Птица-жар и проклятый волк

— Всякое о ней… — задыхается позади Невзор. — Да имя очистила… Нам бы и добрая ведьма нынче не помешала…

В эту пору облака разошлись, просветлело. В каждой рытвине и колдобине, заполненной водой, отразился лунный свет. Широкая холодная река лежала под чёрным берегом, и вторая луна, мёртвая, утопленная, светила из глубины. Всё будто застыло: и река, и тёмные облака над ней, и метёлки иссохших трав. Не бродил, не шептал ветер, даже мельничное колесо не скрипело.

Вот уж и старый мост, а у моста люди, четверо мужиков. Раду теснят, она отступает на самый край, дальше некуда, дальше только вода внизу…

Один человек оглянулся, услышал, как к ним бегут по грязи. Мудрено не услыхать. Что-то крикнул, Раду схватили за руки. Лунный свет блеснул на лезвии ножа.

— Стойте, окаянные! — закричал Невзор, взмахнув руками. — Стойте!

Люди толпятся на краю моста, ничего не видать. Кто-то упал, только вода плеснула. Завид бежит из последних сил, не хочет верить, что они не успели.

— Под мостом ищи! Под мостом её ищи! — толкнул Дарко в плечо.

Кинулся Завид под мост, с треском проломился сквозь тростник, влетел в холодную воду, мало не упал. О страхе своём позабыл. Озирается, тяжело дыша, да вода тиха, от него одного круги расходятся, а больше ничего.

— Рада! — зовёт, руками в воде шарит. — Рада!

Никто ему не отвечает…

А те, на мосту, гостям недовольны.

— Ишь, — говорят, — нам сказали, она одна будет, а тут ещё повозиться придётся. Ну, за то прибавки попросим!

— Вы что ж, не признали? — спрашивает Дарко. — Ведь и вы с Тишилой работали, мы прежде встречались.

— Работали с Тишилой, да нынче сами по себе, — недобро ответили ему. — Ну, робята, этот нас знает, выдаст, унянчим-ка дитятку!

Поднял голову Завид, глядит, мужики за ножи схватились. Выбрался он из-под моста, по пути грязи зачерпнул, да одному в лицо и залепил. Камнем бы, да тут и камней не сыскать…

Невзор тулуп скинул, на руку набросил, от чужого ножа отбивается. Дарко с другим мужиком сцепился, не понять, кто кого заборет, а третий уж к ним сбоку подходит, глаза от грязи продрал. Дарко его не видит, вот-вот нож под рёбра получит…

Кинулся Завид на разбойника, на руке повис, ножом ударить не даёт, да тот крепче. Оттолкнул он Завида, наземь стряхнул.

Добряк с последним борется. Сам его много ниже, а в плечах шире. Кулаком ударил да опрокинул, свой тулуп наспех сорвал, наземь сбросил.

Затрещала тут на нём рубаха, вырвался из горла медвежий рёв. Над Завидом, лежащим на земле, встал уж не человек — зверь, ударил разбойника тяжёлой лапой. Тот отлетел, упал головою на камни моста.

— Берендей! Берендей! — закричали тут остальные разбойники.

Один, спасаясь, прыгнул в воду. Его дружки бросились наутёк.

— Догнать? — тяжело дыша, спросил Дарко и утёр рассечённый лоб. — Ишь ты, задели меня…

— Пущай бегут, — махнул рукой Невзор и повернулся к Завиду. — Что там, нашёл её? Не успели мы?

Долго они искали Раду, звали, бродили берегом. Добряк, отфыркиваясь, казал медвежью голову из воды и опять нырял, обшаривал дно. Всё было тщетно. Река, залитая лунным светом, взяла своё и не хотела отдавать.

— Неладные здесь творятся дела, — сказал Дарко, пригорюнившись. Он сидел на краю моста и глядел в воду. — Мужу-то её скажем, как всё было?

— Скажешь, да сам виноват останешься, — ответил ему Невзор. — Тех-то поди сыщи, с нас и будет весь спрос. Начнут пытать, допытаются до того, зачем мы в Белополье приехали. И Раде уж ничем не поможем, и себя сгубим.

Столкнули они в воду тело разбойника, замыли кровь на камнях, как смогли, затоптали медвежьи следы. Завид в корчму сходил и вернулся, Добряку одежду принёс взамен изорванной. Ещё поглядели на берег с последней надеждой — нет, никого не видать.

Пошли они прочь, вымокшие, уставшие. Идут, друг на друга не глядят, молчат, луна в спину им светит. До того ясно, что каждую травинку, каждую щепку на земле разглядеть можно.

На единый миг только и стемнело, когда пронеслась над ними большая совиная тень.

Глава 22

Всю ночь Завид продрожал. Уж будто и в тепле, и рубаха просохла, а его всё трясёт да колотит, зуб на зуб не попадает.

Всё вспоминает, как Раду встретил, как она улыбалась, в гости звала. Как на его глазах в реку упала… Всё думает: если бы шибче бежал! Если бы лучше искал! Да и верно ли сделал, что за мужиками, за помощью кинулся? Бежал бы за ней, остановил.

Она думала, друг её ждёт на берегу, спешила. Послушала бы, что не надо ходить? Отмахнулась бы? Теперь-то не узнать, только себя корить.

Покуда они отлучались, в корчму вернулся Ёрш, сам злой-презлой — Карп-то с ним, оказалось, и говорить не захотел, велел ступать прочь, чтобы их вместе не увидали. Мол, ежели Ёрш ума лишился и собрался на дело, за которое ему, вернее всего, срубят голову на торгу, так пущай брата под эту беду не подводит. У того, мол, детишек полна изба, тоже ни за что пострадают.

До того осердился Карп, что сказал: полезут к нему ещё, так он прямиком к царю и пойдёт да укажет, кто на птицу-жар покушается.

Поведал об этом Ёрш. Сам горячится, руками машет. В хлеву, где они сидят, не горит лучина, и оконца уж для тепла соломой заткнуты, да в двери щель, а ночь до того лунная, что и этого света довольно. Всё же Ёрш не сразу разглядел, что в стороне, на хранящихся здесь корытах сушатся порты да онучи.

— Это что ж вы, — говорит, — стирку затеяли посередь ночи али искупались где?

Рассказали они ему о том, что у реки было. Об одном смолчали, что Добряк медведем оборотился. Он это в тайне от людей хранил, побратимы только и ведали, а больше никто в деревне. Кто знает, что ещё Ёрш на такое скажет.

— Да что ж это творится, — качает головой Ёрш. — Дома-то у нас каково хорошо, тихо, ни ведьм, ни иной нечисти… Лозники, может, кого у берега притопят, да тут же и вытолкают. Ну, водяницы ещё сети путают да поля, бывает, топчут, да банник меня однова ошпарил, так это я сам виноват, краюху ему забыл… А так-то — тишь да гладь! А в стольном-то граде беда на беде: и ведьмы, и разбойники, и черти, продыху нет. В царском терему и вовсе подменыш сидит, ещё дождёмся, что он на царство взойдёт. Ох, домой охота!