Психоаналитическая традиция и современность

Г. Малис, считавший, что практические достижения психоанализа должны быть использованы научной психологией, а работы психоаналитиков, несмотря на их ограничения, вносят несомненный вклад в понимание человеческой психики, рассматривал отношения между вытесненными бессознательными влечениями людей и сознательными претензиями различных индивидов на определенное место в системе общественных структур. При этом он анализировал возможные пути и средства социализации личности, включая поиск ею призрачных, иллюзорных форм самоутверждения, одной из которых является насилие над человеком, превращение его в раба, повинующегося воле своего господина (Малис, 1929).

М. Рейснер обратился к проблемам социальной психологии, считая, что психоаналитическое учение Фрейда выдвинуло много новых положений, мимо которых не может пройти исследователь, занимающийся изучением массового сознания и поведения людей в обществе. Он сосредоточил свое внимание на феномене внушения при помощи идейных лозунгов и пришел к заключению, что внушение, являющееся основой власти, играет значительную роль в массовом бессознательном приспособлении к социальной и политической реальности. Во время революционных переворотов оно вызывает к жизни различные явления. «С одной стороны, – замечал М. Рейснер, – в известных общественных кругах революционное внушение дает своего рода освобождение первобытных дикарских инстинктов и варварства, лежащих в глубине подсознания, но, с другой стороны, поскольку оно отвечает новому опыту, накопленному в том же подсознании, оно дает возможность инстинктивному и творческому нахождению новых идей, которые затем и ложатся в основу новых жизненных форм». Рассматривая эти вопросы, он выступал за то, чтобы каждый член общества «не был голосующим животным политического стада», а являлся сознательным и активным участником политической жизни. Одновременно М. Рейснер предупреждал против того, чтобы интеллигенция в партии и в Советах «не превратилась в самодовлеющую и замкнутую касту бюрократии, яд которой слишком часто дает себя чувствовать в наших учреждениях» (Рейснер, 1925, с. 81, 134).

В. Внуков обратился к исследованию психопатологии социального быта, показав с психоаналитических позиций, как происходит срастание этических оценок с сексуальными переживаниями, каким образом осуществляется сложное взаимодействие между внутренним миром и реальным бытием людей. Он обратился к осмыслению Октябрьской революции, пытаясь выявить ее влияние на интимные стороны эмоциональной жизни революционеров и участников гражданской войны. Рассматривая конкретные случаи, В. Внуков пришел к выводу, что у многих больных конфликтные ситуации создаются в силу столкновения их предшествующих мещанских установок с новой ролью революционеров. По его мнению, революционер напоминает молодого человека, который «впервые приступает к коитусу и не может выполнить его», а его эмоциональный тонус и соответствующие представления, особенно ярко проявляющиеся в болезненном состоянии, нередко идут «по линии персонификации своей социальной вины в образе В. И. Ленина» (Внуков, 1924, с. 88, 90).

Осуществлялись также исследования, предусматривающие раскрытие и объяснение «патологии партийцев», когда внимание акцентировалось на тяжелых «невротических комплексах политического характера».

Так, А. Залкинд предпринял анализ негативных сторон партии, стремясь вскрыть ее «язвы и гнойники». В одной из своих работ с весьма смелым для того времени названием «О язвах Р. К. П. (Схематическая, частичная попытка социально-биологического анализа отрицательных сторон партии)» он выделил шесть групп партийцев, олицетворяющих собой, по его выражению, «дезорганизованную эмоциональность» (Залкинд, 1924, с. 121–128). И хотя А. Залкинд полагал, что партия достаточно разумна, чтобы не бояться обнаружить свои «язвы и гнойники», тем не менее его размышления об «одичании партийцев» как самой страшной «болезни партии», о партийной группе «хищников», впоследствии переросшей в клан тех, кто на протяжении многих лет совершал должностные преступления, и о нетворческих работниках, способствовавших процветанию партийной бюрократии, – все это не могло не встретить негативного отношения со стороны властвующей элиты.

Не случайно исследования подобного рода были прекращены самым решительным образом. Психоанализ был разбит в пух и прах, ибо он действительно был потенциально опасным для политической культуры, создающей систему чудовищного подавления всякого инакомыслия независимо от того, находились ли его носители у подножия или на вершине государственной пирамиды власти.

С началом организованной Сталиным широкомасштабной кампании по разоблачению скрытых врагов в науке все предшествующие призывы к разуму и научной оценке психоанализа оказались уже невозможными по идеологическим и политическим соображениям. Наиболее стойких, не признававших своих «ошибок», постигла тяжелая участь, как это случилось, в частности, с А. Варьяшом, оказавшимся в заключении.

Публичное отречение от психоанализа, покаяние в «политических грехах» отнюдь не всегда способствовали сохранению жизни, которая могла оборваться в любую минуту, как это произошло с А. Залкиндом в 1936 году, умершим от инфаркта после ознакомления с очередным постановлением ЦК ВКП(б), касающимся «педологических извращений» в системе просвещения.

Кстати сказать, последствия подавления инакомыслия в постреволюционной России оказались трагическими не только для русских исследователей, придерживающихся психоаналитических воззрений, но и для некоторых зарубежных ученых. Так, не последнюю роль в преждевременной смерти А. Адлера (1937) сыграло известие о печальной судьбе одной из его дочерей, которая, спасаясь от нацистского режима в Германии, уехала в середине 1930-х годов в Россию вместе с мужем, который был арестован в 1937 году, когда по стране прокатилась волна массовых репрессий.

В условиях жесткого политического и идеологического прессинга, сопровождавшегося репрессиями и физическим уничтожением инакомыслящих, психоанализ сошел со сцены отечественной науки. Некоторые психоаналитически ориентированные ученые и врачи сумели покинуть страну, как это сделал, в частности, М. Вульф, уехавший из России в 1927 году и поселившийся в 1933 году в Палестине, где он стал одним из основателей Израильского психоаналитического общества. Многим же пришлось отказаться от психоаналитических методов исследования и лечения в силу невозможности их реализации после официального разгрома русского психоанализа. Редкие попытки обращения некоторых психотерапевтов к использованию психоаналитического метода лечения расценивались чуть ли не как подпольная деятельность, поскольку достаточно было администрации или общественности узнать об этом, как тут же практикующий врач мог лишиться диплома, работы и оказаться в соответствующих местах заключения. Поэтому в конце 1930-х и на протяжении 1940-х годов публичные упоминания о психоанализе просто не допускались.

Во второй половине 1950-х годов о психоанализе снова заговорили, но в основном в плане непримиримой идеологической борьбы с «антинаучными и реакционными» психоаналитическими концепциями. Проведенное в октябре 1958 года в Москве по инициативе Президиума Академии медицинских наук СССР научное совещание по вопросам идеологической борьбы с современным фрейдизмом вновь продемонстрировало живучесть сталинских установок на политизацию и идеологизацию науки. И хотя в это время началось развенчание культа Сталина, тем не менее со ссылками на решения ХХ съезда партии на данном совещании в качестве исходной установки подчеркивалось, что мирное сосуществование противоположных общественных систем не должно вести к ослаблению в идеологической борьбе, следовательно, советские ученые должны развернуть более активное наступление на фрейдизм, который расценивался не иначе «как средство одурманивания масс в интересах империализма, как идейное оружие в борьбе против марксизма» (Бондаренко, Рабинович, 1959, с. 164).

Тенденции, связанные с идеологизацией и политизацией науки, давали знать о себе также в 60-е и 70-е годы. Психоанализ и фрейдизм по-прежнему воспринимались в качестве идейных врагов, противостоящих марксизму. И хотя постепенно инакомыслие проникало во многие сферы научного знания, тем не менее психоаналитические идеи не являлись достоянием широких кругов ученых и тем более советской общественности.

В 1978 году в Тбилиси состоялся Международный симпозиум по проблемам неосознаваемой психической деятельности, в работе которого впервые, пожалуй, в истории развития психоаналитических идей в Советском Союзе приняло участие большое количество зарубежных психоаналитиков. Представилась реальная возможность общения с ведущими психоаналитиками. В печати появились материалы, отражающие интерес некоторых отечественных ученых к психоаналитическому учению Фрейда. Однако вплоть до середины – конца 1980-х годов оценки психоанализа со стороны ряда философов, психологов и медиков носили на себе печать идеологического противостояния фрейдизму.

В последние годы в результате процессов демократизации, способствующих духовному обновлению общества и ослаблению идеологического пресса, дающих возможность для появления плюрализма мнений в политике и науке, происходит радикальное переосмысление истории развития постреволюционной России. Меняется отношение и к психоанализу. Вновь, как это было в 1920-е годы, издаются и переиздаются работы Фрейда. На страницах научных изданий и периодической печати звучат трезвые оценки психоаналитических идей и концепций. Начиная с 1989 года, когда отмечалось 50-летие со дня смерти основателя психоанализа, стали проводиться научные заседания, круглые столы и конференции, посвященные осмыслению идейного наследия Фрейда.

Есть основания полагать, что пробудившийся ныне интерес отечественных ученых к психоаналитическим идеям Фрейда и современному психоанализу не будет больше окрашиваться в уродливые политические и идеологические тона, как это имело место в конце 1920 —начале 1930-х годов. Хочется думать, что суровые и болезненные уроки прошлого, связанные с репрессиями в науке и подавлением инакомыслия в обществе, не пройдут бесследно ни для современников, ни для того подрастающего поколения, которое в недалеком будущем робко или уверенной поступью войдет в храм научного знания. И те и другие могут почерпнуть много ценного и полезного из истории развития психоанализа в нашей стране, ибо обращение к историческому материалу не только способствует пониманию всех сложностей и противоречий предшествующего развития, но и заставляет задуматься над бессознательными процессами, драматически развертывающимися в настоящее время как на индивидуально-личностном уровне, так и в сфере формирования массового умонастроения, миропонимания и практического действия.