Птица-жар и проклятый волк

Вот едет гружёная телега. Вот кони ступают всё тише, тише. Вот, тяжело дыша, на дорогу выходит большой зверь и коротко ревёт.

— Что за бесовщина? — раздался испуганный крик.

Не иначе, возница увидал, как за пляшущим зелёным огнём встаёт на дыбы неживой медведь, как он опускается, водя головой и принюхиваясь. Встревожились кони, заржали. Было слышно, как они переступают копытами.

— Чур меня, чур меня! — запричитал кто-то. Это Дарко, его голос.

— Уходи, зверь-батюшка! — громко сказал его спутник. — Иди, ступай себе в лес, нас не замай!

— Дурень, — заскулил тут Дарко, — ведь это не зверь, а нечисть! Не отступится…

Дальше было слышно только, как они возятся на телеге, как шумно дышит медведь, как беспокоятся кони и громко потрескивает огонь. Уже и сюда тянуло смрадным дымом.

Зазвучали шаги: шаг — притоп, шаг — притоп.

— А-а, никак царёвы работнички! — хрипло прокаркал Пчела, выходя на дорогу, и хлопнул в ладоши. — Вас-то я и поджидал, весточка у меня для царя. Скажите ему: мол-де нечисть этой ночью в гости заглянет, да то, что ему дорого, подменит. Пущай стражу приставит хотя и ко всякому входу и выходу своих теремов да палат, а мы всё одно проберёмся!

Захохотал он утробно, а после и говорит:

— Вас двое, одного отпущу, того, кто быстрей убежит. Эй, сюда! Налетай!

Да как засвищет, гаркнет!

Ему в ответ завопили двое. Кто-то спрыгнул с телеги, оббежал зелёный огонь, ломясь сквозь молодую поросль. Вот, слышно, упал с испуганным криком, вот поднялся, бежит, сапоги по подмёрзшей дороге стучат.

— Меня, меня подожди! — жалобно кричит Дарко ему вслед. — Не оставляй на погибель!

Да где там!

Вот Дарко рассмеялся и принялся успокаивать коней. Невзор тут лапник отбросил и на дорогу выбрался. Завид поспешил за ним.

Зелёный огонь затоптали, одну бочку живо сняли, выкатили пустую.

— Садись! — говорят Завиду.

Тот в бочку влез, на чурочку уселся. Ему мешок сунули, да тут же донце и поставили на место, свет закрыли. Сидит он впотьмах, только чует, как бочку на телегу поднимают. Что-то ещё поправили, что-то скрипнуло, и пошли кони, завертелись колёса. Мужики крикнули вслед, пожелали удачи.

— Ишь, Крив-то припустил! — усмехнулся Дарко. — Небось до самого двора и не нагоним. А ловко это мы! Доброе начало, значит, и дале всё удастся.

Едет не торопясь да всё приговаривает этак ласково:

— Тебе, брат, самое скучное дело: дотемна в бочке просидеть. Ты уж не усни, да гляди, значит, шума не поднимай. Как время придёт, я тебе выбраться помогу. Ну, чего молчишь? Да ты не задохся там?

Завид тут понял, что Дарко его, как пугливого коня, успокаивает. Смешно ему стало.

— Не задохся, — гулко отвечает из бочки, — а только от курицы вином несёт, я будто в поганой корчме. Скорей бы уж вечер!

Крива они за мостом нагнали, у постоялого двора. Тот стоял, окружённый шумливой толпой, и, задыхаясь, говорил:

— Я-то убёг, а его разодрали, как есть разодрали! Телега, кони — всё пропало… Этой ночью, сказали, к царю явятся, ценную вещь скрадут, подменят. Небось Рада виновна, проклятая ведьма! В реку ушла, силу набрала, так нечисть на нас и полезла. Надо бы к дочке её приглядеться, не пособница ль нечистой силы…

— Ты к себе-то приглядись, — с укором сказал ему Дарко, останавливая коней. — Сам ноги унёс, а я, значит, погибай?

Ахнул тут Крив, запричитал: он-де от страха себя позабыл, растерялся, только за рекой и опомнился.

— Да как же ты ушёл? — недоверчиво спрашивает. — Уж таково ты страшно кричал, у меня с этих страстей и поджилки задрожали, ноги подломились. Ну, думаю — муку, смерть лютую принял!

— Я уж и сам распрощался с жизнью, — говорит Дарко, — да, значит, Алатырь, звезду обережную, из-за ворота достал, в кулаке сжал. Глаза накрепко зажмурил да всё бормочу: чур меня, чур! Кони сами идут. Вокруг телеги, слышу, будто черти хоровод водят. Копыта стучат, когтистые лапы меня цепляют, а взять не могут.

Ахает, дивится народ. Слышно, шепчутся. Дарко, на телеге сидя, вещает:

— Да такой вой, плач поднялся, что у меня и волос дыбом встал, а после будто сама земля застонала и раскрылась. Да я не гляжу. Вот как чую, значит: ежели глаза открою, тут мне и смерть!

— Охти! — вздыхают в толпе. — Страсти-то, страсти какие!

— Так и выехал. Слышу, вода шумит — значит, у реки. Тут уж осмелел да глаза и открыл, — говорит Дарко. — Ну, расступись, честной народ! Пора нам к царю ехать да обо всём доложить.

Влез тут и Крив на телегу. Покуда ехали, Дарко ему попенял, пристыдил.

— Уйду, откажусь от работы! — бормочет Крив. — Откажусь! Зря над Орликом посмеялся. Надо бы замириться да узнать, не приставит ли его дядька и меня к плотницкому делу…

Телега ползёт, с боку на бок переваливается, бочку потряхивает. Завид уж в той бочке всё отсидел, ног не чует, не ведает, как ещё день просидит. Едва-едва поворачивается.

Вот ворота открылись, потом и другие. Остановилась телега. Слышит Завид, будто люди к ней подошли.

— Ох, что мы видали… — начал Крив.

Взялся он рассказывать, сам торопится, с пятого на десятое перескакивает. Едва поняли, в чём дело, тут же к царю человека послали. Да ведь и телегу не бросишь поперёк дороги, надо бы разгрузить.

— Ну, взяли! — сказал Дарко и первым к нужной бочке потянулся.

Боялся Завид, что бочку возьмут не ту. Пришлось бы ему потом думать, как из сада выбираться, да уж не надеяться, что Дарко поможет. Боялся и того, что его вверх ногами поставят, но всё ладно вышло. Как начал Крив сказывать про зелен огонь, костяного медведя да нечисть поганую, так люди о прочем и думать забыли.

Дарко указывает:

— Несите, да ставьте подале… Вот так ладно будет.

Как он говорит, так они и делают, а сами всё ахают:

— Да неужто! Уж и белым днём от нечисти покоя нет! Да что же такое они хотят подменить, уж не в царскую ли казну заберутся? Не к царице ли потянут чёрные лапы?

Припомнили тут, что ведьма Рада с царицей давно рассорилась. Небось она виновна, она зло задумала, не иначе! В реку ушла, водяницей стала, девки да бабы с той поры и по воду ходить боятся. В омут, говорят, затянет.