ПЯТЬ НОЧЕЙ

Просидел в кресле, как приклеенный, до самого вечера. Ни поссать, ни попить, спросить выйти даже боялся. Только и наблюдал, как мимо арестованных проводят. В основном чистокровный сброд: грязные, смердящие, раздавленные. Меня бросало в шок от одной только мысли, что с этими людьми мне предстоит жить, общаться и стать таким же, как они. Вот тогда-то окончательно и улетучилась вся моя спесь, реальный мир навалился всей своей кажущейся нереальностью.

В половине шестого вернулся мент, сообщил, что сегодня какую-то крупную банду накрыли. Все койки заняты, «но завтра, не переживай, все наладится». Сочувственно похлопал по плечу, как близкого человека, в чьей нелёгкой судьбе он принимает искреннее участие.

– Вижу, устал, езжай домой, отдохни, – посмотрел на меня пристально, – ты ведь до завтра не сбежишь?

С тех пор я внимательно слушал в трубке его монотонную речь. Стал ненавидеть телефон, вздрагивал от каждого звонка.

А он всё звонил и звонил, неторопливо переворачивая мне мозг. Говорил: подожди пока, у меня тут чаёк подоспел. И я слушал, как бурлит чайник; шипит в кружке заварка, залитая кипятком; размешивается сахар, две ложки; скрипит стул, и мент с удовольствием, по-поросячьи, прихлёбывает обжигающий чай. «Что ж ты никак не сдохнешь!» – крутилось у меня в голове. Но он только сплёвывал нифеля, выпуская из носа струи дыма самых ядрёных сигарет и продолжал задушевную беседу.

– Вот ты – журналист. Типа правдоискатель. Статейки всякие гадостные пишешь. Людей порочишь. Женщину до инсульта довел. А ведь у тебя и у самого грешков хватает.

Следак вытаскивал на свет такое, о чем я давно предпочёл забыть и уж точно на трезвую голову никому бы не рассказал. Смакуя каждую подробность, сопровождая вставками из советской морали, он хоронил моё самолюбие под толстым слоем воскресших пороков.

И так полтора года. А когда уже жизнь на воле превратилась в тюрьму, мне выдали постановление о прекращении уголовного дела за недостаточностью улик. Полугодовой давности!

Сломал меня мент. Я готов был взорваться из-за любой мелочи. Стал раздражителен. Начал пить, устраивать скандалы. Писать перестал, не мог уже. Статьи получались постными, как похлёбка ракового больного. Пришлось перейти в редакционный отдел. Жена не выдержала, ушла. «Друзья» разбежались.

– Разве так бывает? – прошептала Кира.

Её невидящий взгляд, казалось, блуждал в темноте, а разум застыл на краю понимания.

– Тебе сколько лет, девочка? – негромко спросил я.

– Двадцать три.

Я потупился, не зная, что сказать. Возраст непримиримой борьбы романтики с реализмом.

Все молчали. Тишина разлучила присутствующих. Растущая горка измельчённых салфеток, чирканье зажигалки, измученная ожогами пепельница.

– Так там действительно кто-то умер? – тихо спросила Кира.

– Что? – переспросил я.

– Я говорю: там правда человек умер?

Вопрос, который я тщательно прятал от самого себя, с неимоверной настойчивостью зазвенел в ушах. Плечи опустились, во рту образовалась горькая кашица.

– Да откуда я мог знать, что так всё выйдет?

Уже совсем недружественное молчание переполнило комнату.

– Ты хоть правду написал или реально наврал? – наехал Макар.

– Я уже и сам ни в чём не уверен.

– Ну, ты и баран.

Я налил только себе, залпом выпил. Повертев в руках стакан, молча вышел в подъезд и с размаху вколотил его стену. Тяжесть прошлого просто раздавила.

Вернулся, как побитая собака, сел за стол. Мой жалкий вид мог тронуть только Киру, но не Макара.

– В общем так. Заедешь к родственникам – попросишь прощения. Хоть на колени вставай. В церкви свечку поставишь. Раскаешься. И молись о прощении. Понял?

Я кивнул.

Так и поступил. Описывать не стану – просто не хватит сил.

Рассвет

Время лечит. В моём случае, может быть, даже слишком быстро. Стремительно летевшие дни заглушали боль, а повседневная суета отвлекала от мрачных мыслей. Жизнь постепенно вернулась в проторённую колею. Новой в ней была только Кира.

Мне хотелось её видеть каждый день и каждую ночь. Но, боясь показаться навязчивым, я лишь воспроизводил в визуальном и чувственном воображении её черты, смех, очарование, лёгкость, с которой она устраивалась в моей разорённой душе. И мне становилось тепло и забавно, словно я слышал отрывки не совсем складной мелодии, которую она сочиняла для незнакомого инструмента.

Однажды мы договорились в воскресенье выехать на природу. Посмотреть на рассвет, погулять в лесу, пожарить шашлыки, в общем, уподобиться героям из фильма, в котором Москва никому не верит. Макар заехал ко мне на «газели», забитой до краёв дачной утварью.

– Это что за тарантас? – вяло прохрипел я.

Мой организм не желал просыпаться в такую рань, тело покачивалось, голос Макара звучал откуда-то издалека.

– Ты что, не проснулся? Это же «роллс-ройс» городского бездорожья, – усмехнулся Макар и, поморщившись, добавил, – тёща попросила вещички на дачу отвезти. Так что я с вами полдня и дальше покачу. Обратно на электричке доберётесь.

Не в силах протестовать, я махнул рукой – у Макара ведь всё равно по-другому не бывает. Загрузились и покатили к назначенному перекрёстку, где должны были подобрать Киру. Она ждала нас на остановке, укутанная в тёплую негу недавно оставленной постели. Её лицо, не тронутое макияжем, просияло улыбкой под светом набегающих фар.

Она деловито встроила свой рюкзак, как пазл в инженерную головоломку, и в машине стало полно места, плюхнулась в объятия садового инвентаря и как ни в чём не бывало затарабанила по коленкам.

– Поехали, поехали, уже скоро рассветёт.

– Рассветёт, когда доберёмся, – усмехнулся Макар и вдавил педаль газа.

Оторопев от рёва «газели», улицы побежали прочь, подтягивая окраину, и вот мы уже на трассе летим к месту, где рассвет ожидает нашего прибытия.

– Как-то возил оркестр на рыбалку после прощального концерта. Молодой тогда ещё был, дорогу плохо знал, да и темень была, хоть глаз выколи, – завёл шоферскую байку Макар, – Плутали, плутали. В автобусе уже все перепились, поссорились, помирились, пока я отыскал подходящее место. На берегу озера под звёздным небом. Народ в восторге! Выгрузили бухло, кое-как расставили палатки, и понеслись песни, танцы. Здоровенный костёр развели и давай через него прыгать. Ну, а кто подпалился или подозрения вызывал, на того ведро озёрной воды сходу опрокидывали. Мокрые были все. А утром, когда протрезвели, увидели, что устроились на каком-то засранном пятачке. С одной стороны – трасса, фуры так гоняют, что глыбами воздуха палатки сносит. А озером работает разлившаяся канализация. Хорошо, что грузовики воздух вентилировали, а то бы сдохли от вони. Комары-мутанты, жабы с курицу, музыканты в разноцветной параше. Мат стоял, как в оркестровой яме. Побросали всё и в ближайшую деревенскую баню. Народ собрался, гогочут, семечки лузгают. Без вас, туристы, говорят, не было бы у нас в деревне вообще никакой бани. А так – химкомбинат на всякий случай поставил.

– Ты хоть дорогу туда запомнил? – потягиваясь, спросил я.

– А чего ее помнить. Туда по пьяни все дороги ведут.

– Мы что, туда едем? – то ли в шутку, то ли всерьёз спросила Кира.

Макар покачал головой.

– Нет, конечно. Дача у тёщи в другой стороне. За рулём трезвенник. Да и погода смотри, какая! Шепчет!

Мы катились по дремлющему шоссе, солнце потягивалось, не желая вылезать из-под «лежачего полицейского», Макар травил байки, а я, устроив голову на мотке дырявого одеяла, уснул. Даже приснилось что-то. Струя воды, слюны и ещё каких-то гнилостных ингредиентов изо рта Макара смыла беззащитный сон с моего лица и потребовала прикоснуться к свежести раннего утра. Я отказался. Пинок похитителя снов оказался более убедительным. Пришлось покинуть машину. В благодарность грохнул дверью, отшатался, как зомби, куда-то в сторону, упрямо пялясь в закрытые глаза. Не знаю, сколько я простоял, но поток ледяной воды, окативший меня с ног до головы, сразу пробудил во мне массу сверхспособностей. Моё сердце остановилось, подойдя к гипоксической коме²⁵, учтиво попросило о помощи. Душа вылетела, покрутила пальцем у виска, потёрла мне уши и принялась за щёки. Дыхание вернулось, я открыл глаза.