Путешествие в Тунис
Шрифт:
— Эй, барин, ты чего? — шепнул мужик в толпе. Поручик не ответил.
Ударила картечь. Туманов был ранен, отправлен в равелин.
Его дорога пролегла в Сибирь. В селе Орехове губернии Тобольской расквартирован был он у вдовы Антошиной. Распаковал пожитки, присел.
Вошел мужчина лет 25-ти:
— Вы? Николай Иванович?
С трудом узнал Туманов в высоком землеустроителе мальчишку, вызволенного у французов.
Они разговорились. Иван закончил гимназию, училище в Москве, но вот застрял в провинции. Стал землеустроителем.
Тайга безбрежная, стук топора: по вечерам, наевшись каши, Туманов говорил с Иваном. Иван ему поведал об отце, о графе, о Жероме.
— Как удивительно! Жером! — вдруг понял Николай Туманов цепь совпадений в этой жизни. — Я знал его сестру. Да, там свобода. А здесь — неволя. Беги в Америку, Иван! Ведь ты погибнешь в этой тайге.
— Америка? О ней все говорил мой старый граф. Взгляните! — Иван достал из-под рубахи цепочку, на ней — змея и иероглиф.
— Великий символ! — пробормотал Туманов. — Я от Жеромова отца такой же получил. Беги, Иван!
— Нет, Николай Иванович! Я человек неопытный, но думаю, что граф и вы — в плену у заблужденья. Работать надо в России. Вы все поймете.
Действительно, прокладывая тракт, Туманов вскоре изменился. Без книг, без женщин, без вина он стал другим — спокойным, молчаливым.
Однажды, проплутав с Иваном в лесу, их вывело к землянке. У входа сидел замшелый старец, из вымирающих народностей Сибири, и что-то кипятил на маленьком костре.
— Твоя садись! — сказал он русским.
На ломаном наречье он рассказал им притчу о хромом медведе.
Там получалось, что медведь многократно калечил ногу о капкан, но каждый раз шел на свои места в тайге.
Когда прошло два года, Иван сказал: «Теперь пора за дело браться!»
Он попрощался с Тумановым: знакомый купец Балыгин занялся золотом и брал его с собой.
В районе Красноярска им повезло: они наткнулись на золотую жилу. Иван разбогател, построил дом, завел семью.
Сергей родился в 1830-м, был весь в отца, но только больше силы нервической в нем чувствовалось.
Он рос в довольстве, с ним занимался местный грамотей из ссыльных — поляк Жегловский.
Когда Сергею исполнилось 13 лет, отец направил его в Москву — учиться. В санях, закутанный в медвежью шубу, он прибыл в первопрестольную. Шел 1843-й год.
Гимназия Завадских. Дортуар. К нему подсел румяный парень: «Я — Калызин, а ты»?
Сергей назвался, они сдружились. Вместе воровали, дрались, делились тайнами.
Когда им минуло 14, Калызин взял с собой Сергея. Была зима. Прошли мосты, кривые переулки.
В Зашейном Калызин дернул колокольчик. Открылась дверь. Намазанная дама в пеньюаре ввела их в анфиладу комнат. Барышни играли в карты.
Мадам Жужу, лет 45-ти, взяла Сергея за руку: «Идем ко мне!»
С тех пор мальчишка изменился: жизнь повернулась с новой, интересной стороны. После походов к дамам он спорил с Калызиным о счастье,
о доле народной. Калызин признался, что он социалист.Друзья расстались, когда им было 16 лет, договорившись продолжить учебу в Петербурге. Сергей поехал в Красноярск, к отцу.
В Орехове заехал к бабке — седой старухе.
— Ну как, внучок, как городская жизнь? — она его прижала и осенила знамением: «Держись, Сергей»!
Вошел старик, высокий, с ясным взором: это был Туманов!
— И он, — сказала бабка, — был нехристем, а ныне — человек.
Поговорив с Тумановым, Сергей поехал в Красноярск к отцу. Он еле узнал его. Отец, раздавшись в теле, страдал одышкой. Он бесконечно говорил о некоем графе, наполеоновом нашествии, видать, старел.
В конце беседы отец сказал: «Моя мечта — уехать заграницу. Я надышался этой пылью золотой. Я не медведь!»
В феврале возок отправился на Запад. Надрывно кашлял отец, пока проезжали города Тобольск, Уфа, Самара. Он отказался заехать в Орехово: «На воды»!
В Лейпциге богатые сибирякb сняли две меблированные квартиры по адресу Хайнгассе, 5.
Хозяйка, лет 80-ти, бормотала, сидя в кресле: «Я помню русских… там был граф К., студент. О, какие вечера!»
Но что-то, видимо, порвалось в цепи времен: какой граф К.? И тот ли?
Сергей махнул рукой, повез отца в Висбаден.
В Висбадене старик стал задыхаться и умер в отеле «Три Гнома». Был похоронен на русском кладбище. Сергей поехал в Петербург.
За окнами — Васильевский, пурга. А здесь — тепло: чай, бублики, варенье. Оратор — Калызин. Сергей, студент по медицине, слушает.
— Цепочка индивидуумов, — вещает оратор, — есть социальный фактор. А гомо человечикус — лишь элемент развития… (Они смеются.)
Потом — ночные улицы, трактиры, где декламируют немного Пушкина, Белинского, правдивых европейцев.
По николаевской России — ночные тени.
Наутро Калызина и трех других смутьянов забрали, и вскоре, в кандалах, они уж шли в Сибирь.
Сергей, закончив факультет, попал врачом в больницу.
Приземистая, кривобокая, она стояла на окраине большого города.
Больница — особый мир: там запах то ли формалина, то ли кислых щей. Здесь ощутил Сергей реальность физической угрозы всему живому.
Работал мало, тянулось время скучно, пока не наступила Севастопольская страда. В начале 1855-го он был назначен в военный госпиталь на 5-м бастионе.
20 апреля была атака британцев на бастион. В палатку влетела бомба, зашипела…
— Ложись, ребята! — Раздался взрыв, один из докторов стоял без головы, потом упал.
Атака была отбита. Все поле усеяно было лошадьми, людьми.
Как он сюда попал? Ему почудилось мерцанье единой воли за варевом событий.
Среди погибших англичан и русских лежал французский офицер: красивый малый, в красных шароварах. Не знал Сергей, что это был племянник Жерома, знакомца его отца.