Птица-жар и проклятый волк

— Так езжай, — ворчит на это Добряк. — Сами управимся, с тебя-то мало проку…

Слово за слово, сцепились они языками, рассорились.

Под утро Пчела вернулся, от самого медовухой разит, будто в бочку нырял. Улыбается, шибко доволен.

— Вот так удача мне выпала! — говорит.

— Докладывай, — велел ему Невзор. — Что же, тот человек, с которым ты ввечеру беседу завёл, царёв работник?

— Вовсе нет, — мотает головой Пчела. — Он у купца одного на службе.

— Так он, может, о птице знает?

— Да откуда бы ему знать!

— О какой же удаче ты толкуешь?

— Так я задаром ел да пил — что же, плохо?

Ох и разгневался Невзор!

— Что же мы, есть да пить сюда приехали? — кричит. — К нашему делу не знаем, как подступиться, тут ещё иные беды, а у него, вишь ты, удача!

— Что за беды-то? — навострил ухо Пчела.

Тут они ему всё и рассказали. С Пчелы веселье слетело, чешет в затылке.

— Ведь это, — спрашивает, — та самая Рада, что нашей царицы названая сестра, а царёва побратима жена? Та самая, которую в подмене царевича винили? Так вы её, может статься, зря оплакиваете да понапрасну жалеете.

— Ты что такое говоришь? — рассердился Завид. — Тоже слухам дурным веришь? Она не ведьма!

— Ведьма, не ведьма, да вот что сказывают…

Тут и поведал им Пчела, что жил в былые времена в Белополье купеческий сын — всем хорош, пригож, девки на него заглядываются, да ему ни одна не люба. Вот на Зелёной неделе понесло его в лес. Там увидал, как водяницы поют да танцуют, среди них углядел одну — дышать забыл, до того хороша. Подкрался ближе, дождался, как она рядом будет, да как схватит её и крикнет: «Чур, моя!» — и сумел её увести. Она у него в дому год прожила, дочь родила, да едва год прошёл, убежала и больше к нему не вышла. Затосковал он, да вскорости с горя и умер, а дочь родные забрали на воспитание. Вырастили, вынянчили, будто своё дитя.

У них тоже дочь была. Так и росли подругами, сёстрами Рада и Всеслава. Одна другую оберегала от злых языков, от людской молвы, неразлучны были, даже и в мужья побратимов взяли. Да нечистая кровь своё взяла, и как народился царевич, отплатила Рада чёрным злом за всё добро.

— Брешешь, — сказал на это Добряк. — Нешто этакое бывает, чтобы от водяницы дитя народилось?

— Лопни мои глаза! — клятвенно заверил Пчела. — Оттого ведь и говорили, что она водяным помогла царевича подменить. Кому, как не ей, помогать, ежели они в родстве?

— Враки, — сказал и Невзор. — Разве можно верить всему, что говорят? У нас, вишь ты, говорят, будто я колдун! Уж есть такие люди, которые врать поперёк себя толще.

— А про иных сказывают, будто они в медвежьей шкуре по лесу бродят, — со злым смехом прибавил Ёрш и косо поглядел на Добряка, с которым ещё не примирился.

— Это кто ж сказывает? — засопел Добряк. — Пущай мне в лицо скажет, ужо я ему сказалку-то повыдерну!

— Уймитесь! — встрял Пчела. — Я вам об ином толкую: Рада, может, и не утопла. Ежели мать её водяницей была, с чего ей тонуть? Отплыла подале, и покуда вы, дурни, её у моста искали, она уж домой вернулась. Вот поглядите, небось она уже дома.

Завид так с места и сорвался, вылетел со двора. Мужики ему вслед кричат, да куда там! До нужной улицы вмиг добежал, там растерялся, вертится: кругом заборы высокие, крепкие, столб к столбу. Над их заострёнными пиками высятся резные кровли хоромин, богато изукрашенные — птицы на них летят, звери бегут. Вздымаются башенки, глядят малыми оконцами, в них поблёскивает слюда. У этих домов небось не станешь горло драть да хозяйку звать. Поди, и не услышат, двор-то велик.

Огляделся Завид, ищет, у кого бы спросить. Видит, отворились тяжёлые ворота и на улицу вышли двое. Тулупы на них простые, сапоги ношеные — значит, не хозяева, работники.

Завид к ним:

— Не подскажете ли, где Тихомир живёт?

— На что он тебе? — неприветливо спросил один.

— Меня его хозяйка… Рада в гости звала.

Оглядели его работники сверху донизу и говорят всё так же неласково:

— Завсегда она убогих-то привечает. Ишь ты, уж прибёг спозаранок, когда добрые люди посовестятся хозяев тревожить! Нет хозяйки дома, приходи в другой раз.

У Завида тут сердце упало.

— Нет её? — спрашивает.

— Уши тебе заложило, что ли? Сказано: нет.

— А когда будет?

— Нешто мы ведаем! Ушла, не сказалась. Ты после приди, а ныне не до тебя.

Отмахнулись они, да и пошли прочь. Завид за ними бредёт, в стороне держится, а сам слушает.

На другую улицу свернули, тут народу побольше. Девки за водой идут, а кто и от реки возвращается с полными вёдрами, перекладывая коромысло с одного плеча на другое. С корзинами на торг спешат. Мужик под мышкой серого гуся несёт, тот важно по сторонам глядит. Ребятня куда-то бежит, смеётся; вот девку толкнули, мало воду не пролили, заругалась девка на неслухов. Далеко впереди трюхает лошадёнка, тянет телегу, а в телеге той, слышно, бочонки гремят. В чьём-то дворе петух горло дерёт.

Подобрался Завид ближе, чтобы лучше слыхать, уж мало не след в след ступает. Молчали работники, молчали, да вот один говорит:

— Куда бы она пошла? Родня, какая ни есть, от неё отказалась, подруг у неё не водилось…

— Они-то с хозяином давеча шибко рассорились, не оттого ли беда…

— Чтоб тебе своим языком подавиться! Он бы её и пальцем не тронул, да он и не отлучался.

— Тьфу, дурень! Да я не об том. Может, надумала чего сгоряча. Известно, баба… Как зачнут браниться, так она ему всё говорит: в реку, мол, уйду с водяницами жить, всё лучше, чем с тобой…

— Нашёл где болтать, прикуси язык! — зашипел на него товарищ, да и оглянулись оба. Вот-вот заметят, что их подслушали, а там ещё бока намнут.

Завид попятился, нырнул за мужика с гусём, да как дёрнет перо из гусиного хвоста! Гусь загоготал, крыльями забил, вырвался, на девку полетел. Та руками взмахнула, коромысло с вёдрами упустила, воду пролила.

— Лови его, лови! — кричит мужик. — Да хватай! Эка ты поворотлива, что колода!

То-то ребятне веселье! За гусём побежали, да только хуже делают, гонят его прочь. Хозяин следом кинулся, на пролитой воде поскользнулся, едва устоял.

Покуда прохожие глядели да ахали, Завид под шумок и ушёл. Воротился в корчму, рассказал, что узнал. Мужики посмурнели.

Повздыхали они о том, что не сумели Раде помочь, да ещё потолковали, кому надобно было причинять ей вред, но так ни до чего и не додумались. Между тем у них самих ничего не ладилось: Дарко не сумел наняться в работники, и остальные ничего не вызнали.

— Ты уж не серчай, парень, — хмуро сказал Невзор, — а только, видно, с пустыми руками домой воротимся. Мы лишнее услыхали да увидали, и в лицо нас знают, как бы не вышло худа.