Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников

Со слезами на глазах поцеловал Пушкина и положил руку на кудрявую его голову. Взволнованный Пушкин убежал. Его искали, но не нашли.

Пушкин впоследствии несколько раз вспоминал о теплом привете, с каким Державин отнесся к его юной музе:

И свет ее с улыбкой встретил,Успех нас первый окрылил:Старик Державин нас заметилИ, в гроб сходя, благословил.

Так в «Евгении Онегине». И в послании к Жуковскому:

И славный старец наш, царей певец избранный,В слезах обнял меня дрожащею рукойИ счастье мне предрек, незнаемое мной.

До конца жизни Пушкин относился к поэту Державину с большим уважением, не допускал, чтобы в журналах, где хотели иметь его сотрудником, о Державине отзывались непочтительно. Однако смотрел на него трезво и вот как писал Дельвигу в 1825 г.: «По твоем отъезде перечел я Державина всего, и вот мое окончательное мнение: этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка, – он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии – ни даже о правилах стихосложения. Вот почему он и должен бесить всякое разборчивое ухо. Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать и строфы. Что ж в нем: мысли, картины и движения истинно поэтические; читая его, кажется, читаешь дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника… У Державина должно сохранить будет од восемь да несколько отрывков, а прочее сжечь. Жаль, что наш поэт, как Суворов, слишком часто кричал петухом». К личности Державина, по сообщению Нащокина, Пушкин относился отрицательно. Он рассказывал Нащокину, что знаменитый лирик в пугачевщину сподличал, струсил и предал на жертву одного коменданта крепости, изображенного в «Капитанской дочке» под именем Миронова (сильно смягченный рассказ Пушкина о поведении Державина см. в «Истории пугачевского бунта», гл. VIII первой части).

Граф Дмитрий Иванович Хвостов (1757–1835)

«Благосклонный читатель! Ты зришь пред очами своими жизнеописание знаменитого в своем отечестве мужа. Дела его и заслуги своему отечеству столь были обширны, что поместить оные в себе может одна только соразмерная оным память, и токмо при систематическом и притом раздельном повествовании оных. Почему мы при настоящем издании его жизнеописания заблагорассудили дела его и заслуги отечеству разделить на две части или статьи: предметом первой будут душевные его таланты и степень образованности по отношению к наукам и просвещению; предметом же второй положим краткое описание гражданского его достоинства и знаменитости, которые он своими доблестями приобрел в славном российском государстве».

Так начинает свою автобиографию граф Дмитрий Иванович Хвостов, «действительный тайный советник, сенатор и кавалер». Мы приступим к его жизнеописанию в обратном порядке, – сначала опишем доблестное его «гражданское достоинство», а потом – заслуги сего мужа по просвещению российской публики бессмертными поэтическими творениями своими.

Родился он просто Хвостовым. Был сыном подпоручика гвардии. Служил в мелких должностях в провиантском штате, в винной экспедиции, в одном из сенатских департаментов. В 1778 г., за неявку на службу, был уволен от должности и уехал в Москву. Там женился на княжне Агр. Ив. Горчаковой, родной племяннице знаменитого Суворова. После этого началась быстрая карьера Хвостова. Вскоре он уже действительный статский секретарь, обер-прокурор сенатского департамента. По ходатайству Суворова императрица Екатерина пожаловала Хвостова в камер-юнкеры. Когда ей указали, что нет данных для такого пожалования Хвостова, Екатерина ответила:

– Если бы Суворов попросил, я сделала бы его и камер-фрейлиною.

Хлопотами того же Суворова сардинский король возвел Хвостова в графское достоинство; вскоре Хвостову было разрешено пользоваться этим титулом в России. К концу жизни граф Хвостов был действительным тайным советником, членом государственного совета и занимал важную должность в сенате.

Однако «знаменитость», – и знаменитость широчайшую, – Хвостов приобрел не описанным гражданским своим служением, а поэтической деятельностью. Батюшков сказал о нем: «Хвостов своим бесславием славен будет и в позднейшем потомстве». Это был бездарнейший виршеплет, напихивавший в корявые рифмованные строчки вялые эпитеты, безвкусные образы и невероятнейшую бессмыслицу. В баснях его, например, голубок разгрызает зубами сети, в которых запутался, осел лезет лапами на дерево, у козла – свиная туша и т. п. Писал Хвостов в самых разнообразных родах, – писал оды, послания, притчи, басни, переводил Буало, Расина, был усердным приверженцем ложноклассической поэзии. Никто сочинений его не читал и не покупал, но Хвостов выпускал их все новыми и новыми изданиями, рассылал пудами знакомым и незнакомым, рассылал в академии, университеты, школы; поймав слушателя даже на улице, часами читал свои стихи, без конца и без отдыху; на торжественных собраниях потихоньку рассовывал свои книжки по карманам фраков присутствующих, в дороге дарил их всем станционным смотрителям. Через подставных лиц скупал в книжных магазинах свои сочинения, уничтожал их и выпускал новыми изданиями; заказывал переводы на иностранные языки, печатал и рассылал иностранным знаменитостям: Гете, Ал. Гумбольдту, Ламартину. На всех этих изданиях он сильно порасстроил свое состояние.

Все потешались над творениями Хвостова. Но никакие насмешки и эпиграммы не колебали в нем глубочайшей уверенности в его гениальности. Он писал о себе:

Ступай теперь, Хвостов,Награду получить достойную трудов;Стань смело на ряду с бессмертными творцамиИ, скромность отложа, красуйся их венцами!

Насмешки над собой он приписывал зависти и увлечению новыми, осужденными на скорую гибель литературными модами. Когда Суворов умирал, он призвал Хвостова и умолял его не позорить себя и бросить писать стихи. Хвостов вышел от Суворова, обливаясь слезами. Все кинулись к нему, стали расспрашивать, как себя чувствует фельдмаршал. Хвостов безнадежно махнул рукой:

– Бредит!

Ловкие люди пользовались тщеславием Хвостова и, кадя ему фимиам, устраивали через него свои делишки. Среди этих людей были и профессора, и поэты, и журналисты (князь Шаликов, Воейков, Греч). Кто просил материальной поддержки своему журналу, кто протекции в сенате, кто денежного пособия, кто представления о производстве в чин. Для таких своих хвалителей Хвостов делал все, что мог.

Для молодой литературы Хвостов служил предметом неистощимых насмешек. В «Арзамасе» сочинения его были настольными потешными книгами. Его высмеивали в стихах Жуковский, Батюшков, Вяземский. Пушкин еще лицеистом постоянно с насмешкой упоминал в своих стихах Хвостова под именем Графова или Свистова. В 1825 г., в Михайловском, он написал пародию на оды Хвостова, великолепно подделываясь под стиль Хвостова. Сопоставляя его с Байроном, Пушкин писал:

Вам с Байроном шипела злоба,Гремела и правдива лесть.Он – лорд, граф – ты, поэты оба!Се – мнится – явно сходство есть.Никак! Ты с верною супругойПод бременем судьбы упругойЖивешь в любви – и наконецГлубок он, но единобразен,А ты глубок, игрив и разен,И в шалостях ты впрямь певец…

и т. д.

В 1831 г., разгар холеры, Пушкин писал Плетневу из Царского Села: «С душевным прискорбием узнал я, что Хвостов жив. Посреди стольких гробов, стольких ранних или бесценных жертв Хвостов торчит каким-то кукишем похабным. Перечитывал я на днях письма Дельвига; в одном из них пишет он мне о смерти Веневитинова! «Я в тот же день встретил Хвостова, говорит он, и чуть не разругал его: зачем он жив?» Бедный наш Дельвиг! Хвостов и его пережил!»

Осенью этого же года Хвостов, прочитав патриотические стихи Пушкина «Клеветникам России», написал ему такое письмо: «Милостивый государь мой Александр Сергеевич! Не повстречал вас лично, я имею честь послать к вам мои стихи, вскоре после творения вашего «Клеветникам России» сочиненные. Примите их от старика, близкого к могиле, в знак отличного уважения к дарованиям вашим.

Против крамол писал я много,Изобличал безумцев строго.

Но, убедясь в печальной истине опытов, что развращенные сердца завистливых крамольников ожесточенны и слухи их не внемлют прелестей гармонии сынов Аполлона, я ограничиваюсь желанием, чтобы знаменитая лира ваша предпочтительно воспевала богатырей русских давнего и последнего времени».

Стихи Хвостова к Пушкину очень длинны. Приводим из них отрывки, чтобы дать представление о манере Хвостова.

Когда кипела в жилах кровь,Я славить мог весну, любовь;От ига лет, подобно маку,Я сгорбился, равняюсь злаку,Но стал союзник Ходиаку.Страшась холеры, стрел и пуль,Я пел в Петрополе июль,Поклонник давний русской славы,Пел в августе приступ Варшавы…

и т. д.

Спасибо Пушкину-поэту;Завистникам гостинец вновьЗаморскому докажет светуЕго к отечеству любовь.Его творение прекрасно,Замысловато, сильно, ясно,Легко, приятно и умно…Тебе дала поэта жарМать вдохновения – природа,Употреби свой, Пушкин, дарНа славу русского народа…

и т. д.

Летом следующего 1832 г. Хвостов прислал жене Пушкина положенные на музыку стихи свои «Соловей в Таврическом саду». Пушкины в это время жили на Фурштатской. Стихи кончались так:

Пусть голос соловья прекрасный,Пленяя, тешит, нежит слух,Но струны лиры громогласнойПрочнее восхищают дух.Любитель муз, с зарею майской,Спеши к источникам ключей:Ступай подслушать на Фурштатской,Поет где Пушкин-соловей!