Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь
Шрифт:
…В сумке зазвенел мобильный телефон. Анну-Марию уже здорово разморило на солнце, и она не сразу сообразила, кто говорит…
– Это ты во всем виновата! – кричала Ада сдавленным и совершенно незнакомым голосом. – Почему он так быстро уехал?! Что он тебе сделал?
– Подожди. Ты о чем? – Анна-Мария почувствовала, как похолодели ее ноги и этот холод стремительно стал подниматься все выше и выше, захлестывая все тело ледяной волной. – Что случилось?
– Ларик умер… Врачи говорят – от передозировки… А ведь он… мальчик мой… не был наркоманом… Я это точно знаю…
– Когда это случилось?
– Сегодня утром… Захожу в его комнату, а он… – В трубке послышались рыдания. – Что-то
Она еще долго что-то кричала в трубку, но Анна-Мария уже не понимала смысла слов. Когда рыдания прекратились, она нажала на кнопку отбоя.
Как сомнамбула, она возвращалась в свой номер, жуткая, непреодолимая сонливость, вязкая, как воды Стикса, навалилась на нее и прижала к земле. Ноги еле отрывались от ворсистого ковролина, устилающего гостиничный пол. Она добрела до своего номера и с трудом повернула ключ в замке. Она хотела упасть на кровать, но вдруг решила поступить иначе: достала из сумки тюбик губной помады и немеющими руками нарисовала на белых обоях высокий полукруглый проем… Четвертая дверь отворилась сама, без малейшего нажима, и Анна-Мария кубарем скатилась вниз…
…И сразу же вскочила на все четыре лапы: нельзя было падать, нельзя разлеживаться на брюхе, нельзя выказать этим даже малейшую слабость или болезнь, ибо дневная жизнь была только в движении. Ночью можно было забиться в узкий проем между ларьками и улечься там на картонных ящиках, жадно вдыхая их запах – рыбный, мясной, кондитерский… Она повела боками, стряхивая с них пыль и налипшие опилки, огляделась и сразу же наткнулась на собственное отражение в стекле витрины. Хороша! Нет, действительно хороша: узкое тело на высоких поджарых ножках, такая же узкая, почти лисья, мордочка, рыжий, свернутый колечком хвост. Жаль только, что с породой не сложилось: что-то среднее между бездомной дворнягой и благородным доберманом. Отсюда и высокие ножки – слишком высокие для легкого, некрупного туловища, и узкий профиль – слишком острый для благородных кровей… Увы. Вряд ли найдется для нее хозяин.
Она смутно помнила, что год назад у нее был уютный дом – где-то в парке возле лодочной станции под теплым материнским боком – и целый выводок таких же по-лисьи рыжих, с темными подпалинами, братьев и сестер. Потом все разбрелись кто куда… И она привыкла втягивать и без того поджарые бока, ожидая то ли удара, то ли нападения чужих.
– Смотри, какая красавица! – услышала она голос прямо над собой. – Любуется своими прелестями, совсем как человек!
– Интересно, понимает ли она, что это ее отражение? – отозвался другой голос.
– Вряд ли… Иди ко мне!
Она увидела, что рядом присел человек, и от его протянутой ладони не повеяло опасностью. Нет, это не собачник. Не похоже…
– А глаза-то у нас какие! – продолжал тот ласково, будто разговаривал с ребенком. – Ну и глазищи! Ах ты красавица, ах ты умница! Ну-ка, дай лапу!..
Она поняла, что он просит ее что-то сделать, и изо всех сил напряглась, стараясь понять, что именно. Она нерешительно потопталась на месте, аккуратно присела на свой хвост-колечко и, склонив голову набок, пытливо посмотрела ему в глаза. Его протянутая ладонь была перевернута и светилась на солнце, как пустая алюминиевая миска… Она робко оторвала одну лапу от земли.
– Ну-ну… Умница! – ласково сказал он и придвинулся ближе. – Дай, дай лапу!
Жаль только, что лапа была грязная… Ну, ничего… Она несмела вытянула ее и осторожно, одними коготками, дотронулась до ладони. И сражу же почувствовала, как ладонь сжалась. Она была теплой.
– Ну вот и молодец…
Вот и познакомились. Как же тебя зовут?.. Пальма? Стрелка? Белка?Она тоненько и счастливо взвизгнула.
– Ага, значит, Белка?! Пойдешь со мной?
– Да ты что? – возмутился тот, кто стоял рядом. – Мало тебе своих проблем? Зачем тебе эта дворняга?
Но Хозяин (она сразу же поняла, что это – Хозяин) только отмахнулся:
– Люблю я таких рыжих! Сразу видно, что умная. И вообще, дворняги – самые верные…
Он погладил Белку по голове, и та зажмурилась, еще не веря своему счастью. Ее еще никто не гладил по голове.
– Идем, – сказал он.
И она поняла, что нужно идти рядом – так, как ходят другие, те, что на поводке… И она пошла абсолютно правильно – рядом, слева у самой ноги, не быстро и не медленно, а так, как надо… Ей не нужен был поводок, чтобы сохранять этот ровный шаг. И даже наоборот: если бы он был, она бы обязательно постаралась избавиться от него. Она ведь никогда не знала, что это такое…
А потом началась сказка! После купания в теплой мыльной воде он даже разрешил ей спать в своей постели – у ног. Но она долго не могла заснуть, все время была начеку: теперь она чувствовала свою ответственность за Хозяина и настораживала остренькие кончики ушей при любом подозрительном шорохе, идущем от двери. Теперь она знала: даже если бы он лежал на снегу – холодный, больной, покинутый всеми, – она бы легла рядом даже в снег и согревала бы его своим дыханием…
Хозяин приходил поздно. И она весь день лежала на коврике под дверью, прислушиваясь к шуму лифта. Позже она догадалась выглядывать в окно, опираясь передними лапами на подоконник. И тогда звезды отражались в ее больших, как у теленка, глазах.
А когда он приходил, она прыгала, стараясь лизнуть его прямо в нос. Они шли гулять. Хозяин садился на скамейку, курил, и она сидела у его ног.
– Гулять! – приказывал он.
Но она не могла сделать в сторону ни шагу. Он опускал руку и натыкался на ее настороженную, поднятую вверх морду. От его руки волнами исходила печаль. Она чувствовала это и старалась вести себя как можно веселее и беззаботнее, смешила его своим хвостом-бубликом, балансировала на задних лапах, научилась носить в зубах тапочки и газеты. Больше она не умела ничего…
Она не знала, сколько прошло дней – один, два, вечность – с тех пор, как Хозяин забрал ее к себе. Время превратилось для нее в теплый материнский бок. Он кормил ее печалью, и она привыкла лежать у двери, в ожидании его шагов. Однажды его не было так долго, что когда она услышала, как в замке проворачивается ключ, заскребла лапами по нему так, что «собачку» замка заклинило…
Она слышала, как ругается Хозяин, как кто-то с противным чужим запахом долбит дверь. Она поняла, что сделала что-то ужасное и жалобно повизгивала, переминаясь с ноги на ногу, в ожидании наказания. Он ввалился и страшно вращая глазами закричал: «Ах ты, сука!» Это совсем не показалось ей обидным. Ведь она действительно была сукой – рыжей сукой с лисьей мордой и большими печальными глазами.
Он вывел ее гулять, и она заметалась по двору, делая вид, что у нее есть свои, сучьи, дела. Он свистнул. Но из подворотни доносился такой любопытный запах… А может быть, она просто сделала вид, что не слышит – хотела испугать его.
На следующий день он принес ей подарок – поводок и ошейник. И она впервые ощутила, как это приятно, когда тебя боятся потерять. Но если бы она умела говорить, то сказала бы: «Ты – глупый. Ошейник – это всего лишь символ твоей уверенности в себе. Если тебе так спокойнее – я буду считать его лучшей игрушкой в мире. Но он ничего не прибавит и не убавит в моем отношении к тебе…»