Птичка польку танцевала
Шрифт:
Шофер с досадой хлопнул по рулю.
– Культпоходы у них, понимаешь. В общем, никак не возможно без блата!
Пекарская опять улыбнулась.
– Хорошо, будет вам блат.
– Ой, спасибо, Анна Георгиевна! То-то мои обрадуются! Я думаю, пусть они развиваются. А то прежде настроение у них было какое-то полуобывательское, ни к чему не заметно инициативы.
Машина развернулась на благоухающей грушевым цветом Большой Садовой, пересекла трамвайные пути и притормозила у музыкального холла. Там, как обычно, змеилась очередь, возле нее топтались барышники. Борис подрулил поближе к входу и, повторив ритуал с открыванием
– На этот, что ли, очередь? – Он показал на афишу гала-представления с «участием живых артистов, живых и нарочных животных, цирковых аттракционов и многого другого».
Фамилия Пекарской не выделялась в списке исполнителей. По дореволюционной еще традиции уважающие себя театры перечисляли имена актеров одинаковым шрифтом и по алфавиту. Но вся Москва и так знала, кто теперь настоящая звезда мюзик-холла.
– Вполне может быть, что и на этот, – не сразу ответил мужчине Борис.
Прохожий не отставал.
– Пекарская в главной роли, – тоном знатока заметил он и только после этого всмотрелся в Анну. – Ох, да это вы!
Борис сразу выставил вперед руки, ограждая свою хозяйку. Он знал, что через мгновение народа станет больше. Подбежали любители автографов.
– В сторонку, в сторонку! Товарищи, да что вы толкаетесь, совсем мораль потеряли!
Анна на ходу подписала протянутую кем-то карточку, оставила автограф на чьей-то согнутой пополам открытке и, вежливо помахав всем, скрылась за дверью служебного входа. А толпа еще некоторое время стояла, запоминая прекрасное видение.
В новом спектакле Пекарская исполняла роль иностранной циркачки Полин. Посреди сцены стояла огромная пушка, жерлом направленная к куполу. Старый цирковой зал немного перестроили, добавив широкую эстраду и разместив на арене ряды кресел для публики.
Ни одно из этих кресел теперь не пустовало. Зрители завороженно смотрели на Полин, когда она, в белой шелковой накидке и таком же белом трико, раскланивалась на сцене.
– Не знаю, чем все закончится, прощайте!
Партнер отправлял ее в пушку, но перед выстрелом артистка высовывалась из жерла и сладким голосом пела, что улетает на Луну.
I’m gonna fly to the Moon, I’m leaving everyone soon. For better or worse I can’t tell, I’m waving to you farewell.Раздавался выстрел. Дублерша Пекарской взлетала под купол и, совершив сальто в воздухе, пробивала сделанную из папиросной бумаги Луну. Зал ахал, но восхищение и страх вскоре сменялись безудержным хохотом в сцене, где Ножкин-Иварсон сталкивался со львами.
– Сто львов! А-а-а! – испуганно метался он по эстраде. У него в руках был букет.
Шпрехшталмейстер в отчаянии приказывал, чтобы львов не выпускали, но было уже поздно. Звучал бодрый марш, и раздавался звериный рык. Прибегала Зоечка-Владимирова, она пока ни о чем не догадывалась.
– Негодяй! Кого ты дожидаешься у кулисы?
– Львов, Зоечка, львов! – вопил Ножкин. – Спасите меня!
Чтобы хоть на минуту отсрочить свою гибель, он прятался в клетку. Под музыку
выбегали львы. Их изображали овчарки с надетыми на них львиными головами и в замшевых шкурках на молнии.Собаки кидались на Ножкина, а он, совершенно обезумевший, атаковал их, комично размахивая букетом и высоко вздергивая свои виртуозные ноги.
– Пошли вон! Брысь! Кш-ш! Пшли, пшли!
«Львы» убегали обратно, поджав хвосты.
Зрители, кто попроще, от хохота сползали на пол. Даже автор сценария Риф улыбался собственному замыслу, и пенсне поблескивало на его странно выгнутом лице. А сидевший в правительственной ложе великий пролетарский писатель, так тот просто рыдал от смеха.
– Чистое удовольствие! Вот чертяки… – окал он, промокая глаза большим белым платком.
Хотя он часто плакал по самым разным поводам.
Смотреть пьесу приходил весь цвет Москвы. Знаменитый кинорежиссер Никандров тоже посмеивался, оценивая происходящее на сцене озорство. Рядом с ним улыбалась его главная актриса Соколова. Тонкие брови, высоко приподнятые над лучистыми глазами, шелковистые волны светлых волос – она напоминала ангельских блондинок Голливуда. А ведь когда-то была роковой брюнеткой. Говорили, что Никандров подолгу мучил осветителей и операторов, добиваясь нужной подсветки ее лица. И все равно оставалось удивительным, что ей удалось так себя переделать.
Иварсон-Ножкин выбежал на арену, сделал комплимент [12] . Публика заревела от восторга, аплодируя в сотни рук.
– Я уже беспокоюсь за их ладошки, – со смехом сказал Иварсон Анне.
Во время антракта костюмерша Рая подала Пекарской чай с молоком.
– Ваш любимый. В этот раз молока поменьше, как вы просили.
– Спасибо, Раечка.
– Ох, неспроста все это! – сказала Рая.
– Что именно?
Костюмерша стала делиться своими наблюдениями.
12
Традиционный поклон артиста по окончании номера и в ответ на вызовы зрителей (преимущественно в цирке).
– Да Никандров этот, мастистый, четвертый раз на представление приходит. Смотрит в оба, ничего не пропускает. Неужели взаправду собирается снимать кино по нашей комедии? Поговаривают, вы будете у него главную роль исполнять.
– Он Соколову может взять.
– Ну уж нет! Она шармантна, но лучше Пекарской ему не найти! Соколова, кстати, тоже глаз с вас не сводит. Как ученица на уроке сидит.
Анна улыбнулась. Конечно, ей хотелось сняться у Никандрова.
Из-за стенки доносился глухой стук ног о пол – это акробаты молча прыгали, тренируясь в поддержках. А с другой стороны был слышен баритон партнера Анны. Он распевался перед заключительным действием.
Пекарская отдыхала, попивая чай и рассеянно переставляя белые и красные резиновые фигурки на шахматной доске. Она везде носила с собой эти карманные австрийские шахматы. Плоская коробочка, если ее сложить, была чуть больше портсигара.
Рая подошла к одной из цветочных корзин, вытащила из нее конвертик.
– Почитать?
– Обязательно!
Это было их любимое развлечение. Записки поклонников, как на подбор, оказывались глупыми. Предвкушая веселье, костюмерша впилась глазами в листок.