Птица-жар и проклятый волк

Хочет Завид подняться, а руки да ноги будто чужие, и что-то их держит, словно Первуша его спеленал. Да отчего-то не выходит ухватить край полотна, пальцы не гнутся.

— Что же такое? — бормочет Завид, чуя подступающий страх, а вместо голоса слышит волчье ворчание…

Тут забился он, завыл. Не спасла его смерть колдуна, проклятие никуда не делось, и Первуша его, спящего, обратил. Небось давно задумал, травы где-то раздобыл, а в последние-то дни он их ниоткуда взять не мог, значит, ещё раньше… Когда-то ещё Завид сумеет выйти к людям, когда-то расскажет о том, что случилось — Первуша к той поре уже далеко будет!

Да ведь самое-то больное не это, а то, что проклятье ещё в силе. Завид уж и стеречься забыл, думал, всё позади. Думал, кроме того, как уйти от разбойников, у него и бед не осталось. Да за что же это, за что? И колдуна уже не отыщешь, не спросишь — за что?..

Бьётся он, задыхается, да понял, что тем лишь хуже себе делает. Он ведь не связан, это просто одежда. Первуша её снимать не стал, к чему ему возиться, только рубаху у ворота надрезал, чтобы она волка не душила. Может, и не о волке заботился, а лишь о том, чтобы тот не проснулся прежде времени.

Лежит Завид на боку, тяжело дыша, лежит — отдышался. Теперь, когда уж понял, что он в волчьей шкуре, сумел порты сбросить. После рубаху лапой поддел, зацепил полотно зубами, разорвал с треском. Про себя усмехнулся: вещь-то Первушина, и он уж так гордился, что Первуша его отметил, и так был рад подарку… Нынче распрощались они с Первушей, даже и рубаху приходится рвать, чтобы освободиться.

Кое-как стянул Завид одежду, сам отряхнулся. Ищет впотьмах дверь. Неудобно, руку вперёд не протянешь, вот наткнулся носом на стену, на печь. Совсем уж простыла печь, знать, давно Первуша ушёл.

Отфыркался Завид, утёр нос от золы, да от печи к двери и вышел. Толкнул — заперто. Видно, Первуша защёлку повернул, боялся, что волк по следу пустится.

Бьётся Завид в дверь, бьётся — не поддаётся защёлка. Дверь и не шелохнётся, будто её снаружи ещё подпёрли. Испугался тогда Завид. Первуша-то сказал, он крови не проливает, так ведь и не пролил, а если запертый волк выйти не сумеет да издохнет — что ж, будто и не Первушина выйдет вина!

Бьёт он плечом — ничего. Уж и зубами дерево ухватить пытается, прогрызть, а то бросит всё да завоет, только кто услышит? Были бы руки, поискал бы топор или нож, а в волчьем-то обличье что делать?

Тут припомнил: Первуша говорил, что завсегда есть иной путь. Неохота слушать его советы, да ведь и сдаваться нельзя, покуда жив. Думал Завид, думал — так ведь он в землянке! Принялся тогда под дверью копать. Долго ли, коротко рыл — проделал путь на свободу. Пролез, от земли отряхнулся, фыркнул.

Глядит — и правда дверь подпёрта бревном, он бы её никогда не вышиб. Солнце над топью стоит, птицы распеваются, лёгкий ветер метёлки тростника раскачивает, берёзовым листом шелестит.

Вот уж и свободен, а о том, что волком стал, надо бы не думать, не горевать. Это лишь на год. А человеком и половины того срока не пробыл… Да что толку себя жалеть? Зато укрылся куда как надёжно: человека ищут, да не найдут, никто не догадается, что это он и есть.

Волка, правда, тоже ищут, винят, что людей подрал. Увидят — кто знает, что решат. Надо бы не попадаться, а только брюхо уж подвело, на ягодах да грибах теперь не протянешь, а чтобы рыбу ловить, руки нужны. Выходит, придётся идти к Невзору, да кабы ещё он признал в этом обличье, не схватился за вилы или топор, не кликнул людей…

Подумал так-то Завид, да и решил теперь же, покуда солнце не село, перебраться на тот берег. Только опять у него беда — от волчьего тела отвык. Не выпрямиться, травы по морде хлещут, и земля близко, не оглядеться, почти ничего не видать. Как это он раньше волком бегал?

Долго он примерялся, покуда на первую кочку прыгнул, да там и застыл, в землю вжался. Дальше идти боится.

Первуша-то, видать, с умыслом расспрашивал, сумеет ли он пробраться без жерди. Всё сделал, чтобы волк его не догнал. Назло бы догнать да отплатить, да сперва поглядеть, где добыча спрятана…

Нет уж, пусть себе идёт, пусть забирает добычу. Она ему счастья не принесёт. Ведь могли разойтись миром, если бы Первуша по себе других не мерил.

Долго лежал Завид, вжавшись брюхом в осоку. До другого островка надобно было сколько-то пройти по вязкой грязи, да место такое — чуть в сторону уйдёшь, провалишься. Храбрился, храбрился, после примерился, да как прыгнет! Топкое место перелетел. Что ж, и волком быть хорошо: человек бы так не сумел.

А земля-то под ним, будто лодка, раскачивается, или это со страху кажется. Вцепился бы в траву, да пальцев нет. Ничего, посидел, успокоился. Огляделся, дальше пошёл.

Там уж легче: потянулись кочки, знай прыгай с одной на другую. Да какие-то, помнится, тонут, если наступишь…

Потоптался Завид на краю, дорогу присмотрел. Скачет, от страха себя не помнит, а от намеченного не отступается. Добрался до островка, вот уж и середина пути. А всё ж таки лучше бы он в обход, лесом пошёл, хотя бы путь и занял больше дня, да теперь-то что — не воротишься, поздно!

Стоит на островке, выглядывает кочки среди пятен бурой ряски. Какие-то человеку сгодятся, да для волка нехороши, четырьмя лапами не встанешь.

Тряхнул он ухом, отгоняя назойливую мошку, и сказал себе: ничего, ещё чуть продержаться, там и голая сосна, от неё до берега рукою подать. Впредь он в это болото не сунется даже и за-ради спасения жизни.

Вот уж собрался прыгать, уж прыгал, да страх его на краю удержал, подвели лапы. Попятился Завид, чтобы устоять, хвостом взмахнул, мордой мало воды не коснулся, в ряске оконце было.

А из оконца того на него Первуша глядит.

Золотые волосы будто ветер легко развевает, пальцы крепко сжимают жердь — то ли она подломилась, то ли вглубь ушла, когда он не ждал. Рот приоткрыт — может, и кликал на помощь, да Завид крепко спал, не слыхал.

Уставился Завид, как заворожённый, в испуганное лицо, которое смерть лишь чуть успокоила, да вот понял, что не в силах вытерпеть взгляда полузакрытых глаз. Вскрикнул он и кинулся прочь, не разбирая пути. Одно в груди бьётся: уйти, уйти!

Подламываются лапы, режет их осока, выскальзывают из-под них кочки. Вот что-то большое плеснуло, поднимая брызги, зловонная ряска осела на морде. Не сразу Завид понял, что это он сам провалился, да так глупо, мало не у самого берега.

Добро, тут же припомнил, что биться нельзя, не то затянет. Замер, выгнув шею, а дальше-то что? Заскулил, заголосил, да кто его услышит? Видно, не сгодилась болотнику его кровь или показалось мало, всё решил отнять. Да что болотника винить, если сам под ноги не глядел!