Пуанта

— Может ты в другую квартиру переедешь? По соседству? Она тоже большая.

— Нет, — тихо отвечаю и даже слегка улыбаюсь, — Все нормально. Мне подходит.

— Я не хочу, чтобы тебе «подходило».

— И чего ты тогда хочешь?

Пару секунд молчит, вижу, как в глазах вспыхивают искринки, а потом губы трогает шальная усмешка.

— Ты сама сказала, чтобы я заботился о твоем комфорте.

— Мне комфортно, успокойся, — не сдерживаюсь и улыбаюсь в ответ.

«Да что со мной происходит?!»

Тут же одергиваю себя и смотрю в окно.

— Завтра я предоставлю тебе план, и думаю, что он тебе понравится…

— Загадочная улыбка.

Облизываю губы и еле сдерживаюсь, чтобы не прыснуть — это действительно будет забавно, но пока я хочу сохранить интригу. Слишком уж мне любопытно, как он отреагирует?

— Не волнуйся, все в рамках допустимого.

— Ох, поверь, этого я не боюсь как раз. Чтобы ты вышла за рамки.

— Если только ты их для меня расширишь.

Парирую нагло, вворачиваю словечко, а как будто села в Машину времени. Это забавно. Меня, по крайней мере веселит, его вот не сразу. Сначала Макс сурово смотрит на меня, но через мгновение, видимо не устояв перед моей насмешливой физиономией, облизывает губы и кивает, уперев руки в бока.

— Поддела. Молодец.

Смакую. Мне давно не больно от того, что тогда произошло. Наверно, я его простила еще тогда, да и какой смысл копить обиды? Это только мне во вред, так что я предпочитаю над таким посмеяться и пойти дальше.

— Завтра приедет Эрик и Лив, а за ними Богдан и Эмма. Мы будем работать вчетвером, Эмма сидеть с Августом. Сообщаю тебе, чтобы ты это знал. Так же поступают «нормальные» родители?

— Мама хотела увидеться с Августом, — тоже улыбается, — Это возможно?

— Конечно. Она может приехать и провести с ним время.

— А забрать?

— С Эммой — конечно.

— Почему с Эммой? Ты не доверяешь моей маме? — скептически приподнимает брови, а меня так и подмывает сказать: я не доверяю твоей сестре, но я сдаю назад.

— Лучше, чтобы Август видел кого-то знакомого. Так будет меньше стресса для него.

Макс словно улавливает мою ложь, но предпочитает не копаться в ней, соглашаясь.

— Хорошо.

— Ты завтра приедешь?

— Я же уже обещал.

— Хорошо. Удачной дороги тогда.

— Спасибо…

Мне так отчетливо кажется, что он не хочет уходить, как отчетливо чувствуется — я не хочу, чтобы он уходил. Что со мной происходит? Где мой разум? Гордость? Память, наконец? Я не знаю. Наверно я оставила все это в Питере, а может на трассе, разделяющей нас, я правда не знаю, но так хочу попросить его остаться, что руки немеют.

Благо он сильнее. Макс отступает и слегка улыбается, кивая мне на прощание.

— Спокойной ночи, Амелия. До завтра.

— До завтра…

Я долго еще стою, прижавшись лбом к холодной двери, проклиная себя за слабость. Он ушел, а я умираю от тоски, как раньше, и вопрос, который я задавала ранее, снова возникает. Правда уже в ином ключе…

«Как мне самой справиться со слезами перед сном, когда мы уедем? Как справиться с тоской и сожалениями? Как перестать спрашивать себя: почему все так, а не иначе? Почему у нас ничего не вышло?»

Ответа у меня нет, и я уже даже не обещаю себе его найти, потому что знаю: раз за пять лет не смогла, и дальше потерплю фиаско.

***

Офис Макса действительно похож на улей. Когда я иду, отовсюду слышу это вечное, непрекращающееся жужжание, спешку, цейтноты. Сотрудники увлечены работой и, кажется, им это действительно нравится. Проходя мимо небольшого конференц-зала, слышу жаркий спор архитекторов, иду дальше, вижу увлеченного парня в очках, который трудится над макетом какого-то жилого комплекса, потом вижу дизайнеров. Одна, и я ее сразу узнаю, это девушка Лекса, делает презентацию для группы сотрудников, погружая их в работу, видимо, новой программы. И все это — завораживает в какой-то степени, но я опускаю глаза в пол и следую за девушкой дальше.

Она — что-то типа хостес, поэтому выглядит, как модель с обложки Vogue. У них тут вообще, если честно, корпоративный стиль и все такое. Строгие костюмы, каблуки, никакого вызывающего макияжа или бижутерий — все лаконично и спокойно. Дорого.

«Интересно, при его отце все также было?» — наверно да. Петр, как ни крути, был потрясающим бизнесменом, даже отец это признает.

Но вот что изменилось, я уверена — это интерьер. Думаю, что Макс и Лекс снесли все, что возможно было снести, чтобы изгнать дух отца и никогда о нем больше не вспоминать. И никто не вспоминает, если честно. За столько лет ни одна газета его не упомянула — для всего мира Петр Геннадьевич умер от сердечного приступа, и все, что от него осталось — «клочок» в газетенке среднего пошиба, что-то вроде некролога. Если бы не этот факт, я бы расценила сие, как особую форму казни — Damnatio memoriae[3][Damnatio memoriae (с лат. — «проклятие памяти») — особая форма посмертного наказания, применявшаяся в Древнем Риме к государственным преступникам — узурпаторам власти, участникам заговоров, к запятнавшим себя императорам. Любые материальные свидетельства о существовании преступника — статуи, настенные и надгробные надписи, упоминания в законах и летописях — подлежали уничтожению, чтобы стереть память об умершем. Могли быть уничтожены и все члены семьи преступника.], а может это просто современное ее воплощение? В любом случае, это неважно. Петр Геннадьевич жив, он в Японии, откуда и сам не хочет уезжать — говорит, что там он нашел спокойствие, которое не сможет сохранить при всех соблазнах Москвы. Помню, когда мы с Августом последний раз были у него, он сказал:

— Наверно, я слишком слаб, Амелия. Власть — она портит, извращает, и я не могу ей противостоять. Мне больше нравится отстранённость. Так, по крайней мере, я могу быть собой, а не тем человеком, который даже мне не нравится.

— Но вы здесь, как в клетке…

— Разве? Я могу делать, что хочу, есть и гулять, когда хочу. Читать о своих сыновьях и дочерях, гордиться ими…видеть внука. Этого мне достаточно.

— Если бы вы с ними поговорили…

Он тихо смеется, мотая головой.

— Ох, Амелия, я сделал столько плохого им, что они никогда не захотят этого, и лучшее, что я могу — быть в клетке.

Грустно это как-то, если честно, видеть живое воплощение фразы «что имеем не храним, потерявши плачем…», но что поделать? Он прав. Вряд ли кто-то из семейства Александровских, готов будет его хотя бы выслушать, не то, чтобы простить, и я их не виню.

— Проходи давай! — шипит на меня моя провожатая, а я прихожу в себя от потока мыслей, слегка киваю.

Не заостряю внимания на пренебрежении в ее голосе — это лишь залог моего успеха, а не способ меня обидеть. Бросаю взгляд в гладкую, зеркальную поверхность шкафа с документами прямо перед входом, и усмехаюсь.

«О да, все именно так…»

На мне одета странного вида юбка. Длинная такая, вязаная, цвета детской неожиданности. К ней в ансамбль отлично вписалась блузка с воланами, а конечным штрихом являются туфли с тупым носом на толстом каблуке и плотные чулки.

Наряд мы, конечно, искали долго…

Три часа назад

— Господи, ты выглядишь просто нелепо! — Лив ржет так громко, что на нас обращают внимания все, включая глухую бабульку на входе, которая выбирает крышки.

Это последний магазин на рынке, куда мы зашли. Везде вещи более-менее приличные, а мне нужен комплект из разряда «прощай, молодость», вот поэтому я и стою сейчас у зеркала в юбке ниже колена, которая толще брезента раза в три-четыре, и водолазке с огромным зайцем, что нашла Лив.