Пусть тайга ко мне привыкнет

Бабушка достала с припечка Витькины гольфы и босоножки. Они были, как прежде, белые и красивые.

— Ой, бабуся! Спасибо! — Витька привстала на цыпочки и поцеловала тёмную морщинистую щёку. — Я обязательно к тебе приду. Правда же?.

Теперь кивнул Матвейка: «Акак же!» Они вышли на улицу.

— До свиданья! — попрощался Матвейка.

— Спасибо! — сказала Витька.

А бабушка Матрёна стояла на крыльце и махала им рукой: до свиданья...

ЭХ ТЫ, ЖАДИНА!

— А я в школу нынче пойду, — нарушил молчание Матвейка.

— И я. Осенью, — оживилась Витька.

— В нашу?

— Может, и в вашу. А может, в свою.

— Наша школа — самая лучшая! — похвалился Матвейка. — Самая большая и самая красивая...

Опять начал! Ну и хвастун этот Матвей-малый!

— Не веришь?! Хочешь покажу?

— Только я маме скажу.

— Сильно сердитая? — участливо спросил Матвейка. — Лупит?

— Ты что! — Витьке стало смешно. — Просто я за хлебом пошла, а она ждёт.

— Ну, тогда я с тобой. А то влетит.

Они снова прошли через весь посёлок и вернулись к новым домам.

— Слушай, а куда мы идём? — спросил Матвейка, когда они поравнялись с розовым домом и остановились у подъезда, над входом в который были нарисованы синее море и белая чайка.

— Домой, куда же, — удивилась Витька.

— К тебе или ко мне? — уточнил Матвейка.

— Ко мне, раз я тут живу.

— И я тут живу. Ты в какой квартире?

— В десятой.

— А я — в девятой! Вот здорово! Тогда я тебя знаю! Ты — Вика Турабова, приехала к отцу в гости, да?

— А ты — Матвей-малый, Степана Матвеевича, да?

— Привет!

— Привет!

И они хлопнули друг друга по плечу, как сделали бы два старых приятеля.

Потом Матвейка и Витька поднялись на свой третий этаж и позвонили в десятую квартиру.

— Вика! Наконец-то! Где ты пропадала?! А это что за мальчик? — спросила Людмила Петровна, увидев Матвейку.

— Мамочка, не сердись! Мы с Матвейкой... — затараторила Витька, повисая на маминой шее. — Это сын Степана Матвеевича, помнишь? Мы красили звёздочки у бабушки Матрёны, и ещё ели землянику, пили молоко. И ещё я упала в грязь из-за бычка, а она меня выстирала...

— Подожди, подожди, я ничего не понимаю. Мальчик, объясни, пожалуйста. А ты помолчи, — остановила она Витьку, увидев, что та снова собирается рассказывать.

Матвейка, надо признать, на взрослых производил приятное впечатление: он, когда с ним разговаривали, не проглатывал слова, не коверкал их, не крутился на одной ноге и не ковырял в носу.

И сейчас он спокойно, очень толково, не торопясь, обсказал всё, что с ними приключилось, и Людмила Петровна осталась довольна и решила, что наказывать Витьку, действительно, не за что.

— А можно, я ей новую школу покажу? — спросил Матвейка, когда Людмила Петровна, окончательно успокоившись, снова уселась вязать свитер для папы Турабова.

— Это далеко?

— Нет! Вон, из окошка видать. Там мой батька работает. Он — плотник! — гордо пояснил Матвейка.

— Подумаешь! А мой — буровик!

— А плотник — главная фигура на строительстве. Без него никакой дом не построится, даже каменный.

Опять расхвастался! Прямо надоело!

— А у меня попугайчики есть! Целых два? — сказала Витька. Рассчитала она точно: глаза у Матвейки стали круглыми, а губы чуть приоткрылись.

— Живые?!

— Ясно, живые. Какие же ещё!

— Покажи, — выдохнул он.

— Смотри, — пожала плечами Витька и повела его к птицам.

— Ух ты!.. Ух ты!.. — восхищался Матвейка, оглядывая Пашу и Дашу то справа, то слева, то сверху, то снизу. — А говорить они умеют?

— Нет, эта порода не разговаривает. Говорят попугаи жако. А волнистые просто декоративные, — выговорив последнее слово, Витька почувствовала себя ужасно учёной.

— Ничего, что декоративные. Всё равно, здорово! Представляешь, заходит какой-нибудь хмырь в зооуголок...

— Какой «хмырь»? — не поняла Витька.

— Ну, какой? Из Н-ска, или даже из Москвы. Знаешь, к нам много приезжают. Один раз иностранцы объявились — на нефтепровод их возили, показывали. Такие, с узенькими глазками!.. Они тогда ещё к нам в «Солнышко» приходили, я слепил пароход из пластилина... Я, между прочим, лучше всех в старшей группе лепил.

— Ну а дальше что?

— Подарил. А он мне говорит: «Карашо-паси-ба-карашо». Смех!

— Да нет, про «хмыря».

— А... Ну вот... Заходит, значит, а у нас — живые попугаи! Это в тайге-то! Представляешь?!

— Не представляю, — Витька начала чувствовать смутное беспокойство. — Попугаев-то где возьмёте?

— Как где? А эти?

— Ты — дурачок? — ласково спросила Витька. — Неужели ты думаешь, я отдам их тебе?!

— Не мне, а школе, — Матвейка сразу как-то присмирел, глаза запушились золочёными ресницами.

— С чего ради? — Витька была жутко обижена. Она мучилась, везла их за тридевять земель (в полном смысле этого слова). Одного попугайчика, Пашу, чуть не потеряла дорогой, и вот — пожалуйста! Является откуда-то лохматый, рыжий (да-да, рыжий, рыжий, конопатый!) мальчишка и требует отдать их школе. Да ещё школы-то нет! И не будет никогда!

— Будет, — тихо и спокойно, как разговаривал с Людмилой Петровной, сказал Матвейка. — Папа обещал. Вот увидишь, будет.

— Не будет-не будет-не будет! — быстро-быстро затараторила Витька, чтобы Матвейка не смог вставить ни слова.

Что разговаривать с глупой девчонкой? Все они, даже если имена у них мальчишеские, на всю жизнь — девчонки!

Матвейка встал и вышел из комнаты. А Витьке он сказал:

— Эх ты, жадина!

ДВА ПИСЬМА, ПОСЛАННЫЕ В ОДНОМ КОНВЕРТЕ, НО РАЗНЫМ АДРЕСАТАМ.

Внимание!!!

После прочтения сжечь или порвать на мелкие кусочки!

Дорогому дяде Арифу (Тайна!)

Дядя Ариф! Важная тайна от бабушки и всех. Ты никому не говори ни за что! Мне здесь не нравится. Потому что:

1. Нет эскимо (ни одной палочки!)

2. Все ходят пешком (даже бабушки и ребёнки!)

3. Некоторые обзываются ни с того ни с сего.

Всё!

В. С. Турабова (Витя). Просьба: другое письмо отдать Назимке. Лично!!!

Назимке Курбанову (адреса не знаю) от Вити Турабовой.