Пурпурное Древо Порфирия

– Бледновата только девица-то, чистый мел, - продолжал оценивать невесту Любомудр.

Несмеяна в это время стояла на носу корабля в сопровождении свиты из мамушек-нянюшек, прислужниц и евнухов. Ее огромные неподвижные глаза были устремлены на морские волны. Маленькое мраморное личико поражало полным отсутствием каких-либо чувств.

– Благородная она, стало быть, надо так, - сплюнул Шиш за борт и неожиданно разозлился.
– Вот прицепился, как репей к собачьему хвосту, право слово! Что дали, то и везем! Тебе что ли на энтой лахудре жениться?

Ошарашенный писарь молча покрутил головой.

– Вот и молчи в тряпочку. Тоже мне, ценитель, блин, нашелся!

* * *

– Навестил бы ты его, отче. Нешто трудно тебе?

– Нет, Шиш, и не проси, не пойду, - отозвался Порфирий, настоятель монастыря, старый знакомец Ольгерда.

– Все никак не забудешь ему пурпурного древа?
– укоряюще вопрошал его Шиш.

– Не пурпурного древа, а жадности неимоверной не могу простить я твоему князю, - отрезал монах.

– Худо ему сейчас, очень худо, отче, - продолжал уговаривать Порфирия дядька.
– С лица весь сошел, да не это главное. Раньше-то, помнишь: и то ему надо, и другое, и третье, а сейчас ни до чего дела нету. Как оженился, так ровно сглазили его. Смурной весь стал, молчаливый, ровно неживой .

– А я при чем? Коли болеет, так зовите к нему лекаря или знахаря.

– Нутром чую, не в хворобе тут дело, - тянул свое Шиш.
– Сходи к нему, глянь. Нешто сирины да листья красные белый свет тебе застили? Тому ли твой бог учил?

– Молодец, уел ты меня, старого, - развеселился отец-настоятель.
– Так и быть, наведаюсь к твоему князю.

С первого взгляда на лицо Ольгерда, монах понял, что пришел не зря. Князь полулежал в кресле, вытянув длинные ноги к огню. В горнице, не смотря на жаркую погоду, топили. Под глазами болящего залегли синие тени, нос заострился, а бледность лица отдавала желтизной лежалого сала.

– Прихварываешь, князюшка?
– неожиданно ласково промолвил Порфирий.

– Да нет, отче. Просто устал я чего-то, - словно через силу отозвался Ольгерд .
– А ты уж боле не серчаешь на меня, пришел?

– Кто старое помянет, тому глаз вон, - отшутился монах.
– А я ведь и на свадебном пиру у тебя не гулял, так подарочек принес тебе да княгине молодой. Глянь!

Старик достал из глубин рясы крошечную богато изукрашенную шкатулку. Повертел ее в руках, понажимал, и вдруг зазвучали колокольцы, и крышечка распахнулась. Внутри под музыку двигались и поворачивались, словно живые, две белые собачки.

– Колдовство, - без всякого выражения молвил Ольгерд.

– Нет, батюшка, механика. Игрушка заводная. Гляжу, не понравилась тебе. Дозволь княгине показать, может, ее порадую.

Князь вяло махнул рукой, разрешая.

За дверью настоятеля уже ждал Шиш, чуть не подвизгивая от нетерпения.

– Ну, чего с ним? Не мучь, отче, говори !

– Потом, все потом, - Порфирий как большая черная птица стремительно летел вперед.
– К ней веди, да поскорее.

Они застали Несмеяну неподвижно сидящей за столом в светлице. На положенные приветствия княгиня только кивнула и продолжала по-прежнему неотрывно смотреть перед собой. Коробочка с заводными собачками нимало не взволновала ее, хотя набежавшие служанки вовсю охали и всплескивали руками от удивления. Видно, глядя на их реакцию, византийская царевна слегка оттаяла и сделалась более любезна. Она даже встала и произнесла несколько любезных слов на прощание.

– А теперь- к князю.
– Монах уже не бежал, его походка сделалась усталой и ковыляющей.

Ольгерд все полулежал в кресле, даже не сменив позы.

Порфирий обрушился на него с порога:

– Ты кого за себя взял?

Князь изумленно поднялся:

– Белены объелся, что ли?

Но черноризец не унимался:

– Со мной-то все в порядке, а ты вот чуть жизни не лишился, дуралей! Думаешь с чего Несмеяну так скоро и быстро за тебя отдали? Кто ты для них? Дикарь, голытьба, князек северный! А царевну византийскую чуть ли не в седмицу за тебя сговорили. С рук сбыть обрадовались, вот почему!

– Чем тебе моя жена не люба?
– хорохорился князь. Но делал он это без огонька, словно отбывая тяжелую повинность.

– А тебе люба? Она хоть раз тебе улыбнулась?

– Она щепетная, благородная, - пытался оправдать свою супругу Ольгерд .

– Не благородная, а нечисть, силы сосущая, тебе в жены досталась, - отрезал монах.
– Нету в ней своей жизни, чувств своих нет. Чужое заберет- вот и может руку поднять либо слово сказать. Али не видишь, что до самого дна она тебя выпила, чисто до косточки обглодала?

По лицу Ольгерда текли горькие злые слезы.

– Отчего все так? Отчего она такая сделалась?

– Всегда такой была, - старик расхаживал по комнате, и золотой крест на его груди сверкал гневом и болью.
– Дряхлая кровь кесарей, тысячекратно пробегавшая по жилам, изъеденная грехами и пороком. Может еще и сглаз какой при рождении добавился, теперь уж не разберешь.

– Что же мне теперь делать? Ведь она жена мне как-никак, - вопрошал князь. Несмотря на потрясение, он теперь больше походил на прежнего Ольгерда, словно слезы и ярость смыли с него сосущую паутину.

– Княгиню - в монастырь. Помочь ей там не помогут, но как с такими обращаться, они знают. А тебе самому я вот что присоветую: женись-ка ты на бабе простой да без вывертов. Оно и ладно будет.

– Домогара!
– застонал Ольгерд, проваливаясь в спасительное забытье.

Прошло совсем немного времени, у князя появились дети. Румяная Домогара часто выносила показывать их народу. Дородная княгиня выплывала во главе целой процессии нянек. Наклоняясь над своими щекастыми отпрысками, она с гордостью декламировала:

– Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь.

А князь стоял рядом и смущенно улыбался.

Взгляд волка

Старец Порфирий умирал. Кожа пожелтела и высохла, туго обтянув заострившиеся скулы. Целыми днями лежал он без движения, лишь изредка передвигая по одеялу обессилевшие руки. Служка часто открывал окно, и в тесную келью, заполненную тяжелым духом больного человека, влетал свежий ветерок. Он приносил с собой запахи весны, тонкие, горьковатые и будоражащие.

– Господь дал мне узнать цветение, да только вряд ли доживу я до плодов, – тихо, еле слышно шептал монах пришедшему навестить его князю.

– Ну, ты это брось, отче, – с возмущением отмахивался Ольгерд.
– Ты моих детей крестил, ты их и венчать будешь, когда время придет. Ишь чего удумал, помирать!

– Будет тебе, князь, – устало оборвал его Порфирий.
– Я, сам знаешь, в хворобах разбираюсь. Каждому на земле свой срок отпущен. Мой к концу подходит.