Прямо сейчас

Данила постарался придать лицу пристойное выражение и опустил взгляд вниз, чтобы удостовериться, что эрекция у него в джинсах не слишком очевидна. Место на джинсах, где была ширинка, выпирало больше, чем следовало. Он снова огляделся – по-прежнему никто не обращал на него внимания, – сунул руку в карман и скорректировал положение члена. Прикосновение к нему, пусть и через материю, вызвало не очень-то приятные ощущения. Но не физические. Это было давно знакомое ему чувство, сравнимое с похмельным раскаянием, чувство брезгливости по отношению к самому себе – снова мечты, опять он фантазировал о сексе, а не занимался им. Ну что за отстой!

Однако он не позволил себе раскиснуть. Это была минутная слабость, внушал он себе, с кем не случается. «Никакой я, конечно, не маньяк. Так, надо сосредоточиться, – подумал Данила. – Зачем я сюда пришел?»

Он заставил себя начать вглядываться в книжные корешки и чуть не рассмеялся вслух. Первым, что попалось ему на глаза, были томики сочинений Зигмунда Фрейда. «Ну, ясен месяц! – подумал Данила. – Куда же без дружищи Фрейда, когда стояк такой, что джинсы вот-вот треснут. Интересно, что бы сказал верный друг Фигаксель, если бы я рассказал ему про эту ситуацию? Сказал бы: „Вот до чего доводит людей недоёб“ – вот что, наверно, сказал бы. То есть практически то же, что и Фрейд. Только короче».

Данила потянулся за первой попавшейся книгой психоаналитика. Он понимал, что вряд ли эта книга поможет с написанием «Манифеста недовольных», Фрейд Ленину – не товарищ, но, с другой стороны, он, Данила, пришел сюда не за готовым рецептом, а лишь за подсказкой.

Раскрыв книгу на случайно выбранной странице, он прочитал: «Конечно, этот прекрасный путь доступен лишь каждому отдельно, а не всем сразу».

Бинго! Данила заулыбался, оглядываясь и словно призывая авторов книг, окружавшие его, как живых людей, разделить с ним радость открытия. «Лишь каждому отдельно, а не всем сразу». Именно. Это же так просто! Каждый человек на Земле должен приравниваться к самостоятельному, полноценному государству. Если ты сам себе государство, то кто же тебе смеет что-то указывать? Кто смеет требовать уплаты налогов и всякое такое? Никто. Это самый простой и верный способ: каждый человек должен быть признан отдельным государством. Просто по факту рождения.

Данила закрыл книгу и с благодарностью глянул на обложку. Только теперь он обратил внимание, что работа Фрейда называется «Введение в психоанализ». «Введение-выведение, – мысленно проговорил Данила. – Нет уж, про то, как Ксюха задыхается от моего введения ей в рот, я ничего рассказывать Фигакселю не буду. Есть вещи, о которых никому говорить нельзя. Вообще никому».

И еще он подумал, что если бы Ксения обладала здоровой долей безрассудства и в ночь их встречи, когда почувствовала влечение к нему, сказала бы что-нибудь в том смысле, что готова быть его, но тогда он должен стать богатым и знаменитым, то он ради этого горы бы свернул. Но она не сказала, она отвернулась от него. И обидно было не это само по себе, не то, что она отвергла его, а то, что таким образом она отвергла его лучшую часть. Она отвергла того, кем он мог бы стать ради нее. Ведь ради самого себя становиться лучше, достигать каких-то высот, стремиться к совершенству довольно скучно. Все равно что жить в полном одиночестве и готовить для себя всякий вечер изысканные ужины, да еще и элегантно сервировать стол. Возможно ли, чтобы кто-нибудь так поступал? Нет, ну то есть, конечно, все возможно – этот прекрасный путь, как верно подметил доктор Фрейд, доступен каждому. Разумеется, доступен. Но чудовищно неинтересен. Это глупо. Бессмысленно.

И поставив книгу обратно на полку, Данила направился к выходу.

А то, что он собирается изменить мир и найти новые формы устройства общества, – это он сделает не ради себя. Это будет сделано абсолютно точно не из тщеславия, говорил себе Данила, и уж тем более не для того, чтобы утереть нос Ксении, а так просто, из принципа, потому что раз уж взялся за решение проблемы, надо ее решить. Данила сосредоточился на предстоящей работе. Решение любой творческой задачи предполагает набор компромиссов между идеей в чистом виде и формами ее воплощения. Порой поиск форм даже приводит к переосмыслению изначальной идеи. Итак, в данном случае речь идет о том, чтобы предложить человечеству некие новые пределы существования. Речь о максимальном расширении рамок свободы, но о расширении – и вот тут уже начинается поиск форм – до тех границ, внутри которых справедливая организация жизни возможна, а за которыми уже невозможна или бессмысленна, поскольку потребует чрезмерного ограничения свободы.

Глава 26. На повышенных тонах

На обратном пути в Москву Паутов распорядился устроить в самолете банкет.

За иллюминаторами идущего над облаками лайнера смеркалось, солнце завалилось за белопенный горизонт. Министры попеременно вставали с тостами. В основном, конечно, превозносили сидевшего во главе длинного узкого стола президента, но поздравляли и друг друга, искренне ощущая при этом собственную причастность к историческому событию. Они ведь не были статистами во время визита в Беловежскую пущу.

В ночь перед подписанием договора о слиянии двух стран каждый в пожарном порядке подготовил доклад и наутро выступил на совещании перед главой страны. Каждый наметил список первоочередных проблем, которые придется решать его ведомству в связи с присоединением Белоруссии к России. После подписания президент собирал их еще дважды. Впрочем, не забывали они и о делах в Москве. Руководитель администрации Байбаков, названивая разным людям в столицу, нашел время поговорить и с исполнителем заказа на сценарий кинофильма к выборам президента, писателем Кутыкиным.

Байбаков беседовал с писателем дважды. Первый раз настойчиво просил Кутыкина отправить ему по электронной почте файл с наброском сценария («Неважно, Виталий Олегович, что особо ничего не успели, какой есть файл, такой и посылайте, и не чуть попозже, а сейчас»). Едва начав разговор, Байбаков понял, что писатель пьян и плохо соображает, поэтому не слишком с ним церемонился. Он жестко напомнил ему об условиях работы и пригрозил вышвырнуть из квартиры, если тот будет артачиться.

– Скоро сказка сказывается, да не скоро пишется, – попытался отшутиться Кутыкин. Но Байбаков был настроен добиться своего. После нудных препирательств Кутыкин все-таки отправил файл с криком: «Вам нужна пустота, ну получите, вот отправил!» Бедолага был уверен, что в файле нет ни знака: перед отправкой, в тайной надежде на невозможное, он открыл файл, но первая страница была пустой, а дальше он смотреть не стал – так и послал. А между тем наметки сценария там были – те, которые Ольга напечатала на второй странице под занавес их совместной ночи.

Второй разговор с писателем произошел полчаса спустя. Байбаков поздравил беллетриста с отменным стартом работы, заявил, что лишний раз убедился в таланте Кутыкина, однако тот счел эти слова издевательством.

– Не смешно, придурок, – закричал в трубку, не заботясь о членораздельности звуков, пьяный Кутыкин. – Я не написал ни одной буквы, потому что я и не собирался ничего для тебя писать. Я тебе не шлюха. Мое слово не купишь, понял, говно?

Кутыкин говорил искренне. Наорав на руководителя администрации президента, он почувствовал облегчение. Дело в том, что он строго разделял для себя, чем может заниматься настоящий писатель на заказ, а чем нет. По чужой указке можно было писать журнальные заметки, рекламные тексты, пресс-релизы и прочую ерунду, но рассказы, повести, романы – никогда. Какой бы тьмы сомнения в собственной талантливости ни одолевали его время от времени, с каким бы презрением и цинизмом он ни относился иной раз к людям, литературное творчество он считал своим предназначением, а литературный труд – священнодействием, и компромиссы тут были недопустимы. Между тем создание сценария Кутыкин воспринимал двойственно – и как ремесленничество, и как литературную работу. Заказ администрации президента сулил, конечно, по-царски щедрую оплату, несравнимую с его заработками в журнальчиках и рекламных агентствах в те годы, когда писательство еще не обеспечивало ему сносного уровня жизни. Но, возможно, как раз поэтому, из-за своей искушающей щедрости, кремлевский заказ стал, в конце концов, для Кутыкина воплощением презренной поденщины, которую он, бывало, с отвращением выполнял по указанию туповатых начальников.

Впрочем, в немалой степени ему полегчало после разговора с Байбаковым еще и оттого, что он освободился таким образом от необходимости мучиться со сценарной работой, в которой совершенно не разбирался.

На «придурка» и «говно» Байбаков не обиделся. В науке о менеджменте понятие обиды отсутствует, а Байбаков был крепкий менеджер. Он лишь сделал вывод, что Кутыкин, увы, оказался патологически неконструктивен, и уточнил у раздухарившегося под конец разговора писателя, кто такая Ольга, чье имя и номер мобильного телефона записаны под наброском сценария.

– А, наверно, та дура. Сценаристка с телевидения, – с трудом ворочая языком ответил Кутыкин. – А при чем здесь Ольга? Под каким она сценарием? Подождите, так это вы ее ко мне подс… подостлали? Ну ради бога, если хотите, пусть она пишет, а я поправлю ее писанину.

Байбаков дал отбой, его еще ждало множество других дел, и он тут же набрал номер Ольги, поспешив довести до логического конца дело со сценарием.

Закончив говорить с ней, он связался с одним из своих помощников и распорядился вручить Ольге вторые ключи от квартиры, которую предоставили Кутыкину для написания сценария. А кому в итоге достанется квартира, решил Байбаков, видно будет. Согласно русской пословице, кто везет – того и запрягают. Тому и овес насыпают. И стойло предоставляют. Конструктивно и без обид.