Птица-жар и проклятый волк

Решили они идти вдоль реки к стольному граду, там послушать, что говорят. Шли, от людей таились, раз или два обчистили чьи-то верши. На телеге добрались бы за день, а ногами четыре дня шли, держась в стороне от дорог.

Идут ночною порой, днём в лесочках, в оврагах укрываются. Один спит, второй по сторонам глядит. Да всё больше молчат, а говорят о пустом: где воды испить, где огонь разжечь да где схорониться дотемна. О том, что у гиблого места случилось, не заговаривают.

Завиду хотя и не по душе было то, что чинили мужики, а всё же будто и не чужими стали. Как вспомнит, так и кажется, будто искра того огня ему на сердце упала да жжёт. И Первуша тоже, бывало, совсем притихнет, в пустоту уставится — должно быть, и он вспоминал.

Вот пришли к Белополью, но в город идти не стали, засели у мельницы. Ждут-пождут — девка-работница вышла к реке по воду. Первуша тут Завида толкнул, вперёд послал, сам под ракитовым кустом схоронился.

Увидала девка Завида, руками замахала.

— Ступай прочь, — говорит, — не подходи! Ещё вместе увидят, вот уж беда на мою голову!

— Да что стряслось-то? — спрашивает Завид.

— Что да что! Уж всё Белополье знает, что вы медведя свели. Давеча на постоялый двор люди от Синь-озера наехали, хозяина всё расспрашивали, тот и сказал: жили, мол, у меня гости. У всех дела в своём дому, жнивень близится, а эти сидят, никуда не спешат, да будто и не купцы, товара у них нет, а мошна тугая. Мне, говорит, что: платят — и ладно. Рассказал, каковы вы с лица, да с той поры ищут вас повсюду!

Упёрла тут девка руки в бока, не снимая с плеча коромысла, и спросила с упрёком:

— Так что ж вы, не наёмники? Сказывали, будто к Синь-озеру ходите, товары на берег сносите, а тут погулять решили — что ж вы, солгали?

Смолчал Завид, да всё и так ясно. Ахнула девка:

— Вот уж привело с татями спутаться! Я ваши ленты и перстеньки в воду брошу. Да ежели бы я прежде знала, что они нечестно добыты, и в руки бы не взяла!

Стыдно Завиду, отвёл он глаза, а всё же сказал:

— Уйдём мы, да не дашь ли пирога в дорогу?

— Ступай подобру-поздорову, не то кликну людей! — осердилась на него девка. — И так уж добро тебе сделала, обо всём упредила, а ведь ежели кто видал, как мы толкуем, так мне за то ответ нести!

Делать нечего, ушёл Завид, и у берега они не остались. Девка-то смолчит, ей хозяйку подводить не с руки, да только, может, кто и вправду их заметил.

Бредут, а куда, и сами не знают. Завид на Первушу поглядывает, да не выдержал, спросил:

— Где укрыться-то думаешь, есть у тебя на примете тихое место?

Говорит так-то, а сам надеется, что Первуша ему разойтись предложит. У него, должно быть, хватает знакомцев, уж где-то пересидит. Завид ему только обуза.

Однако Первуша иное сказал.

— Да вот хоть в Перловку, что ли…

Говорит, а сам посмеивается невесело, голос подрагивает. И усы бросил подкручивать, сам теперь на себя не похож. Мешок на плече поправил, удобнее перехватил, а пальцы-то дрожат.

— Да как же — в Перловку? — с недоверием спросил Завид. — Неужто тебе больше некуда пойти? У Тишилы ведь много людей, разве ты никого не знаешь, кто приютит?

— Знаю, да надежды на них нет, — прищурившись, ответил Первуша. — Непостоянные они все, ветрами подшиты. Вечером братья, а поутру уж и выдадут с потрохами.

Тут, вздохнув, он с неохотой признал то, что они старались обходить в разговорах до сей поры:

— Неладное мы видали у гиблого места. Не думал я, что так-то выйдет, а всё же обиделась нечисть на эти забавы. Ежели в Перловку сунемся, как бы мы с тобою и вовсе не сгинули, а только пересидеть где-то надо. Сказано ведь, ищут нас.

Подумал тут Завид, подумал, да и сказал нехотя:

— Иное место знаю. Почитай никто живой там не ходит, нас не увидит. У Добряка землянка в лесу имеется, он сам там бывает редко. Ежели и придёт, нас не выдаст, он не таков.

Поглядел на него Первуша, что-то прикинул и кивнул:

— Добро, веди к этой землянке.

Глава 16

Долго ли, коротко ли, полями да лесами вышли они к Коровьей топи. Исход лета, а тут будто осень настала. Трава на берегах бурая, густая да косматая, как медвежья шкура, все травинки перепутаны, каждая в свою сторону клонится. Вода рыжей ряской затянута, горбятся ржавые кочки, поросшие жёлтой осокой. А берёзы на том берегу нынче зелёные, да бедно одеты, все ветки пересчитать можно.

Встал Завид у края топи, глядит, вспоминает. Птицы вдали щебечут. Пахнет гниющей травой и — сильнее — уже отцветшим багульником. Вот он топырится в стороне, узколистный, изжелта-зелёный, будто кто воткнул в землю иссохшие и уже пооблетевшие еловые ветви.

Вода тиха. Только раз что-то булькнуло, поднялись со дна пузыри, и снова тишь.

Сыскали они себе жерди, да перед тем, как идти, Завид нож попросил. Нашёл оконце в ряске, ладонь разрезал, воду кровью напоил.

— Так меня учили, — объяснил. — Здесь болотник живёт, надобно, чтобы пустил, не серчал.

— Болотник! — с упрёком сказал Первуша. — Мы в Перловку из-за нечисти не стали соваться, а ты нас куда завёл?

— Да он не злой…

Кое-как пошли, нащупывая путь. У Завида руки-ноги дрожат, на лбу пот проступает. Боится воды, отводит глаза, а то и жмурится. Первуше этого страха показывать не хочет, а всё же тот заметил и поддел:

— Да ты, брат, сробел! Всё же боишься болотника?

— Не болотника…

Да что таить? Сознался Завид:

— Воды боюсь. Ничего, дойду.

Первуша тут взялся его отвлекать, зубы заговаривать.

— Что же, часто ли ты здесь бывал? — спрашивает. — Хорошо ли помнишь путь?

— Помню.

— Да ты небось и без жерди сумел бы пройти?

— Не сумел бы.

— Да сумел бы! Ишь как ловко пробираешься, сам-то под ноги почитай и не глядишь.

— Гляжу. Да как сюда без жерди сунешься, ежели иная кочка уйдёт вниз, и поминай как звали! И ходил я тут раз не то два…

— Ну, всё же ловко идёшь! А вот что, брат: ведь нам большая удача, что мы о схроне ведаем. Из тех, кто с Тишилой ходил, только мы и остались, кто знал, да ещё двое. Всё, что в Перловке упрятано, нам достанется, а ежели успеем первыми, только надвое и придётся делить.

Остановился тут Завид, обернулся к Первуше, головой покачал.

— Да мне, — сказал, — того и не надобно. Пусть себе лежит, а хочешь, так забирай. Я и не видел, где это добро зарыто, не сыщу.

— Это ты теперь говоришь, не надобно, а пораскинешь умом, так небось от доли не откажешься. Уж там на безбедную жизнь достанет! Небось всё изроешь, чтобы сыскать.

— Говорю же, не надобно, — повторил Завид и пошёл дальше.

— А уж те двое изроют, — задумчиво сказал Первуша за спиной. — Ежели они от Синь-озера целыми ушли да прознали о том, что Тишило помер, непременно наедут в Перловку. Одна надежда, что не знают они, кто у гиблого места сгорел. У живого-то красть не осмелятся.