оковы называли «гуманными кандалами», и ей самой приходилось использовать их во время обучения.

Наручники у нее на запястьях были прикреплены длинной цепью к ремню, удерживавшему ее за талию, – он тоже был заперт. То же самое и с лодыжками. Руки болезненно саднило: значит, она отчаянно боролась.

Завязки имели цветовую маркировку – красные предназначались для запястий, синие – для лодыжек. Они были изготовлены позже, чем те кожаные, которыми ей приходилось пользоваться, но замок, конечно, не изменился. Ключ – она хорошо это помнила – представлял собой маленький и плоский штырек без зубцов, плоский с одной стороны и клиновидный с другой.

Она помнила, что от этих больничных завязок довольно просто освободиться, если знаешь, как это сделать, но ей была необходима скрепка или что-нибудь в этом роде – любая прямая и твердая проволочка.

Повернув голову набок, она осмотрела стоявшую поблизости большую установку для анестезии. С другой стороны каталки оказалась металлическая тележка-тумба – до нее было несколько футов.

В тележке восемь ящиков. А наверху разложены всякие медицинские причиндалы: бинты, пинцеты, корнцанги, ножницы и запечатанный пакетик со стерильными английскими булавками.

Но она никак не могла дотянуться до них.

Анна потянулась налево, к сверкающей тележке, надеясь, что ей удастся хоть чуть-чуть пошевелиться в ремнях, но, увы, попытка оказалась тщетной. Она еще раз дернулась налево, на сей раз яростным резким рывком и опять без толку – единственным, что сдвинулось с места, было ее ложе на колесах.

На колесах.

Несколько секунд она лежала молча, прислушиваясь к приближающимся шагам. Потом еще раз дернулась в своих безжалостных ремнях и почувствовала – или ей это представлялось? – что колеса сдвинулись еще на дюйм или два.

Обрадованная успехом, каким бы жалким он ни казался, Анна снова дернулась влево. И колеса опять чуть заметно подвинулись.

Но тележка находилась так же далеко и была столь же недосягаема для нее, как нарисованное миражом призрачное озеро для измученного жаждой человека в пустыне.

Несколько секунд она лежала, собираясь с силами: шею свела мучительная судорога.

Затем она напряглась и, стараясь не думать о том, насколько далеко находится тележка, рванулась в своих узах и отыграла еще один дюйм.

Один дюйм из нескольких футов значил то же самое, что единственный шаг в нью-йоркском марафоне.

Анна услышала шаги и голоса в коридоре, они быстро приближались, делались громче, и она застыла неподвижно, позволяя отдохнуть натруженной шее. Голоса снова удалились.

Еще один рывок влево, и каталка подалась еще на пару дюймов.

Она не хотела думать о том, что будет делать, когда доберется до тележки: это уже совсем другая проблема. А в ее положении проблемы следовало решать по мере возникновения.

Дюйм за раз.

Еще дюйм или около того. Еще. До тележки оставалось не более фута. Она дернулась еще раз, отыграла еще один дюйм, и в комнату вошел седой человек.

Юрген Ленц, как он именовал себя. Но теперь Анна знала поразительную правду.

Юрген-Ленц-который-не-был-Юргеном-Ленцем.

Глава 42

В конце Хохштрассе Бен разыскал магазин спортивных товаров, где имелся широкий выбор разнообразного снаряжения для туристов и спортсменов. Он взял напрокат пару прогулочных лыж и спросил, где можно арендовать автомобиль.

Такого места не было на много миль в округе.

В углу магазина у стены стоял мотоцикл «БМВ», который казался старым и обшарпанным, но, как выяснилось, был вполне пригоден для эксплуатации. Переговорив с молодым человеком, торговавшим в магазине, Бен стал владельцем мотоцикла.

Привязав лыжи за спиной, он покатил через Земмерингский перевал и в конце концов очутился на узкой, никак не обозначенной проселочной дороге, круто поднимавшейся по оврагу к замку. Дорога была изрыта колеями и покрыта ледяной коркой; судя по всему, по ней недавно проезжали грузовики или какие-то другие тяжелые автомобили.

Поднявшись в гору примерно на четверть мили, Бен увидел перед собой красную табличку с надписью «BETRETEN VERBOTEN – PRIVATBESITZ». Его знания немецкого языка вполне хватило для того, чтобы понять, это означает: вход воспрещен, частная собственность.