Пурпурное Древо Порфирия

– Быстрее-то быстрее, да только яблок я для птички забыл. Давай-ка к городу какому-нибудь, да на базар.

Тут Ольгерд поправился:

– Я- на базар, а ты поброди тут пока, подхарчись, что ли.

– Спасибо, господин, - явно обрадовался зверь. Его зеленые глаза загорелись радостными плотоядными огоньками.

– Только гляди у меня, чтоб, как солнце в зените, на месте был, - сурово одернул его князь.
– Смотри, не балуй!

– Нет, я скоренько, - смиренно отозвался волк, и они расстались.

Сутолока восточного базара во мгновение ока закружила Ольгерда. Гортанные выкрики чужой речи, незнакомые резкие запахи, обжигающий зной выбивали его из колеи. Гроздья желтых плодов, чем-то смахивающих на гигантские стручки гороха, огромные шишки с листьями. Боже ты мой, чего тут только не было! Его внимание привлекли сочные красные плоды, по форме похожие на искомые яблоки.

– Помидор, - тыкал в них пальцем белозубый торговец.

Князь только молча качал головой.

Наконец, он купил яблок и возвратился на окраину города. Оборотень не обманул. Он сидел, вывалив аршинный ярко-красный язык, видно, тоже изнывая от жары.

И снова скачка, теперь уже по желтому горячему песку, плоской, как блин пустыне. Навстречу дрожащему воздуху ядовито-синего неба.

Он издалека заметил громадный полыхающий костер.

– Успели, - облегченно вздохнул князь и уселся ждать.

Вскоре огонь потух, и взорам удивленных зрителей предстала крупная птица с рыжевато-золотым блестящим оперением. Феникс томно смотрел на них круглым голубым глазом.

– У-тю-тю, птичка, - опомнился Ольгерд, лихорадочно нашаривая в мешке яблоки.
– Кушай, хорошая птичка, угощайся!

Наклонив голову по петушиному, создание с сомнением клюнуло поднесенный ему фрукт. Видно что-то его не устраивало. Да только голод не тетка. Человек с волком и глазом не успели моргнуть, как прожорливая птица прикончила все принесенные ей дары.

Князь тем временем, словно невзначай, подбирался к ее хвосту. Феникс заметил это и укоризненно глянул на него.

– Перышками интересуешься, странник?
– неприязненно пропела чудо-птица.
– А тебе разве не говорили, что я предпочитаю помидоры?

– Нет, - честно признался Ольгерд.
– Мне сказали- яблоки. Яблоки любви.

– Что за дремучее невежество пейзанское!
– феникс даже захлопал в возмущении своими глянцевыми крыльями.
– Ведь помидор по-французски и есть "яблоко любви". Неужели так сложно понять?

– Уж прости великодушно, - принялся извиняться Ольгерд.
– Я как лучше хотел.

– А получилось как всегда, - отрезало разгневанное существо.
– Что надо-то?

– Друг у меня помирает. Мне бы одно перо твое.

– Одному перо, другому, третьему, - вредничала птица. Что мне, по вашей милости, голой ходить?

Тут вперед выступил волк:

– Помоги ему, - рявкнул он. Острые зубы клацнули у самого горла пернатой привереды. Та сразу же пошла на попятный:

– Да, конечно, конечно, берите. Только аккуратно, пожалуйста! Что уж и пошутить нельзя?
– повернулась она к князю, полу прикрывшись крылом, словно придворная дама веером.

И уже собираясь улететь, прощебетала на прощание:

– Пусть человек смотрит на зверя, пусть зверь глядит на человека. Лишь в этом спасение и исцеление.

Они все-таки успели. Смерть еще не поселилась в холодной келье Порфирия, хотя ее приближение явно чувствовалось. Серый, чуткий как все животные, топорщил шерсть и глухо рычал.

– Ничего, ничего, - пытался успокоить его князь.
– Мы это дело мигом поправим.
– Он положил зверю руку на голову, и тот чуть успокоился.

Ольгерд побоялся оставлять волка во дворе. Монахи зыркали на него явно неприязненно, и оборотень платил им той же монетой.

Дрожащими пальцами князь принялся разминать пушистое светящееся перышко. Его сияние быстро разрасталось и, словно шаловливый ребенок , заглядывало в темные мрачные углы, в которых прочно поселилась боль и тоска.

Наконец снадобье было готово, и Ольгерд с величайшей бережностью принялся заливать его в рот настоятеля, чуть приподнимая его за плечи.

"Какой же он стал легкий, одни кости!" - горестно думал князь. Потом присел на полу рядом с волком и принялся ждать. Взгляд Ольгерда не отрывался от лица болящего, в надежде узреть оздоравливающие перемены. Время шло. Усталому князю начало казаться, что на месте запавших век Порфирия открываются две черные ямы, в которые как в водоворот, устремляется все вокруг. Ольгерд вздрогнул и протер глаза.

Старец смотрел на него как всегда строго и с легкой укоризной.

– Почто оборотня ко мне приволок?
– вопросил он. И голос его звучал уже не как у умирающего, а по-прежнему звонко и властно.

– Да он со мной... Помогал мне то есть, - на радостях князь не находил нужных слов.

– Я пойду, господин?
– волк встал и направился к двери. Он сразу как-то сгорбился и словно уменьшился в размерах. Хвост всегда высоко поднятый, теперь был зажат меж задних лап. "Как побитая собака!" - изумился князь.
– "Тоже душа есть. Обиделся, видать, бедолага". Опомнившись, он вскочил и распахнул дверь, чтобы вернуть Серого, позвать назад. Распахнул и замер. Волка не было. По коридору понуро брел подросток лет четырнадцати в расползающихся на глазах лохмотьях.

– Вернись, Серый, дело есть, - окликнул его Ольгерд.

Паренек живо обернулся. На грязном худом лице радостно вспыхнули зеленые глаза. Он бросился к своему хозяину.

– Не обманула, значит, птичка. Вот, стало быть, как!
– думал Ольгерд, обнимая грязного человечка, все еще отчетливо пахнущего волком.

Симаргл.

Девочка внимательно наблюдала за быстро снующей иголкой. За ней следом, словно по волшебству возникали шелковые узоры. Причудливые цветы и листья оплетали-укутывали человеческие и звериные фигурки.

– А почему у собачки крылья?
– не отрывая взора от зеленой пестрой глади, спросила девочка.

– Потому что это не собачка, Лелюшка, а Симаргл, - отозвалась мать. Она ловко перекусила нитку у самого основания и занялась вдеванием шелковинки другого цвета.

Домогара умела и любила рукодельничать. Уже не первую холстину вышивала она оберегами и складывала в заветный сундучок - на приданое доченьке. Придет время - и сошьют из них узорчатые рубашки да рушники. Не стыдно будет и мужу показаться и свекру умываться подать. И пусть охранят ее Лебедушку Макошь и Рожаницы.