Птичка польку танцевала
Шрифт:
– Райка, прости нас! Мы не нарочно, – покаянно начала Анна.
К ней присоединился Вильнер.
– Просто мы увлеклись разговором и слопали! Я тебе в следующий раз целую плитку отдам.
– Ты же знаешь, как мы тебя любим. Ну хочешь, на колени встанем?
Вильнер и Пекарская дружно упали перед ней на колени.
Рая слабо улыбнулась, всхлипывания стали пореже.
– Ладно вам, театр тут устраивать…
Слезы на ее глазах высохли так же быстро, как появились. Она начала убирать со стола, но ее опередила Анна.
– Сиди, я чашки сама ополосну!
– А я стол
Не найдя тряпку, он смахнул крошки газетой. Рая всплеснула руками.
– Нельзя бумагой вытирать!
– Почему?
– Примета плохая.
– Что, черные мурьи меня съедят?
– Нет. Просто в доме ссоры будут.
Из кухни раздались грохот посуды и голос Анны:
– Райка, а куда ты чашки вымытые кладешь?
Раиса закатила глаза. Нет, не выживут эти беспомощные без нее.
– Ну вот что мне с вами делать?
Оба были прощены.
Потом они смеялись и фотографировались по очереди: Райка с Вильнером, Анна и Райка с Ферапонтом, Вильнер с псиной. У всех были счастливые лица, даже Ферапонт и дворняжка улыбались в камеру. Пекарская и Рая собрались в Москву: одна в театр, другая на рынок.
Нарядная Анна вышла на крыльцо. На сгибе ее руки болталась круглая сумочка из соломки. Модное платье с пышной юбкой подчеркивало талию – увы, уже не такую тонкую, как прежде.
– Туся, ну поехали же, я опаздываю!
Это был голос женщины, которую постоянно балует муж. Она привыкла к его заботе, а он – к ее капризам. Ему даже нравится их исполнять.
– Аник, я твой плащ взял на всякий случай!
Вильнер с плащом в руке заспешил к «москвичу», потом, что-то вспомнив, мелкой трусцой побежал обратно в дом.
– Подушку забыл!
Усаживая Анну в машину, он заботливо подложил эту подушку ей под спину. Рая с пустой корзиной устроилась сзади. Это была одна из обычных поездок: Вильнер до вечера оставлял обеих женщин в Москве, а сам возвращался на дачу поработать.
– Как твой сценарий продвигается? Тот заведующий секцией все еще под подозрением? – спросила Анна у мужа, когда они выехали на шоссе. Она любила детективные истории.
Вильнер кивнул.
– Да. Но он честный человек. Если можно быть честным в торговле и, вообще, в жизни.
Он усмехнулся.
– Некоторые из знакомых мне честных людей поразительно быстро изменились.
– Туся, времена меняются. А с ними и люди.
В последнее время это была частая тема их разговоров. Вильнер жаловался и негодовал, Анна его успокаивала. Речь шла не столько обо всем человечестве, сколько об одном близком друге, известном кинорежиссере.
А Рая, слушая, с иронией улыбалась и смотрела в окно на подмосковное шоссе, на домики с палисадниками, на мчащиеся рядом «москвичи» и горбатые «победы», будто увидела их впервые в жизни.
– Я уже не понимаю, когда именно он врал – раньше или сейчас! – опять начал горячиться Вильнер.
Разговор пошел по знакомому кругу.
– Но нас долго здесь не было, Туся.
Анна уже не раз говорила это раньше.
– Дело не в этом… вот создали мы с ним вместе эти фильмы. Да, там Сталин! Да, мы оба были как следует обласканы за эту работу… А теперь, когда только ленивые не говорят о культе
личности, он посыпает свою голову пеплом: сотни метров культа! Так мы же их искренне делали! Понимаешь, это как гипноз был. Тогда я не врал, и сегодня мне не за что извиняться.– Но он ведь твой друг?
– Я сейчас хороню нашу с ним дружбу. В одиночку… А он даже не замечает.
– Но без его помощи ничего бы у нас сейчас не было.
– Да он просто вернул мне часть наших гонораров, которые получал за двоих, пока я сидел! Вот без твоего жалованья у нас бы сейчас точно ничего не было.
При упоминании денежного вопроса сразу завозилась и завздыхала сидевшая за его спиной Рая. И Вильнер неуверенно пообещал в зеркальце заднего вида:
– Надеюсь, я скоро тоже начну что-нибудь приносить в клюве.
На улицах Москвы висели лозунги о прекрасном будущем, теперь они были про освоение целины и скорую победу коммунизма. А переходившие дорогу школьницы вдруг напомнили Анне о дореволюционном прошлом – в гимназии она носила такое же коричневое платье с белым воротничком и белым фартуком.
На месте снесенного Храма Христа Спасителя так и осталась пустота, если не считать заброшенного, вечно полного воды котлована. Его железные конструкции ушли во время войны на противотанковые ежи.
Над крышами улицы Горького и Твербуля возвышалась знакомая скульптура девушки. Бетонные складки ее одежды были все теми же, только теперь в них таилось время. И память последних лет. И забвение. И то, что очень хотелось бы забыть.
Пережившая бомбежки статуя больше не казалась новенькой. На ее армированном бетоне появились трещины. Все мы теперь не новенькие, подумала Анна. Пекарской было уже под пятьдесят, она не выглядела моложе своего возраста.
А Пушкина перенесли на другую сторону улицы Горького. Памятник вдобавок развернули. Поэт, много лет смотревший на север, теперь подставлял свое бронзовое лицо лучам солнца. За его спиной зеленел сквер с фонтанами, на скамейках смеялась молодежь. Новое поколение знать не знало о Страстном монастыре, чей огромный колокол-благовестник когда-то звенел на всю округу.
– Раечка, где тебя высадить?
– Да вот прямо тут можно, – ответила Рая, забирая свою корзинку. – Ну что, ваши пожелания не изменились? Телятина?
Вильнер оживился.
– Не изменились! Я сегодня уже два раза думал про твою телятину.
– А я вдобавок про соус к ней, – сказала Анна. – Райка, ты наверняка добавляешь в него что-то секретное.
Рая была польщена.
– Ничего сложного – я просто яичко и сливки туда кладу. И лаврентьев лист, конечно.
Она почему-то называла лавровый лист «лаврентьевым».
Вильнер рассмеялся.
– Бериев лист!
Теперь можно было так шутить.
– Как привыкла, так и называю, – бросила Рая.
– Конечно! Раечка, ты творог не забудешь взять у той же торговки?
– Не забуду. Я еще ни разу ничего не забывала.
И он снова поторопился ее заверить:
– Конечно-конечно!
Анна улыбалась, слушая их разговор – два самых близких ей человека с лихвой компенсировали ее собственную бесхозяйственность.
– Райка, а денег у тебя достаточно?