Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников

Лишенье тягостно беседы мне твоей,То наставительной, то сладостно-отрадной,В ней сердцу и уму я пищу находил.Ты бодро действуешь прекрасные полвекаНа поле умственных усилий человека…С тобой желал бы я беседовать опять,Муж, дарованьями, душою превосходный,В стихах возвышенный и в сердце благородный.

И Пушкин писал Гнедичу из Кишинева:

Ты, коему судьба далаИ смелый ум, и дух высокий,И важным песням обрекла…

И через два года писал брату по поводу стихотворения Гнедича «Тарентинская дева»: «Гнедич у меня перебивает лавочку: «увы, напрасно ждал тебя жених печальный» и проч. – непростительно прелестно. Знал бы своего Гомера, а то и нам не будет места на Парнасе!» Пушкин высоко ценил вкус Гнедича. Задумав в 1825 г. издать собрание своих стихов, он дал полномочия Жуковскому, Плетневу и Гнедичу исключать и марать сплеча все, что им покажется недостойным включения в собрание. Когда Пушкин жил на юге, Гнедич издал его «Кавказского пленника», но заплатил за него Пушкину всего 500 руб. ассигнациями и прислал один экземпляр поэмы; предложил купить у него второе издание «Руслана» и «Пленника», но Пушкин отказался от его услуг и писал Вяземскому, что Гнедич – «приятель невыгодный», очень держащий на счету каждую копейку.

Пушкин с нетерпением ждал выхода Гнедичева перевода «Илиады», напечатал в «Литературной газете» восторженное извещение о его выходе; когда перевод вышел в свет, Пушкин, с присущей ему озорной насмешливостью, написал эпиграмму:

Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,Боком одним с образцом схож и его перевод.

Видно, слишком соблазнительно было противопоставить кривого Гнедича слепому Гомеру. Но Пушкин устыдился своей эпиграммы и тщательно замазал ее чернилами, а вместо нее написал известное двустишие:

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;Старца великого тень чую смущенной душой.

К Гнедичу же относят и стихи Пушкина «С Гомером долго ты беседовал один» (1832), но это еще требует подтверждения.

Гнедич со своей стороны всегда восторженно относился к творчеству Пушкина. По поводу двустишия в «Бахчисарайском фонтане» «Твои пленительные очи яснее дня, чернее ночи» Гнедич воскликнул, что за эти два стиха он с удовольствием отдал бы свое последнее око, а сказки Пушкина (о царе Салтане и др.) приветствовал следующим посланием:

Пушкин, ПротейГибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!Уши закрой от похвал и сравненийДобрых друзей!Пой, как поешь ты, родной соловей!Байрона гений иль Гете, Шекспира –Гений их неба, их нравов, их стран.Ты же, постигнувший таинства русского духа и мира, –Ты наш баян!Небом родным вдохновенный,Ты на Руси наш певец несравненный!

Гнедич, как сказано, был крив, и лицо его было изрыто оспой. Однако держался он как красавец, усердно следовал моде и всегда одевался по последней картинке. Волосы были завиты, шея повязана платком, которого стало бы на три шеи. Был чопорен, величав, речь его звучала несколько декламаторски. «Он, – говорит Сологуб, – кажется, и думал гекзаметрами, и относился ко всему с вершины Геликона». Впрочем, это не мешало ему быть иногда забавным рассказчиком и метким на острое слово. Гнедич слыл хорошим чтецом; но в чтении его, как и во всем прочем, было мало простоты и натуральности. Голос, дикция были как будто подавлены платком, который несколько раз обвивал его шею и горловые органы. Французский язык знал он плохо, но любил на нем говорить, и французская речь его была очень забавна.

Александр Сергеевич Грибоедов (1795–1829)

Из старинного дворянского рода. Родители были богаты, владели 2000 душ крестьян, но дела их были очень расстроены вследствие расточительности и обычного неумения хозяйничать. Отец мальчика, секунд-майор, умер рано и был, по-видимому, человек незначительный, мать была умна и довольно образованна, но очень деспотична, честолюбива и жестока. Мальчик рос в атмосфере дворянской спесивости, преклонения перед знатностью и богатством, почтения к старшим, каковы бы они ни были. Он получил блестящую домашнюю подготовку и одиннадцати лет поступил в Московский университет. «Учился страстно» и к 1812 г. прошел три факультета – словесный, юридический и математический. Он владел французским, немецким, английским и итальянским языками, свободно читал по латыни и вышел из университета одним из образованнейших людей своего времени. Собирался держать экзамен на доктора прав. Но в это время вторгся в Россию Наполеон. Грибоедов, разделяя общее патриотическое воодушевление, бросил занятия и поступил корнетом в гусарский полк. Однако в боях побывать ему не удалось: всю кампанию 1812–1814 гг. ему пришлось провести в тылу за комплектованием кавалерийских резервов. Жил он веселой гусарской жизнью, кутил, озорничал: однажды в Брест-Литовске въехал верхом на лошади на второй этаж, на бал, куда его не пригласили; другой раз забрался в польский костел во время богослужения и стал играть на органе; он был прекрасный пианист, играл так, что всех восхитил, и вдруг в самый торжественный момент богослужения перешел на «Камаринскую».

В 1816 г. Грибоедов вышел в отставку, в 1817-м определился на службу в Петербурге в коллегию иностранных дел, куда около того же времени поступил, окончивший лицей, и Пушкин. Грибоедов с головой ушел в литературную и театральную жизнь Петербурга, сблизился с князем А. А. Шаховским, Гречем, Катениным. В то время шла борьба между шишковистами и карамзинистами (см. гл. «Арзамас» – т. 1). Грибоедов тяготел к библейским и церковно-славянским архаизмам, это сближало его с «Беседой», но его отталкивал заскорузлый политический консерватизм шишковистов. С «арзамасцами» он тоже во многом расходился. Образовался особый кружок новоархаистов, в который входил Грибоедов, Катенин, Кюхельбекер, Жандр, С. В. Бегичев. Грибоедов очень увлекался театром, дружил с Сосницким, Валберховой, Семеновой, стал писать комедии и водевили; некоторые из них, как, например, комедия «Молодые супруги», имели успех. Грибоедов жил в кругу золотой молодежи веселой и разгульной жизнью, кутил, озорничал, приобрел славу отъявленного и счастливого волокиты, участвовал в закулисных интрижках. Одна из них привела к двойной дуэли Шереметева с графом Завадовским и А. И. Якубовича с Грибоедовым. Об этой дуэли рассказано в гл. «В петербурге до ссылки. “Зеленая лампа” (см. Каверин). Шереметев был смертельно ранен, дуэль между Грибоедовым и Якубовичем была отложена. Якубович, признанный следствием главным виновником дуэли, был переведен из лейб-уланского полка на Кавказ в Нижегородский драгунский полк, Завадовский выслан за границу, Грибоедову ничего не было. Дуэль вызвала в петербургском обществе много разговоров, очень неблагоприятных для Грибоедова. И сам он переживал событие очень тяжело. На него нашла ужасная тоска, он беспрестанно видел перед глазами умирающего Шереметева, пребывание в Петербурге сделалось для него невыносимым. Материальные обстоятельства тоже ухудшились. Расточительная жизнь матери и крупные суммы, которые она посылала сыну в Петербург, окончательно расстроили дела Грибоедовых. Вследствие непомерно увеличившихся поборов крестьяне костромского имения Грибоедовых взбунтовались и были кроваво усмирены воинской силой. Мать настаивала, чтобы сын избрал более выгодную службу. Грибоедов определился секретарем при поверенном в делах Персии (ныне Иран) и в августе 1818 г. оставил Петербург. Мать напутствовала его письмом, в котором советовала избегать честности и прямоты и следовать примеру одного их родственника: «…он подлец, как ты знаешь, и все вперед идет; а как же иначе? Ведь сам Бог, кому мы докучаем молитвами, любит, что перед ним беспрестанно кувырк да кувырк».

В Тифлисе Грибоедов встретился с Якубовичем, и у них произошла дуэль, отложенная в Петербурге. Грибоедов был ранен в кисть левой руки, пуля Грибоедова пролетела под затылком Якубовича. Они помирились. Грибоедов провел на юге пять лет – частью на Кавказе, частью в Персии; изучал персидский и арабский языки и начал свою комедию «Горе от ума». В марте 1823 г. он получил четырехмесячный отпуск, затем продолженный. Жил в Москве и усердно посещал все празднества, балы, пикники, набирая материал для своей комедии. Весной следующего года он приехал в Петербург с законченной комедией. Она имела огромный успех. Грибоедова нарасхват приглашали читать ее. Несмотря на большие связи Грибоедова, провести ее сквозь цензуру не удалось. Однако комедия распространилась в десятках тысяч списков. Писари зарабатывали огромные деньги, изо дня в день копируя «Горе от ума». Любители собирались кружками и записывали комедию под диктовку. Ни одна книга не разошлась в то время в таком количестве экземпляров, сколько разошлось списков «Горя от ума».

В Петербурге Грибоедов познакомился с членами Тайного общества Рылеевым, А. Бестужевым, князем А. И. Одоевским и другими. По настроению он был очень близок к декабристам. «Горе от ума» целиком отражает ту атмосферу ненависти и отвращения к правящим кругам, в которой жили лучшие люди того времени. Сохранился план драмы «1812 год», которую собирался написать Грибоедов. План этот еще лучше характеризует тогдашнего Грибоедова. Героем драмы должен был быть крепостной человек М. Вот окончание плана. Москва уже во власти французов. «Село под Москвой. Является М. Всеобщее ополчение без дворян. Трусость служителей правительства. Зимние сцены преследования неприятеля и ужасных смертей. Подвиги М..:. Эпилог. Вильна. Отличия, искательства; вся поэзия великих подвигов исчезает. М. в пренебрежении у военачальников. Отпускается восвояси с отеческими наставлениями к покорности и послушанию. Село или развалины Москвы. Прежние мерзости. М. возвращается под палку господина. Отчаяние, самоубийство». Так подойти в то время к «славной эпопее двенадцатого года» мог только писатель, настроенный очень революционно. Однако Грибоедов был скептик, на жизнь смотрел пессимистически; разделяя идеалы декабристов, он не видел в России сил, способных при данных условиях на борьбу. Рылеев и Бестужев несколько раз заводили с ним разговор о положении в России и делали намеки о Тайном обществе. Но Грибоедов неохотно вступал в такие разговоры и отвечал, что Россия не созрела для конституции. Известно его насмешливое замечание о сотне прапорщиков, мечтающих изменить государственный строй России. Рылеев и Бестужев не настаивали, жалея подвергать опасности большой талант.

Весной 1825 г. Грибоедов отправился обратно на Кавказ. Уезжал он в очень мрачном настроении, – «не от бурь, – писал он другу, – не от угрызающих скорбей, но решительно от пустоты душевной. Какой мир! Кем населен! И какая дурацкая его история!» И в творчестве он не мог найти убежища от этой душевной пустоты. «Ничего не написал, – сообщал он тому же другу, С. Н. Бегичеву. – Не знаю, не слишком ли я от себя требую? Умею ли писать? Право, для меня все еще загадка. Что у меня с избытком найдется, что сказать, за это я ручаюсь. Отчего же я нем? Нем, как гроб!!» На Кавказе Грибоедов состоял при командующем отдельным кавказским корпусом А. П. Ермолове, который очень его полюбил. После декабрьского восстания Грибоедов был арестован в крепости Грозной; Ермолов, получив приказ об аресте, предупредил Грибоедова, и обыск у него был сделан тогда, когда Грибоедов успел уничтожить свои бумаги. С фельдъегерем Грибоедов был отправлен в Петербург. На допросах держался независимо, написал императору Николаю такое письмо, что Дибич не посмел его передать. Улик никаких против Грибоедова не нашлось. 2 мая высочайше было повелено «освободить его с аттестатом, выдать не в зачет годовое жалованье и произвесть в следующий чин».

Грибоедов воротился на Кавказ. Ермолова в начальствовании краем сменил Паскевич, женатый на двоюродной сестре Грибоедова. Грибоедов заведывал сношениями с Персией и Турцией, писал безграмотному Паскевичу его реляции, сопровождал его на персидской войне. Паскевич писал матери Грибоедова, что сын ее совсем его не слушается: «…разъезжает себе под пулями, да и только!» Выработка мирных условий с Персией почти целиком была делом Грибоедова, обнаружившего большие дипломатические способности. Персия уступила России Нахичеванское и Эриванское ханство и обязалась уплатить 30 миллионов рублей контрибуции. Для представления императору мирного трактата Паскевич отправил в Петербург Грибоедова и в письме рекомендовал его Николаю «как человека, который был для меня по политическим делам весьма полезен». Дипломатическая служба, однако, тяготила Грибоедова; проездом в Петербург он посетил в Москве своего друга С. Н. Бегичева и говорил ему: