Психология внимания

Произвольное внимание может также действовать на проявление эмоций, если у нас есть серьезные причины не выражать наружно своего чувства и достаточная задерживающая способность, чтобы не дать ему проявиться; но оно действует только на мускулы и ни на что более; все остальное ускользает от него.

До сих пор мы касались только самой легкой стороны вопроса. Мы подошли теперь к той чисто внутренней форме, которая называется размышлением. Содержание его составляют образы и идеи. Итак, нам предстоит отыскать двигательные элементы в этих двух группах психических состояний.

2.

«С первого взгляда не представляется очевидным, — писал Бэн уже в 1855 г., - что запечатление идеи (образа) в уме есть дело мускулов, подчиненных воле. Какие движения происходят, когда я представляю себе окружность или думаю о церкви святого Павла? Ответить на этот вопрос возможно, только предполагая, что мысленный образ занимает в мозгу и других частях нервной системы то же место, что и первоначальное ощущение. Так как в наших ощущениях, особенно же в ощущениях высшего порядка — осязании, зрении, слухе, — существует известный мускульный элемент, то этот элемент должен так или иначе найти свое место в ощущении идеальном — в воспоминании».

С этого времени вопрос о природе образов тщательно и успешно изучался и был решен в том же смысле [54] . Между тем как для большинства прежних психологов образ был каким-то призраком без определенной локализации, существующим «в душе», отличающимся от представления не по степени, но по природе, похожим на последнее «не более как портрет сходен с оригиналом», для психологии физиологической между представлением и образом существует тождество природы, тождество локализации и только разница в степени. Образ — это не фотография, но оживание чувствительных и двигательных элементов, составивших представление. По мере того как возрастает его интенсивность, он приближается к своей отправной точке и стремится перейти в галлюцинацию.

54

См. Tainc. De ['intelligence, liv.II; Gallon. Inquiry in to human faculty etc.; Charcot. Lecons sur les maladies du systeme nerveux, т. Ill; Bind. Psychologic du raisonnement, гл. II; Ballet. Le Langage inerieur et les divcrses formes de l'aphasie.

Чтобы не удаляться от двигательных элементов образа, исключительно нас интересующих, заметим следующее: так как нет восприятий без движений, то, очевидно, эти последние, однажды возникнув, оставляют в мозгу двигательные следы (двигательные образы, двигательные интуиции), точно так же как впечатления ретины или впечатления кожи оставляют чувствительные следы. Если бы двигательный аппарат не имел своей памяти, своих образов или следов, ни одно движение не могло бы быть заучено, сделаться привычным; все пришлось бы начинать сызнова. Нет надобности, впрочем, прибегать к рассуждениям. Множество опытов подтверждают, что движение присуще образу, содержится в нем. Знаменитый опыт с маятником Шевреля может считаться типичным. Нужно ли приводить другие? Возьмем для примера людей, бросающихся в пропасть из страха упасть в нее, ранящих себя бритвой из опасения пораниться; возьмем «чтение мыслей», которое есть не что иное, как «чтение» мускульных состояний, и массу других фактов, прослывших необычайными только потому, что публике неизвестен элементарный факт, что всякий образ содержит стремление к движению. Конечно, двигательный элемент не всегда принимает такие громадные размеры, но он по крайней мере существует в зародышевом состоянии точно так же, как и чувствительный образ по живости не всегда подходит к галлюцинации, но просто начертан в сознании.

3. Если легко установить существование двигательных элементов в образах, то вопрос об общих идеях или понятиях много труднее. Необходимо признаться, что физиологическая психология слишком пренебрегала идеологией, которой ей следовало бы заняться, пользуясь современными опытными данными: изучение восприятий и образов приготовило к этому путь. Я не намерен вводить сюда эпизодически разбор этого крупного вопроса и предлагаю только распределить общие идеи на три большие категории, чтобы удобнее было ориентироваться.

Идеи, происходящие от слияния сходных образов без помощи слова.

Идеи, происходящие от слияния несходных образов с помощью слова.

Идеи, сводящиеся к слову, сопровождаемому туманной схемой, или даже лишенные соприсутствующего впечатления.

Я оставляю в стороне регулирующие понятия (время, пространство, причина), изучение которых завело бы нас слишком далеко. Посмотрим, заключает ли в себе каждая из этих категорий двигательные элементы, на которые может действовать внимание? а) Первая категория заключает в себе общие идеи самого грубого свойства, те, которые встречаются у высших животных, у глухонемых и детей до употребления членораздельной речи. Операция ума ограничивается схватыванием весьма выдающихся сходных признаков и составлением таким путем генерических образов — термин более точный, нежели выражение: общие идеи. Эта операция, по-видимому, аналогична известному приему, с помощью которого Гальтон, налагая одну на другую несколько фотографий, получает сложный портрет данного семейства. Другими словами, она состоит в накоплении сходных признаков и удалении незначительных отличий. Но говорить, что этот прием объясняет образование общих идей, — значит защищать ничем не оправдываемый тезис; он служит лишь для объяснения низшей ступени этого образования и имеет значение только для грубых форм сходства. Заключают ли в себе эти генерические образы двигательный элемент? Высказываться категорически по этому поводу трудно и во всяком случае бесполезно, так как не на этой стадии умственной жизни имеет место произвольное размышление. b) Вторая категория заключает в себе большую часть общих идей, служащих для постоянного обихода мысли. При всестороннем изучении предмета следовало бы установить восходящую иерархию группы, идя от менее общего к более общему, т. е. отмечая способность схватывать все более и более слабые сходства, менее и менее многочисленные аналогии. Все ступени этого восходящего движения встречаются в истории человечества. Обитатели Огненной Земли не имеют вовсе абстрактных терминов. У индейцев Америки есть различные термины для дуба белого и черного, но нет никакого для дуба вообще. У жителей Тасмании существуют отдельные термины для каждого вида деревьев, но нет термина вообще для дерева, тем менее для растения, животного, цвета и т. д. [55] Не останавливаясь на этих различных фазисах, ответим на вопрос: что имеется в нашем уме, когда мы думаем этими общими идеями? Прежде всего слово, составляющее постоянный элемент; вместе с ним образ менее и менее сложный, менее и менее ясный по мере восхождения в область обобщений. Этот образ есть отвлечение. Он составляется тем же приемом, которым пользуется ум для того даже, чтобы представить себе индивидуальный образ. Мое представление о Петре, о Павле, о моей собаке, о всяком конкретном предмете, в совершенстве мне известном, может быть только отвлечением из многочисленных восприятий, полученных мною от него и представивших мне его в различных видах. В представлении индивидуального образа между предшествовавшими образами данного предмета происходит борьба за господство в сознании. В зарождении общей идеи борьба за господство в сознании происходит между различными генерическими образами. Это отвлечение второго и третьего порядка. Таким образом возникает ядро, вокруг которого колеблются неопределенные и туманные элементы. Мое общее представление о человеке или собаке, пребывая более или менее долго в сознании, стремится облечься в конкретную форму; оно принимает образ европейца или негра, болонки или бульдога. Двигательный элемент заключается главным образом в слове (мы еще вернемся к этому впоследствии). Что же касается образов, то очень трудно сказать, что остается в них из движений, заключающихся в первоначальных восприятиях. c) В предыдущей категории, по мере того как идеи становятся более общими, роль образов постепенно стушевывается, слово мало-помалу берет перевес до тех пор, пока одно только оно и остается. Таким образом получается следующий прогрессивный ряд: генерические образы без слова, генерические образы со словом, слово без образов. На этой последней ступени мы встречаемся с чисто научными понятиями. Существует ли исключительно только слово в этом высшем периоде абстракции? Я утверждаю это без всяких колебаний. Мне неудобно вдаваться в подробности, которые отвлекли бы меня от моей темы; я ограничусь замечанием, что если в настоящее время в слове не заключается ничего, то в нем есть, в нем должно быть потенциальное знание, возможность познания.

55

Леббок. Начало цивилизации, гл. IX; Тейлор. Первобытная культура, т. I, гл. VII.

«В современном мышлении, — говорит Лейбниц, — мы имеем обыкновение опускать объяснение значения употребляемых нами знаков, зная или предполагая, что объяснение это в нашей власти, но не считая в настоящее время такое применение или объяснение слов необходимым… Этот способ рассуждения я называю слепым или символическим. Мы употребляем его в алгебре, в арифметике и, говоря по правде, везде вообще».

При обучении детей, и еще лучше диких, счету хорошо видно, каким образом слово, вначале нераздельное с предметами, затем с образами, прогрессивно отделяется от них для самостоятельной жизни. В конце концов оно становится похоже на условную монету (каковы банковские билеты, чеки и т. д.), представляя ту же полезность и ту же опасность. Здесь двигательный элемент может заключаться только в слове. Новейшие исследования, о которых упоминалось выше, доказали, что слово существует не в одинаковой форме у всех людей. Для одних оно состоит главным образом из моментов выговаривания. Штрикер в своей книге о речи и музыке, основываясь на личном опыте, описал законченный тип подобных субъектов; это тип двигательный по преимуществу. Для других слово состоит главным образом из слуховых образов; это внутренняя речь, очень хорошо описанная В. Эггером. Третьи, гораздо реже встречающиеся, думают словами читаемыми или написанными [56] . Это зрительный тип. У большинства людей все эти элементы действуют в неодинаковых дозах. Но всегда и везде как слово, произнесенное вслух, так и знак чисто внутренний опирается на какую-либо форму первоначального восприятия, а следовательно, заключает в себе двигательные элементы. Нет сомнения, что двигательные элементы, заключенные в общих идеях любой категории, часто бывают очень слабы. Это согласуется и с выяснившимся на опыте фактом, что абстрактное мышление невозможно для многих и затруднительно и утомительно почти для всех.

56

Любопытный случай этого явления был сообщен в Revue philosophique (Janvier 1885, p. 119). См. также: Ballet, поименованное сочинение, гл. III.

Мы останавливались так долго на этой части нашей темы, потому что она наименее исследована, наиболее трудна и более всего подвержена критике [57] .

Но многие читатели скажут нам: мы допускаем, что существуют двигательные элементы в восприятиях, в образах и в меньшей степени в понятиях; но это еще не доказывает, что внимание действует на них и через них, что оно представляет двигательный механизм. Без сомнения, относительно этого пункта нет ни одного решающего наблюдения или опыта. Убедительный опыт состоял бы в попытке увериться, будет ли еще способен ко вниманию человек, лишенный двигательной способности, как внешней, так и внутренней, и только этой способности. Этот опыт неосуществим. В болезненных случаях, которые мы будем изучать позже, нет ничего подходящего. Заметим, однако, мимоходом, что невозможно размышлять, когда бежишь со всех ног, даже и тогда, когда это делается без всякого другого мотива, как только из желания бежать; при крутом подъеме, даже в тех случаях, когда нет никакой опасности, не любуются видом. Масса опытов доказывает существование антагонизма между большою тратою движений и вниманием. Правда, некоторые размышляют, ходя большими шагами и жестикулируя, но в этих случаях происходит скорее процесс изобретений, нежели сосредоточение, и избыток нервной силы разряжается различными путями. В конце концов очевидно, что внимание есть задержка, причем эта задержка может производиться только с помощью физиологического механизма, препятствующего расходу реальных движений в чувствительном внимании — движений потенциальных (al'etat naissant) — в размышлении, ибо произведенное движение — это восстановление вовне, это уничтожение состояния сознания, так как производящая его нервная сила преобразуется в двигательный элемент.

57

Мы сказали, что изучение большого числа случаев, как нормальных, так и болезненных, привело к признанию нескольких типов: двигательного, слухового и зрительного, смотря по группе образов, преобладающей у каждого отдельного индивида (оставляя без внимания тип обыкновенный или безразличный). Тот, кто думает, выговаривая слова, но не слыша их (Stricker), тот, кто думает, слыша слова, но не выговаривая их (V. Egger), тот наконец, кто думает, видя слова написанными, но не слыша и не выговаривая их, представляют собой типы коренные, несоизмеримые. Это сразу исключает всякую возможность спора. Каждый прав по отношению к себе самому и к себе подобным; он не прав, если обобщает без ограничений. Желательно, чтобы работа, сделанная по отношению к образам и различным формам речи, была предпринята и для общих идей. Возможно, что и там нашлись бы коренные типы. Так, например, мне кажется, что у Беркли общие идеи носят зрительную форму. Тот, кто со вниманием прочтет некоторые отрывки из знаменитого трактата о природе человека (слишком длинные, чтобы приводить их здесь), кто примется изучать их не как теорию общих идеи, но как документ и психологическую исповедь, тот придет к заключению, что общая идея была для него видением.

«Идея о человеке, — говорит он, — которую я в состоянии сфабриковать себе, должна быть идеей о человеке белом, черном или смуглом, прямом, сгорбленном, большом, маленьком или среднего роста. Никакое усилие мысли не дает мне возможности усвоить себе вышеописанную абстрактную идею (то есть идею о цвете не красном, не синем, не зеленом и т. д., но все-таки цвете)».

С другой стороны, мне кажется, что у номиналистов общие идеи имеют форму чисто слуховую. Знаменитая теория, сделавшая из универсалов чистые «flatus vocis» (Роселин, Гоббс и т. д.), допускает, по-моему, два толкования. Понимаемая буквально, она представляет бессмыслицу. Чистый «flatus vocis» — это слово, принадлежащее языку вполне неизвестному, которое вследствие этого не ассоциируется ни с какой идеей и остается лишь звуком или шумом. Мало вероятия, чтобы разумные мыслители защищали этот тезис в той форме, какую им обыкновенно приписывают. Я предлагаю другое толкование. Номиналисты суть умы сухие, алгебраические, довольствующиеся одним только словом, не пробуждающим никакого образа. Для них не существует иного представления, кроме звука. Мы очень удалились от Беркли. Штрикер, который не может подумать ни одного слова, не выговорив его, тип чисто двигательный, донельзя далекий от слухового, говорит нам:

«Я должен связать что-нибудь с каждым словом, чтобы оно не являлось для меня мертвым термином, как слово из языка, мне незнакомого. Когда в различных случаях жизни мне приходят на ум слова вроде „бессмертие“, „добродетель“, я объясняю их себе не словами, а зрительными образами. При слове „добродетель“ я думаю о каком-нибудь женском лице; при слове „храбрость“ — о вооруженном мужчине и т. д.» (вышеназванное сочинение, стр. 80–81).

Это представление абстрактных и общих идей может назваться антиподом номинализма. В медицине говорят, что нет болезней, но есть больные; точно так же нет общих идей, но есть умы, различно думающие. Вместо приема философского, то есть стремления привести все к единству, пора вооружиться приемом психологическим, т. е. определить главнейшие типы. Тогда без сомнения многие споры прекратились бы сами собой. Во всяком случае мне кажется, что за эту работу стоит взяться.

«Мысль, — говорит Сеченов, — есть рефлекс, сокращенный до двух первых своих третей».

Бэн, выражаясь с большим изяществом, замечает:

«Думать — значит воздерживаться от слова или действия».

В заключение рассмотрим, что нужно понимать под ходячим выражением «произвольно направить свое внимание» и что происходит в таком случае.

«То, что происходит в этом случае, — говорит Маудсли, — есть не что иное, как возбуждение известных нервных токов, служащих для составления идей, и сохранение их деятельности до тех пор, пока они, лучеиспуская свою энергию, не доведут до сознания все идеи, связанные ассоциацией, или по крайней мере возможно большее число идей, способных к деятельности при данном состоянии мозга. Итак, по-видимому, сила, называемая нами вниманием, есть скорее винт a fronte, притягивающий сознание, нежели винт a tergo, толкающий его. Сознание есть следствие, а не причина возбуждения. Модный психологический язык переворачивает это положение и, говоря вульгарно, ставит плуг впереди волов; потому что при размышлении требуется не направить сознание или внимание на данную идею, как обыкновенно полагают, но, наоборот, сообщить идее интенсивность, достаточную для того, чтобы она могла подчинить себе сознание» [58] .

58

Physiologie de l'esprit, trad. Herzen.

Остается, однако, еще неясный пункт. Если мы допустим, что механизм внимания двигательный и что для произвольного внимания он состоит главным образом в задерживающем акте, то следует задаться вопросом, каким образом происходит эта задержка и на что она действует. Это такой темный вопрос, что приходится довольствоваться почти одной его постановкой; но лучше попытаться найти ответ, хотя бы и гадательный, чем отступать перед трудностью.

Быть может, не бесполезно будет поискать разъяснений в порядке явлений аналогичных, но более простых.

Рефлективные движения — будь это рефлексы в тесном смысле, естественные, врожденные, или же рефлексы приобретенные вторичные, упроченные повторением и привычкой, — производятся без выбора, без колебания, без усилия и могут длиться, не вызывая усталости. Они приспособлены настолько хорошо, что приводят в движение в организме только элементы, необходимые для их осуществления. В порядке строго двигательном они соответствуют непроизвольному вниманию, которое, будучи также умственным рефлексом, не предполагает ни выбора, ни колебаний, ни усилия и может долго поддерживаться, не вызывая утомления. Существуют, однако, еще и другие категории движений, более сложных, искусственных, примером которых могут служить: письмо, танцы, фехтование, все упражнения тела, механические занятия. Здесь приспособление уже не природное; чтобы приобрести его, надобно трудиться. Оно требует выбора, попыток, усилия и вначале сопровождается усталостью. Ежедневное наблюдение доказывает, что в самом начале производится большое число бесполезных движений: ребенок, который учится писать, двигает всей рукой, глазами, головой и иногда частью туловища. Цель, к которой должно стремиться в данном случае, состоит в том, чтобы противодействовать рассеянию труда и с помощью ассоциаций и диссоциаций осуществить максимальное количество работы с минимальным усилием. Причина этого факта заключается в следующем: не существует изолированных движений; сокращающийся мускул действует на соседние и часто на многие другие. Это достигается путем часто повторяемых попыток, благодаря счастливой случайности: ловкие люди успевают быстро, неловкие — медленно или даже никогда. Но механизм остается все тот же; он состоит в усилении известных движений, координировании их в одновременно действующие группы или же в последовательные ряды и в исключении всех остальных, т. е. в их задержке.