Пять минут жизни

Я засмеялась и положила руку на сердце. В течение моих восемнадцати месяцев амнезии Джим посмотрел все девять сезонов «Офиса». Четырежды.

– Иди, – сказал он. – Они ждут, чтобы ты их сразила.

Мы с Эме провели экскурсию по выставке для поклонников искусства, критиков, арт-дилеров и прессы. Вокруг нас гуляла публика, а обслуживающий персонал разносил шампанское и закуски.

– Эта первая комната называется «Весна в пустыне», – сказала Эме. – Художник готов расцвести в своем даровании.

Я наклонилась к Эме.

– Расцвести в своем даровании?

– Просто смирись, – пробормотала она в ответ.

В «Весне» были представлены мои работы из художественной школы: пирамиды и сцены в пустыне, Нил и Сфинкс.

Эме привела нас в следующее помещение, называемое «Крик». Рисунки Египта, только теперь из цепочек слов. Мои крики о помощи. Их было немного – только те, которые Джимми и доктор Чен спасли за несколько недель до первой процедуры лечения.

Я услышала испуганное бормотание и приглушенные разговоры, когда группа вытянула шеи, чтобы прочитать крошечные цепочки слов. Я подняла голову и увидела одну.

Захвачен похоронен похоронен рожден порван траур стон одинок одинокий одинокий одинокий одинокий одинокий

Моя кожа покрылась мурашками. В амнезии было так одиноко, но те дни было труднее вспомнить, и они исчезали с каждым мгновением рядом с Джимми и Джеком.

– Далее у нас «Поворотный момент», – сказала Эме.

Здесь была выставлена только одна картина: разрушенный холст Нью-Йорка. Букет небоскребов прорастал из Центрального парка, и черные полосы краски зачеркивали голубое небо.

Я снова вздрогнула и тихо помолилась за всех, кто подвергся нападению, жестокому обращению или издевательствам – мальчиков на игровых площадках или женщин, пойманных в собственных кроватях, – которые чувствовали, что у них не осталось голоса.

Затем настал «Переход». Здесь была картина в стиле Джексона Поллока, которую я нарисовала после первой процедуры. Другой вид крика о помощи. Желание быть свободным, чтобы узнать мир и все его цвета. Не сковывать себя рамками холста.

В слабо освещенной нише размещались картины, которые я сделала после того, как вернулась амнезия. Все картины нью-йоркской ночи, виды из отеля «Артхаус». Несколько других полотен, показывающих Таймс-сквер в геометрических цветных плоскостях. Абстракция, как фотографические вспышки.

– Это, – драматически сказала Эме, – называется «Пейзаж снов».

Я улыбнулась.

– Как тонко.

– Тихо, им нравится.

Наконец, последняя комната, ярко освещенная и самая красочная, была увешана картинами, которые я сделала после второй процедуры лечения. Моя лучшая работа за последние десять лет. Никаких больше огромных пустынь или городских пейзажей, все эти полотна были сценами из нашего маленького дома в Бунс-Милл.

Джимми в субботу утром спит с нашим маленьким сыном на груди. Оба с открытыми ртами в одинаковых позах.

Журнальный столик нашей гостиной загроможден игрушками Джека и моими набросками.

Гитара Джимми в углу комнаты, свет струится из окна.

Тур завершился, и посетители восхищенно загудели и защелкали фотоаппаратами.

– Ты слышишь это? – спросила Эме. – Это звук твоего искусства, которое достигло их сердец. Ты умница, моя дорогая. Не то чтобы я удивлена. У меня нюх на эти вещи.

– Спасибо, Эм. За все.

Она просияла и взяла две бокала шампанского с подноса.

– Поздравляю, милая. – Мы чокнулись, и она сделала глоток. – А теперь иди и найди своих родных, пока я разговариваю тут.

Я взяла бокал и вернулась к Джимми. Тот, все еще с Джеком на руках, стоял и разговаривал с Делией и Роджером.

Я давно простила свою сестру. Джимми потребовалось немного больше времени, но и он справился. Тем не менее, эхо вины было запечатлено на лице Делии. Оно же читалось в ее неуверенной походке и поцелуе в мою щеку.

– Это невероятно, – сказала она. – Я так тобой горжусь. И я знаю, что мама и папа тоже гордились бы.

– Спасибо, Дел. Я тоже так думаю. Роджер, спасибо, что пришли.

– Ни за что бы не пропустили, – ответил он немного рассеянно.

– Как дела в Ванкувере?

Он не ответил. Роджер повернулся, сунул руки в карманы и уставился на картины.

– Роджер, дорогой, – мягко окликнула Делия. – Моя сестра задала тебе вопрос.

– Хм? Ой. Извините, я просто… Это завораживает. Просто… невероятно. Эволюция этого… Это как если бы разные люди рисовали их на разных этапах жизни, но все же все картины объединяла единая мысль.

– Ух ты, Роджер. – Я чмокнула его в щеку и прошептала: – Большое тебе спасибо.

– Это все правда. Твоя работа…

– Я про то, что ты сделал мою сестру счастливой. – Мне не терпелось пошутить, что Гераклу было легче, но я была слишком счастлива, чтобы отпускать колкости.

– Джек становится таким большим, – заметила Делия. Она решила не заводить собственных детей, но я иногда задавалась вопросом, не сожалеет ли сестра об этом. Особенно когда она смотрела на Джека с такой тоской.

– Держи. – Я передала Джимми шампанское и забрала Джека из его рук, чтобы вручить сына Делии. – Вы с Роджером присмотрите за этим маленьким сорванцом? Мне нужно поговорить секунду с моим красивым мужем.

Делия обняла Джека.

– Хочешь посмотреть картины мамы? Давай. Мы с дядей Роджером покажем тебе наши любимые.

Она поставила Джека на пол и повела его за ручку к… залу «Переход». Всего несколько шагов, затем Джек потянулся к Роджеру, желая, чтобы его снова понесли.

– Плод нашей любви, – обратилась я к Джимми.

– Да, – подтвердил Джим. – Он наше маленькое чудо.

Я кивнула, мое сердце ударилось о грудь.

– Наша жизнь была полна чудес.

– Точно. – Джимми попытался передать мне шампанское. – За тебя, детка. Они в восторге, не так ли?

– Да. Но я не хочу пить. – Я вздохнула. – Вернее, мне нельзя.

– Почему нет? – спросил он, а затем уставился на меня.

Я кивнула, слезы текли у меня из глаз, и я наконец смогла произнести слова:

– Я беременна.

Джимми так и замер.

– Что?

Я сдержала смех, глядя на его ошеломленное лицо.

– У меня будет еще один ребенок.

Джимми явно вспоминал, какой ценой нам далось появление Джека на свет. Напиток в его руке дрогнул, и я забрала бокал у мужа и поставила на стол, пока он не уронил.