Публичное одиночество
Шрифт:
Естественность чудесного для человека, живущего в вере, всегда была залогом веры и ее гарантией, и это вбиралось нашими предками действительно как воздух. (II, 34)
Ш
ШАХТЕРЫ
(1998)
Я ничего не хочу сказать против акций шахтеров…
Но когда одна отрасль вдруг ставит под угрозу жизнь всех остальных (только ради себя), то я считаю это неправильным.
У каждого своя дорога в борьбе, но надо понимать, что страна – это единое целое, это организм. Вы же не отсекаете себе руку, когда она у вас болит?
Это не метод.
Необходима
ШВЫДКОЙ
(2003)
Я с огромным уважением и интересом отношусь к работе Михаила Ефимовича Швыдкого на телевидении. Это интересные передачи. Это работы интересного журналиста, ведущего, театроведа…
Но когда обсуждается вопрос, нужна ли нам проституция? Или нужна ли нам порнография? Или что лучше – немецкий или русский фашизм?
Для огромного количества людей в стране это не рассказ и не размышление частного лица или журналиста. Это размышление власти. Это для огромного количества людей образ того, чем занимается власть в Москве, в том числе и президент. (IX, 1а)
(2004)
Вопрос: Как Вы относитесь к тому, что наши руководители могут занимать несколько должностей? Вот министр культуры Швыдкой. Неужели ему больше делать нечего, как вести ток-шоу?
Швыдкой сейчас не министр культуры.
Но в свое время я публично ему сказал, что я не против Швыдкого как министра культуры и уважаю его как критика и шоумена. Но я против, чтобы министр был всероссийским тамадой, даже если он высказывает правильные мысли.
Если ты министр культуры, то должен быть человеком команды и не подставлять нашего президента. Ведь люди в глубинке начинают отождествлять то, что говорит Швыдкой, с мнением властей. (I, 105)
(2005)
Интервьюер: Неделя ознаменовалась скандалом в Министерстве культуры. Министр Соколов сказал, что в бывшем Министерстве процветали взятки, и обвинил своего предшественника, а ныне подчиненного Михаила Швыдкого и его коллег в коррупции… На чьей стороне Вы в споре «Швыдкой – Соколов»?
Знаете, спор двух людей, один из которых говорит, что другой брал взятки, а тот говорит, что он не брал взятки… Я не могу в этом споре принимать никакого участия. Потому что я лично и не брал, и не давал никому взяток.
Кстати, сегодня мне передали, что Михаил Ефимович Швыдкой подписал мне книжку, которая называется «Швыдкой лучше Геббельса», предполагая, что я инициатор этой книги, только потому, что на первых страницах опубликована часть моего выступления на Госсовете в Петербурге по культуре два года назад, где я говорил и продолжаю утверждать, что министр культуры России, выступая по телевидению в качестве шоумена и ставя вопросы, такие, как: «Какой фашизм лучше – русский или немецкий?», или «Не устарел ли Пушкин?», или «Нужен ли мат?», должен думать о том, что он выступает не только как шоумен, а что для большинства граждан, живущих в нашей стране, он представитель власти. И в этом случае его точка зрения и сомнения относятся к власти, к президенту и ко всем остальным.
Если ему нравится заниматься тем, чем он занимается – телевидением, пусть он занимается; но тогда не надо совмещать это с чиновничьей должностью министра культуры. Я это говорил и продолжаю говорить. Равно как и сегодня: огромное количество
передач, в которых принимает участие Михаил Ефимович, – они очень профессиональные, он замечательный театровед – но мне кажется, что это несовместимо с должностью чиновничьей.Это раз.
И во-вторых, мне кажется, что вообще, если говорить об этом конфликте, то притча во языцех, связанная с деятельностью Михаила Ефимовича, уже превосходит определенные границы… (VI, 7)
ШЕРЛОК ХОЛМС
(2012)
Вопрос: Как Вам то, что снял Гай Ричи о Шерлоке Холмсе? Имеет ли право режиссер так далеко отойти от замысла писателя?
Шерлок Холмс – это имя нарицательное. Как Змей Горыныч, как Соловей-разбойник, если иметь в виду наш фольклор.
Может режиссер снять свою импровизацию и свое видение Змея-Горыныча или Соловья-разбойника? Конечно, может. Другой разговор, когда твои этические отношения с автором далеко уходят от первоисточника. Но ведь Шерлок Холмс в авторстве Гая Ричи даже не пытается быть экранизированным героем, о котором писал Конан Дойл. Поэтому это, так же как «агент 007», выдуманный персонаж с брендовым именем. Я не вижу в этом ничего особенного, мне это не мешает.
Мне было бы обидно, если бы «Евгения Онегина» исковеркали, а Шерлоком Холмсом должны заниматься англичане, и пусть они сами защищают своего героя. (XV, 64)
«ШЕСТИДЕСЯТНИКИ» (1992)
Это поколение одинокое.
Оно одинокое в том отношении, что его, с одной стороны, как бы помиловало время тоталитаризма. Нас уже трудно было убедить в правильности расхожих доктрин марксизма-ленинизма, но мы были достаточно осторожны, чтобы не высказывать этого, в общем-то, пытаясь сберечь не столько свою биографию, сколько биографию родителей… Но с другой стороны, я думаю, в нас не было истреблено понимание, во что верили эти несчастные люди, фигуры трагического спектакля, которые сейчас находятся в состоянии нокдауна. Одинокого нокдауна…
Есть некая неуверенность в «шестидесятниках». Поэтому они жаждут сатисфакции, поэтому они торопятся, наслаждаются уже сейчас как бы возникающими возможностями. А истинность жизни не в том, чтобы насладиться возможностями, которые тебе открылись, а чтобы понимать и знать, что никуда тебе не деться, как у Твардовского: «До чего земля большая, / Величайшая земля, / И была б она чужая, / Чья-нибудь, а то – своя». И Обломов не гость на этой земле, а Штольц – гость.
Но если исходить из одной суетливой радости победы, скажем, как у «шестидесятников», притом что там есть очень приличные, честные люди (несомненно, огромное их количество), люди талантливые… то не могу я представить, например, Пушкина в их компании. Я имею в виду само движение, то, что Грибоедов говорил про декабристов: «Колебание умов, ни в чем не твердых». Нет у них стержневого, внутреннего покоя…
Для других поколений мы, пожалуй, действительно иностранцы, а для своего – мы родом из одного детства. А это неистребимо.
А если говорить о судьбах нашего поколения, то его особенность, видимо, в следующем. Мы появились на свет в то единственное мгновение истории, когда народ инстинктивно простил тот режим, который его подавлял. Простил за выигранную войну, за то, что вдруг испытал гордость после стольких лет унижения и жестокости. Это был краткий миг, но он был, и, видимо, духовное здоровье нации воплотилось в поколении, родившемся в сороковых – начале пятидесятых годов.