Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Публичное одиночество
Шрифт:

Есть ли выход из этой ситуации?

Думаю – да.

В российском государственном организме (и это получило закрепление в Конституции России) при всех его наследственных болезнях потенциально сохранен здоровый орган государственной власти.

И в принципе может возникнуть новая государственная элита, которая может и должна взять на себя задачу демонтировать «рынок власти» и обеспечить санацию российского общественно-государственного целого.

Я имею в виду современную форму верховной власти в России – президентскую власть.

Эта власть по Конституции Российской Федерации не входит в состав трех высших разделенных властей (законодательной, исполнительной и судебной), во многом коррумпированных и «взаимоповязанных».

Президентская

власть является самостоятельной, ответственной, гарантирующей, преображающей, реальной «четвертой» властью, способной объединить и гармонизировать усилия государства, гражданского общества и личности в русле глобальных общенациональных задач в XXI веке.

Этот тип верховной власти и тип возникающей вокруг этой власти, истинной общественно-государственной элиты, на мой взгляд, всегда был наиболее близок сознанию русского человека.

Я считаю, что новая президентская элита на сегодняшний день – единственная элитная группа, которая может, во-первых, реально действовать в русле государственных интересов, а во-вторых, реально формировать, регулировать, координировать и гармонизировать структуру и состав других российских элитных групп разных уровней в общенациональных интересах и в направлении, необходимом для духовного и материального развития страны, народа и человека.

Главными целями для президентской элитной группы, на мой взгляд, могут стать: построение в России нового гарантийного государства и цивилизованного рынка; выработка у граждан развитого правосознания; разработка и реализация устойчивой и предсказуемой внутренней и внешней политики страны.

Все это должно осуществляться в едином русле общенациональной политики России, складывающейся из консолидированной политики сильного государства и развитого гражданского общества. (VII, 2)

ЭМИГРАЦИЯ

(1991)

Эмиграция была разная – была духовная, была вынужденная, потом джинсово-колбасная.

Я понимаю человека, доведенного до отчаяния невозможностью жить нормально. Нет, скажем, более несчастной перспективы, чем быть стариком-пенсионером в СССР. Нет и никогда не было у него ни социальной защищенности, ни уважения…

Если я почувствую, что моим детям угрожает опасность, неужели я буду думать о патриотизме? Уж их-то я отправлю за границу. Это продолжение рода, естественный инстинкт…

Поэтому кого я могу осуждать: не суди других, и сам не судим будешь. (II, 21)

ЭНЕРГИЯ

(2002)

Я хотел бы сказать об энергии…

Энергия абсолютно осязаема. Ведь энергия, темперамент не имеют никакого отношения к громкости. К примеру, артист орет, у него аж глаза из орбит вылезают, а ничего не происходит. Зритель смотрит на него: ну и что?.. Орет и орет… Наверное, артисту самому кажется: какой у меня темперамент! А все пусто, мимо. Зато энергия личности, энергия роли и энергия атмосферы могут влиять даже на пленку. Я был свидетелем одной вполне мистической истории, о которой расскажу чуть позже.

Энергия – это концентрация. Михаил Чехов описывает, как Вахтангов был в театре Михоэлса и смотрел спектакль (не помню какой) на идиш и не понимал ни одного слова. Но, посмотрев спектакль от начала до конца, он забыл о том, что играли на другом языке. Потому что существует влияние на зрителей помимо слов…

И это потрясающе!

Михаил Чехов пишет, что слово – это некая иллюстрация к энергетическому желанию человека, его произносящего. Потому что, прежде чем сказать «я тебе не верю», или «я тебя люблю», или «ты – подлец», человек пропускает все через кончики пальцев, через икры, бедра, желудок, грудную клетку, шею, кадык, и когда это уже выливается в слово, оно может быть и не сказано, и действительно четыре страницы текста может заменить один поворот головы, один взгляд. Но, конечно,

если он энергетически собран и в нем есть движение и безбоязненность паузы (ибо пауза – это не дыра, а нагнетание энергии), только такая пауза становится тем гигантским оружием, каким умели владеть и Станиславский, и Михаил Чехов. Так же, как умели они управлять зрителем через энергетическую концентрацию актеров.

В театре, если во время спектакля набирается пятнадцать – двадцать минут совпадения реального времени на сцене с реальным временем в зрительном зале, это уже настоящее чудо, когда никто из зрителей не слышит звука упавшего номерка. Его может слышать актер. Но здесь уже то самое гениальное актерское раздвоение, о котором говорил Чехов, когда приводил слова Шаляпина: «Я не плачу в своих ролях, я оплакиваю моего героя, то есть я могу и плакать и в то же время наблюдать за собой – не любоваться, а контролировать себя». Контроль – это не ложь, не наигрыш, а профессиональная возможность самосозерцания. Создание энергетического облака вокруг себя, которое влияет на восприятие зрителя, не означает, что актер, сомнамбулически выкатив глаза, тоже, как и зритель, ничего не видит и не слышит. При самоконтроле внутри актер свободен. В такой ситуации режиссер за камерой может тихо сказать актеру: «Снимай штаны». И он начнет их снимать и даже не спросит: «Ты что, обалдел, что ли?», потому что он создал вокруг себя это энергетическое облако, а внутри его он свободен и делает, что хочет. Вместе с ним актер приближается к зрителю и удаляется от него, заставляет следить за собой помимо воли.

Мы знаем не очень много актеров (один из них – господин Петренко…), которые умеют приковывать к себе внимание, практически ничего для этого не делая. Когда мы снимали «Бесприданницу», у Петренко по роли слов почти не было. Он просто сидит, и все. Но все смотрят на него. Мы все там изгалялись, суетились, а он сидел, и все.

В чем же здесь дело? Что такое – актерская самодостаточность в предлагаемых условиях тех или иных обстоятельств роли? И что делает артист, когда не знает, что делать?

Он начинает шифровать свою пустоту. Чем? Либо скороговоркой разговаривает о чем угодно – хоть о туалетной бумаге. А ты думаешь, как он органично говорит. Либо начинает пудрить тебе мозги так называемыми физическими действиями – прикуривает, ходит с сигаретой, смотрит в никуда. И если физическое действие актера становится «психологическим жестом», оно должно иметь абсолютный и незаменяемый смысл. И за всем этим открывается что-то настоящее, раз оно проходит через такую концентрацию энергии…

Я хочу рассказать вам, как и обещал, оглушительную историю, которая произошла на картине «Неоконченная пьеса для механического пианино».

Предполагалось, что будет сниматься Лена Соловей. Но она только что родила ребенка, и как я ее ни уговаривал, она отказалась. Тогда я взял актрису Наталью Лебле, как две капли воды похожую на Лену Соловей. Физиономическое сходство просто невероятное.

Начали репетировать. Ну вроде бы все так, но в то же время что-то не то.

Может быть замечательный человек, прекрасный, но работать вместе с ним мы не можем чисто физически. Где-то на уровне подбородка, галстука не совпадаем нашими биоритмами. Он может достигнуть больших успехов отдельно от меня, я – отдельно от него, а вместе ничего не получается. Однако поначалу я этого еще не знал.

Мы продолжаем репетировать. Шьем костюмы, делаем парики и уезжаем в Пущино снимать. Но что-то происходит с группой невероятное. И самое страшное, что все время остается какая-то двойственность: издалека Наталья Лебле ну просто Лена Соловей, а так как мы только что снимали «Рабу любви», то Паша Лебешев то и дело оговаривается: «Лена, станьте левее, сделайте два шага вперед…» В общем, мы снимаем, снимаем, но что-то все время не совпадает. Похожее ощущение испытываешь, когда в машине что-то ломается, ты еще не понимаешь что, она вроде бы и заводится, и едет, но ты по всему чувствуешь, что с ней что-то не так…

Поделиться с друзьями: