Пушкин и его современники

Великопольский получил это письмо (должно быть, переданное самим Назимовым) в Юрбурге, куда он был командирован для производства следствия по контрабанде, и немедленно же написал не лишённое для нас интереса «Послание к А. С. Пушкину», помеченное в рукописи [593] 12 июня 1826 г.

В умах людей, как прежде, царствуй, Храни священный огнь души, Как можно менее мытарствуй, Как можно более пиши, А за посланье — благодарствуй! Не прав ли я, приятель мой, Не говорил ли я заране: Несдобровать тебе с игрой, И есть дыра в твоём кармане! Поэт! Ты честь родной стране, Но, — смелый всадник на Пегасе, — Ты так же пылок на сукне, Как ты заносчив на Парнасе! Конечно (к слову то нейдёт), С тобою там никто не равен: Ты там могуч, велик и славен, Перед тобою всё падёт, Тебя приветствует и нежит, — Но, друг, в игре не тот расчёт: Иной пяти не перечтёт, А вмиг писателя подрежет… [594] В стихах ты — только что не свят, Но счастье — лживая монета, И когти длинные поэта [595] От бед игры не защитят! Надменно плавая по небу, Во многом ты подобен Фебу, Но я боюсь, чтоб и во всём Ты не пошёл его путём: Нет у тебя ни в чём завета, И берегись, чтоб и тебе, Подобно горестной судьбе Вождя блистательного света (Слова не сбудутся, авось!), Подчас сойти бы не пришлось К стадам блуждающим Адмета!

593

«Мои новые стихотворения»; см. также сборник Великопольского «Раскрытый портфель», где стихотворение это названо просто «Посланием в ответ на полученную записку в стихах», без указания на Пушкина.

594

Вариант вместо зачёркнутого: «А вмиг и Пушкина подрежет».

595

* П. И. Зиссерман по рукописи исправляет чтение этой строки: «И ногти длинные поэта» (Зиссерман П. И. Пушкин и Великопольский. С. 259).

После этого эпизода поэты наши больше не видались: ибо Пушкин, как известно, был вызван в Москву с фельдъегерем и покинул Михайловское 4 сентября, а Великопольский тогда был ещё в командировке в Юрбурге. Судьба столкнула их ещё раз через два года, когда в положении обоих произошла резкая перемена.

Во время своей командировки в Юрбург по делу о контрабанде Великопольский 18 июня 1826 г. произведён был в майоры с переводом снова в Псковский пехотный полк, в котором он числился некоторое время по исключении из Семёновского полка.

Здорово, братцы, дайте руки! Насилу вырваться успел Из лап жидовской этой скуки И контрабандных этих дел! Насилу выбился с майоры! —

писал он по получении известия о своём производстве.

Однако после этого Иван Ермолаевич служил уже недолго: не будучи никогда фронтовиком, он уже давно задумал выйти в отставку, о которой приходилось всё больше и больше подумывать ещё и потому, что денежные дела его приходили всё в больший упадок. Мать его, заведовавшая всеми имениями, уже умерла, а отчим был стар и давно звал пасынка приехать и заняться имущественными делами; долги давали себя знать, и поэт наш дошёл уже до того, что должен был продать своё имение в Великолуцком уезде — с. Опимахово; не имея денег, он долг свой Пушкину вынужден был уплатить «родительскими алмазами и 35-ю томами Энциклопедии…». [596] В ноябре 1826 г. Иван Ермолаевич взял четырёхмесячный отпуск и отправился, как значится в формулярном его списке, «в С.-Петербургскую, Тверскую, Новгородскую и Казанскую губернии». Приехав в Петербург, он, должно быть, здесь уже окончательно решил выйти в отставку, чтобы заняться устройством своих денежных дел, тем более что, по смерти матери, он был выделен и ему приходилось самому взяться за хозяйство; он получил в удел имения: в Тверской губернии, Старицкого уезда — село Чукавино и Зубцовского уезда — с. Денежное и Прасолово и в Новгородской — с. Можжерово, всего — 1200 душ. Февраля 11-го 1827 г. Великопольский получил просимую отставку, побывал в Казани у сестёр, с которыми всегда был в наилучших отношениях, а затем поселился в своём живописном, лежащем на берегу Волги, Чукавине, которое с этих пор становится его излюбленным местопребыванием.

596

См. ниже.

Итак, наш писатель сделался помещиком, выбрав в помощники себе того же дядьку, «неразлучного с ним Николая Малышева». Иван Ермолаевич с жаром принялся за хозяйство и заботы о благоустройстве своих крестьян. «Отец мой, — вспоминает Н. И. Чаплина, — всех своих крепостных обучал грамоте и учил ремеслам и раньше женитьбы своей, и после. Он устроил школу для ребят и больницу для крестьян; для этого он перестроил Чоглоковские [597] кирпичные кормовые сараи в новые помещения; устроил кирпичный завод. Крестьянами занялся усердно, строго наблюдал за их хозяйством. Одну деревню — Ладениково — барщиной, то есть на свой счёт и в своё рабочее время, перестроил: камнем из Чукавинских каменоломен выложил им под дома высокие фундаменты и поставил на них светлые избы в три окна на улицу и с большими пролётами между домов… Так, будучи в деревне, отец мой занимался своим хозяйством, проводя часть ночей за своими любимыми занятиями — литературными; полевое же, доходное оставлял на распоряжение управляющего, которому доверял беспредельно, но который, проведя всю жизнь по городам с своим барином, плохо справлялся с непривычным для него делом».

597

Чоглоковы были прежние владельцы Чукавина.

Великопольский недолго, однако, высидел в деревне: он всё чаще и чаще стал уезжать в Москву, «сделался театралом, писал драмы, намеревался ставить их на сцену и, наконец, начал большую часть времени проводить в Москве» [598] . Он вошёл в литературные кружки, познакомился со многими писателями, стараясь поближе сойтись с ними и вступить в ряды записных литераторов. В 1828 г. он впервые появляется перед публикой с отдельным изданием и с полною своею подписью [599] : в феврале выходит в свет его пьеса «К Эрасту (Сатира на игроков)» [600] , прекрасно напечатанная, украшенная картинкою и виньетками известного гравёра А. А. Флорова по рисункам Гампельна [601] . Красивая внешность издания обратила на себя общее внимание любителей словесности в Москве и Петербурге, но не удовлетворила критиков своим содержанием. «Северная пчела» ограничилась лишь следующим кратким замечанием [602] : «Автор сатиры имел цель самую благонамеренную: представить всю гнусность картёжного ремесла, всю пагубу молодых людей, предающихся страсти к картам. Успеет ли он устранить первых, остановить последних? Не думаем! Недаром сказал И. А. Крылов, описывая вора Ваську, который „слушает, да ест“:

598

Воспоминания Н. И. Чаплиной.

599

До этого он почти всегда подписывал только свои инициалы (И. В.), а иногда — псевдоним «Ивельев», составленный из начальных букв его имени и фамилии (И. Вел.).

600

М., 1828.; в типографии Августа Семена, 4°, 24 стр.

601

Ровинский Д. А. Подробный словарь русских гравёров. СПб., 1895. С. 714.

602

1828. № 26. 1 марта 1828 г.

А я бы повару иному Велел на стенке зарубить, Чтоб там речей не тратить по-пустому, Где можно власть употребить.»

Мнения других критиков разделились: так, «Московский телеграф» [603] сочувственно отнёсся к «Сатире» и к её содержанию, говоря, что благая цель автора «может извинить в глазах наших все поэтические недостатки» её, тогда как «Московский вестник» [604] , ограничившись сперва лишь двумя насмешливыми словами, в № 4 поместил большую рецензию некоего А. Т., на которую Великопольский ответил длинным письмом, помещённым в «Атенее» [605] , в коем также появилась коротенькая рецензия: здесь критик благодарил автора только за то, что он «напоминает о дидактической поэзии, с некоторого времени забытой на нашем Парнассе» [606] .

603

Ч. XIX. № 4. С. 558—560.

604

Ч. VII. № 3. С. 394; № 4. С. 478—481.

605

Ч. I. № 4. С. 132—134.

606

Ч. I. № 4. С. 90—91. Возражая против замечаний критиков, Великопольский в начале 1829 г. написал очень обстоятельный и пространный «Ответ на отзывы журналов о „Сатире на игроков“», оставшийся в рукописи и теперь находящийся у меня. Здесь, между прочим, Великопольский писал в заключении: «Автору приятно при этом случае сказать (если угодно будет поверить ему в том на слово), что этот „Ответ“ был читан А. С. Пушкину, и первым его словом по прочтении было: „Непременно напечатать“. Почему, день за день, оно не было напечатано, автор не может теперь же дать отчёта».

«Сатира на игроков» имеет, несомненно, автобиографическое значение. Н. И. Чаплина в своих воспоминаниях пишет даже, что Иван Ермолаевич написал её на самого себя, именно после своего проигрыша Пушкину; как бы то ни было, очевидно, что к этому времени Великопольский решил освободиться от своей слабости и, сам побывав в положении, близком к тому, в которое попал его Арист, проигравший в карты в одну ночь всё состояние, погубивший свою честь, счастье и лишившийся рассудка, — захотел перед всем светом излить свои чувства. Это благородное стремление его вызвало, однако, злую выходку со стороны Пушкина, осмеявшего в остроумном своём «Послании к В., сочинителю „Сатиры на игроков“», напечатанном в № 30 «Северной пчелы» от 10 марта, бесхарактерность Ивана Ермолаевича, которую он, должно быть, неоднократно наблюдал у своего приятеля в Пскове за карточным столом, среди весёлой компании товарищей. Вот что писал Пушкин:

Так элегическую лиру Ты променял, наш моралист, На благочинную сатиру? Хвалю поэта, — дельно миру! Ему полезен розги свист. — Мне жалок очень твой Арисг: С каким усердьем он молился И как несчастливо играл! Вот молодёжь: погорячился, Продулся весь и так пропал! Дамон твой человек ужасный. Забудь его опасный дом, Где, впрочем, сознаюся в том, Мой друг, ты вёл себя прекрасно: Ты никому там не мешал, Ариста нежно утешал, Давал полезные советы И ни рубля не проиграл. Люблю: вот каковы поэты! А то, уча безумный свет, Порой грешит и проповедник. Послушай, Персиев наследник, Рассказ мой: Некто мой сосед, В томленьях благородной жажды Хлебнув Кастальских вод бокал, На игроков, как ты, однажды Сатиру злую написал И другу с жаром прочитал. Ему в ответ его приятель Взял карты, молча стасовал, Дал снять, и нравственный писатель Всю ночь, увы! понтировал. Тебе знаком ли сей проказник? Но встреча с ним была б мне праздник: Я с ним готов всю ночь не спать И до полдневного сиянья Читать моральныя посланья И проигрыш его писать. (III, 91—92)

Выходка Пушкина (не подписавшегося под стихами) [607] была слишком резка и, не будучи вызвана ничем со стороны добродушного Ивана Ермолаевича, должна была сильно его обидеть: буква В*, как бы долженствовавшая скромно закрыть лицо, к которому поэт обращался, ничего не скрывала, так как только что перед тем в той же «Северной пчеле», лишь за четыре номера, была помещена заметка о сатире Великопольского и, следовательно, имя его было ещё на памяти у читателей газеты; а такие сарказмы, как наименование автора «Персиевым наследником» или «хлебнувшим Кастальских вод бокал», были поистине злы. Великопольский узнал «ex ungue leonem» [608] и немедленно же отправил к Булгарину, для напечатания в его газете, «Ответ знакомому сочинителю послания ко мне, помещённого в № 30 „Северной Пчелы“» [609] :

607

Булгарин в примечании под ними сказал: «Имени сочинителя сих стихов не подписываем: ex ungue leonem».

608

по когтям льва (лат.).

609

А. С. Пушкин: Новонайденные его сочинения… / Сост. П. И. Бартенев. М., 1885. Вып. 2. С. 134; в рукописном сборнике «Мои новые стихотворения» под этим ответом стоит дата: 17 марта 1828 г. Москва.

Узнал я тотчас по замашке Тебя, насмешливый поэт! Твой стих весенней легче пташки Порхает и чарует свет. Я рад, что гений удосужил Тебя со мной на пару слов; Ты очень мило обнаружил Беседы дружеских часов. С твоим проказником соседним Знаком с давнишней я поры: Обязан другу он последним Уроком ветреной игры! Он очень помнит, как, сменяя Былые рублики в кисе, Глава «Онегина» вторая Съезжала скромно на тузе… Блуждая в молодости шибкой, Он спотыкался о порог; Но где последняя ошибка — Там первый мудрости урок.

Булгарин, однако, не решился напечатать этих стихов в своей «Пчеле», да и Пушкин не согласился на это, усмотрев почему-то в стихах Великопольского бoльшую личность, чем в своих стихах к нему. «Любезный Иван Ермолаевич, — писал к нему Пушкин 29—30 апреля, — Булгарин показал мне очень милые ваши стансы ко мне, в ответ на мою шутку. Он сказал мне, что цензура не пропускает их, как личность, без моего согласия. К сожалению, я не мог согласиться:

Глава Онегина вторая Съезжала скромно на тузе,