Психоаналитическая традиция и современность
Шрифт:
Опубликованное в журнале «Пролетарская революция» за 1931 год письмо Сталина, призывавшее к разоблачению «троцкистской контрабанды» в науке, дало мощный толчок тем беснованиям, которые все разрушительнее сказывались на психике ученых, оказавшихся не в состоянии противостоять идеологическому нажиму. Письмо было взято на вооружение многими радикально настроенными философами, психологами и педагогами, использовавшими его в качестве неопровержимого аргумента в борьбе с теми учеными, кто еще как-то пытался отстаивать свои идеи и концепции, ссылаясь на различные соображения научного порядка.
Это нашло отражение практически во всех философских, психологических и педологических журналах того времени. Вот характерная выдержка, содержащаяся в одном из таких журналов: «Письмо
Стоит обратить внимание на то, что даже сама терминология типа «воинствующая партийность», «теоретический фронт» и т. д., являющаяся продуктом соответствующей политической культуры, способствовала созданию атмосферы постоянного поиска врагов в науке и беспощадной расправы с ними. Коль скоро ученые находятся на философском, психологическом или педологическом «фронте», на поле битвы за марксистско-ленинское мировоззрение, то ни о каком снисхождении к ним не может быть и речи, поскольку, как гласил один из популярнейших лозунгов того времени, «кто не с нами, тот против нас». Заставить их признать свои ошибки, покаяться в грехах, отказаться от инакомыслия – такова была стратегическая цель борьбы в науке, определяемая на верхних этажах партийной иерархии и реализуемая на практике идейно преданными исполнителями, выступающими в роли вершителей судеб, отыскивающих очередные жертвы в научной среде.
Жертв же воинствующей партийности в сфере науки было сколько угодно, ибо в постреволюционной России многие ученые стремились к творческой разработке новых методов исследования, воспитания и лечения человека. Не все они были готовы поступиться своими принципами, научными убеждениями, совестью. Некоторые из них продолжали настаивать на своей точке зрения, несмотря на массированное наступление на инакомыслие. Но это приводило, как правило, к трагическому исходу, ибо борьба с инакомыслием в науке часто завершалась физической расправой над теми, кто не считал нужным каяться в несовершенных грехах. Нередко стратегия выживания заставляла ученого или переходить в лагерь беспощадных критиков, одержимых манией всеобщего разоблачения, или прибегать к публичному покаянию и обещать искупить свою вину дальнейшим служением правящей партии.
В обстановке непрестанного идеологического давления, поощряющего изощренную критику, самобичевание и покаяние, многие ученые отвернулись от психоаналитического учения Фрейда. И нет ничего удивительного в том, что ряд исследователей, ранее апеллировавших к психоанализу, позднее старались в лучшем случае не вспоминать о былых увлечениях, а в худшем – отрекались от своих убеждений.
В этом отношении весьма показательна позиция философа Б. Быховского, уделявшего в свое время значительное внимание рассмотрению психоанализа. Так, в 1923 году он пришел к выводу, что в своей основе психоанализ представляет собой учение, проникнутое «материализмом… диалектикой, т. е. методологическими принципами диалектического материализма» (Быховский, 1923, с. 169).
Через два года (1925) в предисловии к опубликованной в 1926 году работе о психоанализе Б. Быховский указывал на некоторые ошибки, свойственные психоаналитическому учению, и в то же время подчеркивал, что «несовершенные искания Фрейда чреваты многими ценными мыслями и перспективами, которые следует извлечь и взрастить на плодотворной почве диалектического материализма» (Быховский, 1926б, с. 40). Год спустя он уже подвергал критике социологические взгляды Фрейда, ведущие к «идеалистическому пониманию истории» (Быховский, 1926а, с. 194). А после публикации письма Сталина решительно отказывался от своей ранее написанной книги «Очерк философии диалектического материализма» (1929) и осуждал ее последующее
издание на белорусском языке (Быховский, 1931, с. 262).Чем масштабнее была критика, самокритика и покаяние в науке, тем более абсурдным и безвыходным становилось положение тех, кто оказывался по сути дела без вины виноватым.
С одной стороны, в результате сокрушительной идеологической критики инакомыслящих последние подчас лишались не только своих должностей, но и любимого дела, как это имело место, например, с М.Я. Басовым, возглавлявшим педологическое отделение пединститута им. Герцена в Ленинграде, но после очередных разоблачений со стороны аспирантов отстраненным от преподавания, вынужденным пойти работать на завод для обретения политической закалки в пролетарской среде и умершим на 39-м году жизни.
С другой стороны, «самокритика и покаяние часто затягивали петлю на ученых, которые под идеологическим и политическим нажимом сами себя обвиняли в прегрешениях, граничащих с изменой пролетариату и дающих основания для соответствующих репрессий. Так, некоторые ученые, в частности А. Залкинд, в порыве саморазоблачений характеризовали свои собственные усилия по осмыслению психоаналитического учения Фрейда и разработке педологии как «политически вредные», нет ничего удивительного в том, что с каждым таким покаянием бдительные критики еще яростнее набрасывались на свои жертвы.
Надо полагать, вынужденные покаяния ученых отнюдь не облегчали их душу, но вызывали тягостные переживания. Вместе с тем они способствовали созданию той нездоровой атмосферы, в которой, как снежный ком, нарастала волна всеобщего безумия. Если ученый начинал раскаиваться в каких-то грехах, надеясь на то, что после самобичевания его оставят в покое, то часто результат оказывался прямо противоположным. Воинствующая партийность не только не успокаивалась, но, напротив, требовала от ученого еще большего саморазоблачения.
Так, стоило В. Торбеку признать свои ошибки в связи с некритическим упоминанием имени Фрейда на страницах опубликованной им книги, как тут же редколлегия журнала «Педология» потребовала от него дальнейших покаяний, рассмотрев его статью как первый несовершенный этап самокритики.
Предъявление требований к покаянию ученых стало как бы нормой издательской деятельности философских, психологических и педологических журналов, в которых после письма Сталина все чаще стали раздаваться призывы к критике и самокритике П. Блонского, А. Залужного, Н. Корнилова, С. Моложавого и многих других, стремящихся внести свой вклад в развитие отечественной психологии. По отношению к Л. Выготскому и А. Лурии в одном из номеров журнала «Педология» за 1931 год (№ 3, с. 13) говорилось: эти ученые «не должны ждать «наступления» и приглашаются провести переоценку своих серьезнейших ошибок в порядке инициативной самокритики на страницах нашего журнала».
1930-е годы стали своеобразным периодом самокритики в постреволюционной России, когда, стремясь опередить друг друга, многие ученые прибегали к публичному саморазоблачению. И как это ни прискорбно, но дело доходило до того, что, откликнувшись на призывы к самокритике, некоторые ученые стали обвинять не только самих себя в тех или иных ошибках, но и других, не оказавших на них благотворного влияния.
Выступая в печати с осуждением своих фрейдистских взглядов, А. Залкинд подчеркнул, что в его «философской беспечности» помогли деборинские «антифрейдисты», так как их критика Фрейда с формально-схоластических позиций не способствовала вскрытию контрреволюционности психоаналитического учения. В свою очередь, хотя и по другому поводу, А. Залужный прямо обвинил своих критиков в том, что они поверхностно отнеслись к допущенным им ошибкам. «Критические статьи на мою книгу «Учение о коллективе», – писал он, – почему-то очень мало останавливаются на анализе моих ошибок, – они просто обвиняют меня и в биологизме, в рефлексологии и т. д. Эти обвинения конечно справедливы, но они, к сожалению, не вскрывают основ этой неверной концепции и потому мало помогают, а иногда даже мешают вскрыть всю методологическую фальшь теории двух факторов» (Залужный, 1932, с. 19).