Путин. В зеркале «Изборского клуба»

Приоритет евразийской цивилизации выше экономических приоритетов

Обнаружив в президенте Путине черты консерватора, мы более ясно начали понимать истоки складывающегося на наших глазах Евразийского союза, создание которого Путин обозначил в качестве своей главной магистральной, исторической линии, а предпосылки и условия к формированию которого он складывал все предшествующие годы своего правления.

Размышления о современном российском консерватизме, которым Владимир Путин уделяет всё больше внимания, прямым образом перекликаются с размышлениями о евразийстве, синтезирующем русскую политическую историю на основании уникальной геополитической и цивилизационной методологии. И, несмотря на то, что суть евразийской идеологии уже не раз была разложена по полочкам предыдущими поколениями евразийцев, а также идеологами неоевразийства — нашими современниками, — всё это оставалось лишь красивыми теоретическими выкладками до тех пор, пока Путин не придал евразийству новую актуальность. Теперь, когда евразийство стало общим местом и достоянием политических элит, следует ещё раз освежить в памяти основные постулаты этого уникального мировоззрения.

Преемственность истории

В первую очередь, что и стало определяющим фактором в выборе Путиным евразийской идеологии, евразийство — это преемственность русской истории. Сам Путин не раз подчёркивал свою приверженность преемственности исторических этапов: признавая заслуги реформаторов начала 1990-х, что всегда довольно болезненно воспринималось патриотическим лагерем, Путин тем не менее считает распад СССР геополитической катастрофой, чем приводит в восторг патриотов-коммунистов. Но тут же Владимир Владимирович обращает внимание на подвиг русской армии времён Первой мировой войны, на несправедливо забытых героев белой русской армии, на заслуги династии Романовых — на радость монархистам-консерваторам новой волны, но и не забывает при этом о трагедии Русской церкви времён раскола и о жертвах среди староверов. Когда же сторонники «красного» проекта и монархисты-романовцы затевают спор относительно того, на чьей стороне симпатии президента и чью идеологию он видит в качестве идеологии будущей России, сам Путин замечает: «Мы ушли от советской идеологии, вернуть её невозможно. Приверженцы фундаментального консерватизма, идеализирующие Россию до 1917 года, похоже, так же далеки от реальности, как и сторонники западного ультралиберализма». Кажется, что президент создал неразрешимую коллизию, высказав симпатию относительно всех предыдущих и настоящих этапов русской истории, он одновременно отверг все представленные ими идеологические модели. Ответ кроется в приверженности принципу преемственности истории. Путин воспринимает Россию и её идеологические периоды целиком, не дробя и не выстраивая иерархию существовавших идеологий, не отдавая предпочтения ни первой политической теории либерал-демократии, доминировавшей в 1990-х, ни второй политической теории марксистско-советского проекта, ни третьей политической теории правой, националистической России Романовых. Со всей очевидностью выбор Путина в этом случае падает на четвёртую политическую теорию, выходящую за рамки эпохи модерна и связывающую все этапы тысячелетней русской истории воедино. Речь идёт об идеологии евразийства, и сегодня никто не станет спорить насчёт приверженности Путина этому идеологическому течению.

Преемственность эпох — основа исторического воззрения евразийцев. Собственно, с интуицией относительно неизбежной конвергенции русского имперского проекта и красной России большевиков, высказанной некоторыми представителями белой эмиграции начала XX столетия, и возникло евразийское направление — сначала в белоэмигрантской среде Европы, а затем и в реализованном Сталиным национал-большевистском проекте самой России, соединившем в себе державность империи и социалистические достижения марксистов. Сам концепт Россия-Евразия изначально представлял имперскую модель правления, воспринятую Русью от империи Чингисхана, и социалистические принципы европейского марксизма, положенные на русскую почву.

Путин и «цветущая сложность»

Именно понятая как Евразия, Россия обнаруживает свою неизменную и константную суть, свою непрерывность в истории — от разрозненного множества славянских, тюркских и финно-угорских племён, через периоды Киевской и Московской Руси — к Великой континентальной империи, вначале — «белой», потом — «красной», вплоть до сегодняшней, несколько растерянной, но внутренне собирающейся для нового исторического рывка России. Именно концепт Евразии смог уместить в себя всё исторически складывавшееся воедино этническое многообразие, скрепив его стратегическим единством большой империи по заветам Чингисхана. Сам Путин определяет этот процесс так: «В России, на которую пытались в своё время навесить ярлык “тюрьмы народов”, за века не исчез ни один, даже самый малый этнос. Все они сохранили не только свою внутреннюю самостоятельность и культурную идентичность, но и своё историческое пространство. В советское время к этому относились так же внимательно — почти каждый маленький народ имел своё печатное издание, поддерживались языки, поддерживалась национальная, этническая литература. Кстати говоря, многое из того, что делалось в этом смысле раньше, нам нужно бы вернуть и взять на вооружение. При этом у нас накоплен уникальный опыт взаимовлияния, взаимообогащения, взаимного уважения различных культур. Эта поликультурность, полиэтничность живёт в нашем историческом сознании, в нашем духе, в нашем историческом коде. На этом естественным образом тысячелетие строилась наша государственность».

К слову сказать, совсем иным путём в отношении собственных народов пошла Европа. Слившись в крупные империи, народы Европы сначала безвозвратно растворились в них, смешавшись в больших плавильных котлах европейской истории, богатой на войны и кровавые многолетние конфликты, а затем и вовсе распались на осколки государств-наций, где от коллективной субъектности народов не осталось и следа. Центральное место в социальном устройстве национального государства Европы занял гражданин, высшим достижением считающий для себя статус «буржуа». Тем трагичнее судьба европейцев видится в формате возникшего и неуверенно стоящего на своих глиняных ногах колосса Европейского союза, где последние остатки идентичности, выраженные в принадлежности к той или иной нации, растворились в гражданской биомассе безликого, а теперь уже — и бесполого ЕС. Вряд ли кто-то в России, находясь в здравом уме, пожелает такой бесславной судьбы для нашего этнического и культурного многообразия «цветущей сложности Евразии». Евразийство — это то, что, сохраняя тысячелетнюю непрерывность русской истории, в то же время сохраняет идентичность всего многообразия народов нашего континентального, простирающегося от географической Европы до географической Азии, государства.

Не случайны и регулярные отсылки Путина к трудам великих русских евразийцев и консерваторов — Льва Гумилёва и Константина Леонтьева, утверждавшего — на что прямо ссылается Путин в своём Валдайском выступлении, говоря о евразийской составляющей российской истории, — что Россия всегда развивалась как «цветущая сложность». Сам Путин добавляет к этому тезису, что Россия должна восприниматься «как государство-цивилизация, скреплённая русским народом, русским языком, русской культурой, Русской православной церковью и другими традиционными религиями России. Именно из модели государства-цивилизации вытекают особенности нашего государственного устройства. Оно всегда стремилось гибко учитывать национальную, религиозную специфику тех или иных территорий, обеспечивая многообразие в единстве. Христианство, ислам, буддизм, иудаизм, другие религии — неотъемлемая часть идентичности и исторического наследия России в настоящей жизни её граждан. Главная задача государства, закреплённая в Конституции, — обеспечение равных прав для представителей традиционных религий и атеистов, права на свободу совести для всех граждан страны». Так видит Путин нашу цветущую сложность Евразии, и этот взгляд не имеет ничего общего ни с унификационными проектами Европы, ни с идеологическим однообразием марксизма, ни с насильственной русификацией романовского периода. Евразийство — есть высшая степень культурного и конфессионального плюрализма при сохранении политического имперско-государственнического централизма, и это именно то, что всегда было определяющими факторами для Путина.

Евразийский прагматизм

Путин не был бы Путиным, если бы не нашёл возможность самым прагматичным образом воспользоваться всеми преимуществами, которые даёт евразийство, особенно — в области экономики. И здесь магистральным проектом, неразрывно связывающим судьбу самого Владимира Путина с судьбой России в истории, является проект восстановления России как Евразийской Империи, выраженный в формате, который осторожный реалист и прагматик Путин определяет понятием «Евразийский союз». На сегодня Евразийский союз для России — это единственная возможность, сохранив целостность, сохранить идентичность. Восстановление большого пространства — это возможность сохраниться, выраженная в категориях геополитики. Начиная постепенно, с экономики, Путин запускает процесс восстановления геополитической субъектности России, что неразрывно связано и с политикой, и с вопросами безопасности, и с решением проблемы восстановления стратегического единства большого пространства Евразии, разрушенного в момент крушения СССР. Именно нарождающееся геополитическое мышление Путина заставляет его утверждать, что «крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века. Для русского же народа оно стало настоящей драмой. Десятки миллионов наших сограждан и соотечественников оказались за пределами российской территории». А так как Путин, на что он уже неоднократно недвусмысленно намекал, не является марксистом, следовательно, и исправление последствий крупнейшей геополитической катастрофы века, очевидно, не будет связано с восстановлением советской модели. Демократическая империя на основе многоукладной экономики — всё то, что укладывается как в идеологические представления самого Путина, так и в рамки евразийской идеологии. И здесь путинский экономический прагматизм совпадает с геополитическим восстановлением большого культурно-цивилизационного пространства, вновь вмещающего в себя десятки миллионов наших сограждан и соотечественников.

Определив Путина как безусловного евразийца с консервативными воззрениями, придерживающегося принципов цельности русской истории на фоне культурно-этнического плюрализма и политического централизма и стремящегося восстановить большое геополитическое пространство Евразии, рассмотрим остальные составляющие евразийского мировоззрения, попутно выявляя их корреляцию с деятельностью Владимира Путина за период его нахождения у власти.

Для евразийства, делающего основную ставку на идею, экономика есть не цель, как в марксизме или либерализме, но лишь средство, формальный атрибут, не загнанный в жёсткие рамки идеологической догматики, а свободно варьируемый в зависимости от интересов государства. Данный подход наиболее близок Путину, который заимствует наиболее полезные для государства принципы как из либеральных выкладок — отсюда многолетнее влияние либералов на российский экономический блок, так и из социалистических принципов, из которых вытекают и социальные программы, реализуемые Путиным, и существенная роль государства в регулировании экономики. Всё это в то же самое время даёт возможность выстраивать двусторонние отношения с государствами постсоветского пространства, выбравшими самые разные пути развития экономических стратегий — от социалистических принципов, реализуемых Белоруссией, до жёстких либеральных моделей прибалтийских государств. Такой хозяйственно-экономический плюрализм позволяет России стать своего рода интерфейсом взаимодействия между субъектами столь разнородного постсоветского пространства, а значит, даёт Путину возможность выступить в роли глобального интегратора Евразии.

Изначальный прагматизм евразийского учения применительно к экономической сфере позволяет наиболее эффективно достигать экономического процветания. Те экономические формы и инструменты, которые служат политическому и мировоззренческому идеалу евразийства, укрепляют российскую государственность — принимаются и реализуются во всей полноте, вне зависимости от того, откуда они произошли — из либерализма, социализма или концептов третьего пути в экономике. Всё то, что наносит ущерб солидарности постсоветского пространства, стабильности и эффективности экономики внутри России, — порицается независимо от чисто экономического аспекта. Кажется, что это само собой разумеющийся подход, однако так было не всегда. Ещё в 1990-х либеральные рецепты и их абсолютная доминация как над интересами общества, так и порой над здравым смыслом ставились превыше всего. И если западные экономические советники диктовали российскому политическому руководству неизбежность скорейшего создания класса собственников, которым, любой ценой и за любую цену, необходимо было раздать крупнейшие куски государственных активов, то политическая элита — осознавая или не осознавая последствия данного процесса — безропотно реализовывала этот чудовищный либеральный рецепт в угоду последовательной реализации либеральных реформ. То же относится и к советской эпохе, где подходы советского хозяйствования, укладываясь в рамки марксистской догматики, порой расходились со здравым смыслом, демонстрируя образчики бесхозяйственности и расточительности.

Путин отбросил как советские идеологические клише, так и либерал-реформаторские, сделав ставку на экономический прагматизм, за счёт чего довольно быстро поднял российскую экономику из руин, в которых она оказалась благодаря шоковой терапии экономических экспериментов либерал-реформаторов. И этот прагматизм, как уже было сказано, чётко укладывается в евразийский экономический подход многоукладной экономики, где крупные, в первую очередь сырьевые отрасли могут находиться под контролем государства, а средний и мелкий уровень экономического хозяйствования допускает присутствие как коллективной, так и полностью частной собственности на средства производства.

Евразийское государство, евразийская цивилизация, евразийская культура, таким образом, являются приоритетами более высокого уровня, чем экономическая сфера — производство, финансовая система и т. д., подходы к реализации которых вытекают из приоритетов высшей целесообразности евразийского мировоззрения.

Евразийское государство, евразийская цивилизация, евразийская культура, таким образом, являются приоритетами более высокого уровня, чем экономическая сфера — производство, финансовая система и т. д., подходы к реализации которых вытекают из приоритетов высшей целесообразности евразийского мировоззрения, которое, в свою очередь, в отличие от марксизма и либерализма, не экономикоцентрично. Поэтому его экономическое выражение во многом зависит от специфики конкретной исторической ситуации, чем вариативно и пользуется Путин, смещая акценты то в пользу либерализма, то в пользу большего внимания к социальным программам и усилению роли государства в вопросах экономического регулирования.