Пурпурное сердце

Пожилая пара, стоящая у могилы неподалеку, оборачивается и смотрит на них.

– Все прошло, Майкл. Ты уже ничем не сможешь ей помочь.

– Я не хочу этого слышать, Мэри Энн. Не хочу слышать это от тебя. У меня, в отличие от тебя, не было времени, чтобы успеть приспособиться к жизни. У меня украли сорок лет. И ты хочешь, чтобы я вот так просто смирился с этим?

Пока он кричит на нее, бесстрастный голос в кто голове произносит: «Вот это и называется – сорваться».

– Нет, конечно, нет, – говорит она. – Прости.

Он видит, что она плачет. «О Боже, – думает он. – Вот я и довел ее до слез».

Он обнимает ее и крепко прижимает к себе.

– Извини. Я не хотел кричать на тебя. Ты единственная, на кого я не имею права повысить голос. Прости меня.

И прежде чем она успевает ответить, он целует ее. В губы. Долгим и глубоким поцелуем. Совсем не так, как целуют свою бабушку.

Она позволяет это себе на несколько секунд, потом отталкивает его.

– Они смотрят на нас. – Она кивает в сторону пожилой пары.

– Мне плевать.

– А мненет, – с упреком произносит она.

Он делает шаг назад, разворачивается и идет напрямик через кладбище к могиле Уолтера. Он даже не оглядывается посмотреть, идет ли она следом.

Он поднимает букет цветов и, обернувшись, видит, что она стоит там, где он ее оставил, и наблюдает за ним.

Он возвращается с цветами к могиле Кейти и кладет их на плиту.

– Прощай, сестричка, – говорит он. – Прости, что меня не было рядом и я не мог тебе помочь. Хотя не слишком-то часто помогал тебе и когда был рядом.

Он понимает, что сейчас ему потребуется все его самообладание. Нужно выяснить насчет Робби. Пусть даже сейчас, пока он не оправился от шока. Он должен все знать.

– А что с Робби? Как мой младший брат?

– У него все хорошо. Он брокер, живет в Далласе. Каждый год на Рождество присылает нам открытку.

– Слава богу.

– Твоему «младшему брату» пятьдесят пять.

– О черт, – произносит он, обхватывая голову руками. – Вот это да.

* * *

Самолет Мэри Энн улетает раньше.

Он провожает ее до самого выхода, и они долго стоят, хотя посадка уже давно объявлена.

Он обнимает ее чаще и задерживает в объятиях дольше, чем принято при расставании на короткое время.

По крайней мере, он надеется на то, что они расстаются ненадолго.

– Я уже скучаю по тебе, – говорит он. – Жаль, что ты не позволяешь нам стать чуточку ближе.

– Не настаивай, Майкл. Пожалуйста. Я недостаточна сильная. И то, что произошло однажды…

– Дважды.

– Хорошо, дважды.

– Один раз на старом руднике, а второй – в моей постели той же ночью.

– Хорошо, ты прав, два раза.

– Я очень хорошо помню тот, второй раз. Ты выкрикивала мое имя.

– В самом деле?

– Да. – Он улыбается ей, и она заливается румянцем.

– Какое же это было имя?

– Уолтер.

– Извини.

Он пожимает плечами:

– По мне, так все нормально.

Он опять прижимает ее к себе.

– Я люблю тебя, – произносит он ей прямо в ухо.

Она отстраняется, упираясь в его плечи.

– Я задам тебе трудный вопрос, Майкл. Тебе он будет неприятен. Ты даже возненавидишь меня за него.

– Сомневаюсь.

– Почему ты не любил меня так сильно тогда, раньше?

Майкл чувствует, что ему нечем дышать, как будто он долго бежал в гору. Он не сразу приходит в себя.

– Что ж, ты отчасти права, – отвечает он. – Вопрос мне ненавистен.

Он вздыхает с облегчением, когда она уходит на посадку, не требуя от него ответа.

Он еще долго стоит у окна, после того как самолет взлетает и исчезает из виду.

Глава двадцать девятая Уолтер

Говоря о младшем брате, Робби, хочу вспомнить два эпизода. Не знаю, связаны ли они между собой. Может быть, только на уровне ощущений.

Субботним утром мы с Эндрю вдвоем идем в школу, потому что у нас кросс. Скоро лето, поэтому по утрам уже довольно жарко. Наверное, нелегко будет бежать в такую жару.

Мы могли поехать на автобусе, но в нем дышать нечем, и мы предпочитаем идти пешком. Это хорошая разминка перед соревнованиями.

Эндрю произносит: «Не оглядывайся резко». И легким движением подбородка показывает назад.

Я оборачиваюсь. Робби идет следом за нами, в тридцати шагах позади. Заметив, что я смотрю на него, он застывает как вкопанный. Устремляет взгляд в небо. Я иду дальше. Оборачиваясь, нижу, что и он идет. Как только он заметил, что я за ним наблюдаю, – останавливается.

Все это выглядит нелепо и глупо.

Поэтому я говорю:

– Слушай, малыш, если ты хочешь идти с нами, бегом сюда.

Эндрю толкает меня в бок. Довольно сильно. Возможно, сильнее, чем хотел.

– Эй, ты чего?

– Не зови его.

– Почему?

– Потому что он и правда пойдет с нами.

Впрочем, Робби не присоединяется к нам. Он делает вид, что не услышал меня. Я бросаю это дело, и так мы и продолжаем свой путь – мы впереди, а он сзади.

Пока мы разминаемся, он сидит на трибуне.

Потом я бегу первую дистанцию и уже не вижу его, а может, просто забываю посмотреть, где он. Для меня это очень ответственный момент. Во время кросса я полностью отключаюсь.

Я на старте в ожидании сигнального выстрели. Мне нравится эта позиция. Когда тело напряжено, как пружина, и готово к решающему броску. В этот момент я чувствую себя диким животным, вроде гепарда. Вот мое тело слышит выстрел, и я бегу.

Бег я люблю всем сердцем. Я не хвастаюсь, но мое сердце создано для бега. Здесь есть два момента. В физическом смысле сердце должно быть большим и сильным, чтобы качать кровь при такой нагрузке. Но есть и моральный аспект – сердце должно быть храбрым, чтобы выдерживать такой напряженный темп. Пока мы бежим, я думаю, что мое сердце сильнее, чем у того парня, что бежит следом. Если он начнет догонять меня, мне придется шире раскрыть клапаны своего сердца и бежать уже на чистых эмоциях. Тогда тело превращается в машину. Ноги работают, словно поршни двигателя. Вы ведь не думаете о том, как работает двигатель, когда управляете автомобилем? Он просто пашет.