Провидец

После общих размышлений остановились на следующем: ехать на этих тройках, конечно, без бубенчиков, отвести их за околицу слободы, оставить при них двух полицейских. Третий должен будет залечь в той де рытвине, в которой пролежал давеча я, выжидая появления Селиванова. Я же с другими буду хорониться на задах дома Зубкова.

В начале первого часа ночи бесшумно выехали мы в Смоленскую слободу. Она спала. Ни в одном домике не светилось огня, за исключением харчевни, которая была заперта, но в одном окне виднелся свет лампы.

Выполнив свой план, я с пятью полицейскими тихо подошел к дому Зубкова, к которому примыкал крытый двор. Ни звука, ни шороха, ни искры света... Дом стоял мрачный, унылый, черный, как эта ночь.

И вот тут - то, в первые минуты тоскливого ожидания, меня вдруг осенила новая мысль: а зачем ждать? Отчего нам не войти - путем хитрости - туда, в этот дом, арестовать сначала домовладельца Зубкова, а покончив с этим, мы там преспокойно будем ожидать прибытия Селиванова. Если только он не в доме. Нашему брату от этого только легче станется.

Я обошел дом. В нем было два хода - крыльца: переднее, выходящее на улицу, и заднее, выходящее на поле. Очевидно, дом разделен на две половины: в одной обитает сам Зубков, в другой – наш душегуб.

Объяснив шепотом мой план полицейским, троих из которых я послал охранять задний выход дома, я, вместе с Лыковым, смело подошел к двери, и громко, что было силы, ударил по нему кулаком.

– Егор Трофимович, ты штоль? – послышалось из дому.

– Отворяй!
– скорее промычал, чем сказал, я, боясь выдать незнакомый голос.

С протяжным визгом отодвинулся дверной засов. Дверь распахнулась, а на пороге стоял высокий белобрысый мужик в белых портах и расстегнутой рубахе, с керосинкой в руках.

Прежде чем он успел, как говорится, моргнуть, Лыков ткнул ему в живот дубинку, шибанув электрическим разрядом. Бедолагу затрясло с ног до головы и он шлепнулся на пол.

– Вяжи его, а главное, заткни ему рот, чтобы он не мог кричать, - приказал я рыжему, подняв лампу.

Соблюдая осторожность, вошёл я в дом: кое - какая убогая мебель, столы, стулья, огромная печь. По стенам несколько больших сундуков и ларей. Сейчас же, окинув все это быстрым взглядом, вышел в сени. Дома никого более не оказалось.

Никогда не случалось мне бывать в столь удивительной обстановке: в темной комнате на полу лежит связанный человек, с заткнутым ртом, я сижу на стуле, окруженный пятью полицейскими. Вокруг нас ночь - темная и безмолвная.

– Ежели ты, любезный, попробуешь кричать, - обратился я к Зубкову, - я тебя застрелю, как подлого зверя. Понял? Ну, теперь говори: где Селиванов?!

– Не могу знать, – испуганно замотал он головой.

– Слушай, Зубков, – смягчился я, - обещаю тебе, что употреблю все усилия к облегчению твоей участи, ежели ты укажешь, где схватить этого Егора.

Тот подумал немного, осмелился и с бешенством выдал:

– Сукин сын он! Этот Егор ваш! Полюбовницу мою отбил насильно. Отомщу я ему теперь! Слушай, Ваше благородие, тут на тракте, неподалеку от Петербурга, трактир стоит «Александрия». Там он сегодня с Грушкой моей хороводится. Издевался надо мной утром, смеялся, не придёт дескать сегодня, занят шибко будет. Сукин сын! Только не один он там. Из Петербурга какая – то братия к нему заезжала. Сколько рыл не ведаю. Двоих уж точно видал.

Дело усложнялось, однако решимость наша была непоколебима. Для надежности дела мы произвели скорый обыск дома, не отыскав ничего подозрительного.

Я подал условный свист, и к дому подкатили наши две тройки. Как только все погрузились, понеслись вскачь.

Не доезжая до Петербурга, у трактира «Александрия» Зубков мне шепнул:

– Здесь он...

Оцепив трактир, я стал громко стучаться.

– Что надо?

– Полиция! Отворяй, именем закона!

За дверьми послышался переполох.

– Выноси дверь! – скомандовал я.

Ворвавшись внутрь, наш отряд встретил отчаянное сопротивление. Тут же в нашу сторону полетела всякого рода утварь и началась форменная свалка.

Под гомон крепкой брани, я глубоко нырнул под летящий в мою голову стул и сходу подхватил под ноги долговязого мужичка; оторвал его от пола и бросил спиной на хрупкий стол, который с треском развалился под нашим весом. Пока негодяй не оклемался, схватил его за шею и рассадил кулаком нос. В локте от меня вдребезги разлетелась тарелка. Тут чьи-то лапища ухватили меня за грудки, подняли в воздух, как пушинку, и с силой приложили об стену, выбив из груди весь воздух. Только я успел закрыть голову руками, как получил страшный удар кулаком, который, к моему счастью, пришелся прямиком на отставленный локоть. Бородатый гигант глухо взвизгнул и затряс отшибленной кистью. Я тут же сбил его вторую руку, присел, увернувшись от размашистого удара, с силой выпрямился, засадив ему кулаком под рёбра и сразу врезал правой в челюсть. Подобная комбинация, однако, успеха не имела – детина даже не пошатнулся. Оскалившись красными зубами, он взял меня за горло, крутанул в воздухе и, словно дворовую шавку, швырнул на буфет. Из глаз посыпались искры, а на голову осколки битого сервиза и сломанных полок.

Не без труда я поднялся, уперевшись на лавку, и огляделся вокруг. В трактире царил ужасный беспорядок: мебель вся перевернута, на полу, запачканном пятнами крови, лежат осколки битой посуды и несколько бесчувственных тел; половые с лавочником схоронились под стойкой, а мои хлопчики связывали оставшихся негодяев. Всё было кончено.

Селиванова, как оказалось, взяли на улице, когда тот выпрыгнув с окна второго этажа, в одном нижнем белье и ножом в зубах, пытался скрыться от правосудия. Когда его нагнали, тот стал яростно отбиваться, выкрикивая проклятья. В ходе задержания один полицейский был ранен ножом в руку, другой - в голову. Однако, этого змея сумели скрутить и усмирить дубинками. Теперь же его, связанного по рукам, держали двое крепких полицейских.

Трудно передать словами радость, бушевавшую в моей груди. Оттого, несмотря на боль во всём бренном теле, я доковылял до Селиванова и спросил:

– Ну что, Егорушка, добегался?

В ответ я был послан туда, откуда жизнь берёт своё начало. Когда я улыбнулся и зашагал прочь, с намерением допросить остальных участников, меня вдруг посетило видение: Селиванов резко дернулся, освободив руки; в одно мгновение он выхватил из кобуры табельный пистолет полицейского и выстрелил мне в затылок, являя миру содержимое человеческой головы ...

Я бросился в сторону. Тотчас грохнул выстрел. Один из связанных злодеев рухнул на землю – волею судьбы, пуля угодила ему в лицо. Селиванова тут же оглушили и намертво связали крепкими веревками.

Хоть моё бедное сердце пыталось выскочить из груди, я все же дал указания обыскать комнату, что занимал Селиванов, и готовиться к возвращению в Новый Петроград. Как телят, стали сваливать бравые полицейские разбойников в широкие вместительные тройки. При обыске, во внутреннем кармане жилетки Селиванова, нашлась короткая записка следующего содержания: «Первого на Охотском кладбище. В полночь».