Пусть поднимется ветер

– Я не думаю, что она в шоке. Что произошло с Ареллой? Я слышала крик.

– Честно? Понятия не имею. Арелла может быть в порядке, но...

Солан закрывает глаза.

– Я не слышу эхо.

– Ты действительно смогла бы услышать его? Мы внутри... а шторм снаружи супер громкий.

– Я все еще могу слышать шепот Гаса.

Она обхватывает себя руками, и я пытаюсь услышать то, что она слышит, но мои чувства притуплены.

Или, возможно, находятся в оцепенении.

– Так ты не думаешь, что Арелла мертва?
– шепчу я.

– Я бы это почувствовала. Она все еще здесь. Небо изменится, когда она присоединится к нему.

Я не могу решить, хорошие ли это новости или плохие.

– Как же Одри ранила ее?
– спрашивает Солана.

– Она отбросила ее, будто та не весила ни больше бумажки. Это безумие.

Солана прикрывает рот:

– Интересно, означает ли это, что Гас отдал ей свой дар? Думаю, что слышала, как что-то произошло, когда он умер, но трудно сказать.

Думаю, это имеет смысл, учитывая то, что я знаю о способности Гаса. И знаю, что это не должно беспокоить меня, по крайней мере, не по той причине, по которой беспокоит. Но мои руки до сих пор сжаты так крепко, что я впиваюсь ногтями в ладони.

– Хочешь, я найду Астона и узнаю у него об Арелле?
– спрашивает Солана.
– Он не сможет зайти внутрь, не привлекая слишком много внимания.

Да, я не могу представить, что произойдет, если он войдет в отель.

– Это может подождать, - говорю я ей.
– Мы должны оставаться вне ветра столько, сколько сможем.

Мы оба смотрим на Одри.

– Иди, - говорит мне Солана.
– Она нуждается в тебе.

Ей нужен кто-то.

Но не уверен, что это я.

– Серьезно, Вейн, - говорит Солана, - не думай об этом.

Я стараюсь вдохнуть слова, но они кажутся слишком сырыми и острыми в груди.

– Как ты думаешь, насколько плохи раны у нее под курткой?
– шепчу я.

Солана прикусывает губу.

– Я не знаю. После Гаса...

В животе поднимается новая волна желчи, когда Солана открывает полотенца и вручает их мне.

– Если нужна будет помощь, просто попроси.

Я делаю три глубоких вздоха. Потом иду к стулу.

– Привет, - говорю я, приседая перед Одри.

Она не моргает.

Я не знаю, что я мне делать. Потрясти ее? Дать нашатырь?

Я принимаю решение взять ее за руки, удивляясь, какой жар вспыхивает от прикосновения.

– Ты здесь, - шепчу я, когда ее взгляд проясняется.

Она осматривает комнату.

– Мы в отеле, - говорю я ей.
– Они пустили нас в уборную, и, надо надеяться, найдут нам одежду и бинты. Тебе нужно воды или чего-нибудь? Я знаю, что тебе не нравится пить или есть, но...

Одри трясет головой:

– Моя мама?

Такое облегчение слышать ее голос, я должен сопротивляться желанию обнять ее.

Вместо этого убираю волосы с ее глаз:

– Я не знаю. Но Солана не слышит ее эха.

Она выглядит столь же потрясенной новостями, как и я.

Пытаюсь придумать что-то замечательное и исцеляющее. Лучше, что я могу придумать:

– Я могу осмотреть твои раны?

– Аккуратно, обещаю, - добавляю я, когда она вздрагивает.

– Дело не в этом. Я... не хочу, чтобы ты видел.

О.

Я краснею, когда вспоминаю, что узнал о сильфидах и нижнем белье. Предполагаю, что это касается и бюстгальтеров и белья...

– Могу отвернуться, пока ты снимаешь жакет, - говорю я.
– И потом, можешь прикрыться этим... ну, знаешь.

– Я не это имела в виду, - говорит она, и я вполне уверен, что она краснеет.

Моя улыбка умирает действительно быстро, когда она говорит:

– Я не хочу, чтобы ты видел то, что он сделал со мной.

Ком ярости встает в моем горле, и мне трудно его проглотить. Еще труднее найти слова, чтобы объяснить, что я чувствую.

– Я ненавижу его за то, что он сделал тебе больно, Одри. И я очень не хочу видеть, что тебе больно. Но... все нормально, ладно? Это ничего не изменит. Я все равно...

Я останавливаюсь, и не даю сказать себе, что люблю ее.

Я не могу знать, сделает ли это все хуже или лучше.

Она несколько раз сглатывает, потом кивает и начинает расстегивать жакет.

– Я отвернусь, пока ты не скажешь мне, что можно смотреть.

Я смотрю на раковину и обнаруживаю Солану, наблюдающую за нами. Она теребит браслет на запястье, но когда мы смотрим, друг другу в глаза, она возвращается к ране на ноге.

Одри делает самый глубокий вдох, когда говорит мне, что она готова.

Мне все еще требуются несколько секунд.

– Все плохо?
– спрашивает она, когда я судорожно вдыхаю.

– Нет, это не как...
– Вероятно, лучше не упоминать Гаса.

Там только пять ран, и они не так глубоки, как я боялся.

Но... они очень специфичны.

– Я знаю, что эти раны - отметины, - говорит Одри.
– Не бойся сказать мне. Что он вырезал?

Я вздыхаю и прикасаюсь к трем ранам на ее правом плече.

– Прямо здесь он вырезал «З». Думаю, он хотел отметить тебя, как Западную.

Она кивает.

– Думаю, это так.
– Ее пальцы дразнят бриз, все еще скользящий по ее коже.
– Именно мой щит вызвал прорыв, если ты хочешь знать, - шепчет она.
– Сначала я даже не знала, что происходит. Я думала, что для этого мне нужен ты. Но, очевидно, нет.

Думаю, она не хочет, чтобы слова чувствовались подобно удару ветрорезом в мой живот, но... они действуют на меня именно так.

– Что еще?- спрашивает она, мне требуется секунда, чтобы понять, что она говорит о ранах.

Я двигаюсь к ее левому плечу и прикасаюсь к длинной, кривой глубокой ране.

– Он вырезал здесь свое штормовое облако. Думаю, это должно заклеймить тебя, как его.

Она сжимает руки в кулаки.

Я делаю то же самое, выжимая красную воду из полотенца, которое по-прежнему у меня в руке.

– А последняя?
– спрашивает она.

Мои пальцы перемещаются к ее пояснице.

– Это просто зубчатая линия. Но она самая глубокая. Думаю, он хотел причинить тебе боль.

– Возможно, - бормочет она.
– Но я легко отделалась.