Пять веселых повестей

И снова меня спугнула Липучка. Она всегда очень оригинально входила в комнату: стукнет - и тут же войдёт, не дожидаясь, пока я скажу: «Можно» или «Кто там?» Непонятно даже, для чего она стучалась. Я еле-еле успевал сбрасывать под стол учебники и тетради. Так было и на этот раз.

Но на пороге Липучка очень долго переминалась. Ясно было, что она хочет о чём-то спросить меня или попросить.

Липучка была вся какая-то разноцветная: волосы - рыжие, лицо - красное от смущения, сарафан - неопределённого, выгоревшего цвета, ноги - сверху бронзовые, а внизу серые от пыли, будто нарочно присыпанные порошком.

–  Ой, не знаю прямо, с чего начать, - выговорила наконец Липучка.

–  А ты начни с самого начала, - посоветовал я. Набравшись смелости, она начала:

–  Ой, Шура, ты должен мне помочь! Заявление одно составить… Очень важное! В горсовет. Понимаешь?

Я покачал головой: дескать, пока ничего не понимаю.

–  Ну, в общем, дело такое, - стала объяснять она.
– От станции до нашего города - довольно далеко. Да ещё дорога в гору… А автобуса нет. Хоть на себе вещи волоки!.. Надо, чтобы автобус ходил.

–  А чего ты об этом беспокоишься?
– удивился я.

Липучка стала тыкать в меня пальцем, как в чудо какое-нибудь:

–  Вот смешно! Не понимает! Люди ведь с вещами приезжают, а автобуса нет. Ну вот, значит, разные… - Тут она замялась, подыскивая подходящее слово.
– Ну, в общем, разные несознательные люди всем этим пользуются. На государственных телегах возят приезжих, а денежки себе в карман кладут.

И снова я подумал: «Нет, Липучка не только «ойкать» умеет!»

–  Надо написать про всё это, - решительно продолжала она.
– Только я сама не смогу: не умею я заявления писать. А ты лучше напишешь! Так что сразу резолюцию красным карандашом поставят. Знаешь, в левом уголке…

«Да, поставят резолюцию красным карандашом!
– подумал я.
– Двойку с ехидной закорючкой поставят, как Андрей Никитич. До чего же это неприятное дело - быть двоечником! И ещё зачем-то, как дурак, пожимал плечами. Рассказал бы честно про двойку, а то вот выкручивайся теперь!»

Но вздыхать было поздно, и я выкрутился.

–  Помочь - это можно, - сказал я.
– Только у меня очень плохой почерк, ты ничего не разберёшь. Я сам иногда не разбираю.

–  Ой, это ничего!
– успокоила Липучка.
– Ты мне продиктуй, ладно? А я запишу.

Это был выход из положения.

–  Хорошо, я буду диктовать, а ты пиши, - согласился я.

Чернила и ручка были на столе, словно поджидали Липучку.

Сочинять мне было не впервой: натренировался уже, читая мамины письма. Кроме того, одна наша соседка в Москве очень любила сочинять всякие жалобы и собирать под ними подписи жильцов: то ванна протекает, то кто-то из соседей долго разговаривает по телефону. Прежде чем собирать подписи, соседка читала свои заявления вслух на кухне. Каждую жалобу она начинала словами: «Нельзя без чувства глубокого гражданского возмущения писать о том…» И я начал диктовать Липучке:

–  Нельзя без чувства глубокого гражданского возмущения писать о том, что между городом и станцией нет автобусного сообщения…

Потом я вспомнил, что соседка наша обязательно употребляла такие выражения: «используя своё служебное положение», «некоторые личности», «не пора ли». Я продиктовал Липучке:

–  Используя своё служебное положение, некоторые личности перевозят приезжих за деньги на государственных телегах. Не пора ли покончить с этим?..

И ещё мне вспомнилось, что каждую жалобу соседка наша кончала угрозой: если, мол, не примете мер, то буду жаловаться выше. И я продиктовал:

–  Если автобуса не будет, мы напишем жалобу в Москву!..
– А потом посоветовал Липучке: - Теперь собери подписи. Побольше подписей… И всё будет в порядке.

–  Ой, как коротко получилось!
– воскликнула Липучка, разглядывая тетрадный лист, который остался почти чистым.

–  Это хорошо, что коротко, - объяснил я.
– Длинное заявление могут не дочитать до конца. Понимаешь?

–  Понимаю. Ой, ты очень здорово продиктовал! Прямо как взрослые пишут в самых настоящих заявлениях!

Липучка аккуратно свернула лист в трубочку, а я скромно развёл руками - дескать, что уж тут особенного: написать заявление - это для меня раз плюнуть.

Липучка хотела сразу бежать в горсовет, но я остановил её:

–  А подписи?

–  Ой, их собирать очень долго.

Мне в голову сразу пришла идея:

–  Не надо собирать. Напиши внизу так: «Белогорские пионеры, всего три тысячи подписей».

–  Что ты, что ты! Три тысячи! У нас и с грудными младенцами столько ребят не наберётся.

–  Тогда напиши: «Всего двести подписей». И дело с концом.

–  Ой, разве можно? Ведь это неправда!

–  Для хорошего дела всегда соврать можно, - успокоил я Липучку.

Она снова уселась за стол. Но тут мы услышали, что кто-то лезет в окно.

ПОХИЩЕНИЕ

Саша поудобнее устроился, укрепил свои локти на подоконнике и обвёл нас презрительным взглядом, как бы говоря: «Ерундой всякой занимаетесь, а я между тем…»

–  Ой, что-нибудь случилось?
– вскрикнула Липучка.

–  Случилось, - преспокойно ответил Саша.
– Приготовьтесь - сейчас комнату подметать буду.

Подметать комнату? Рехнулся он, что ли? Мы с Липучкой растерянно переглянулись.

–  Чего глаза таращите?
– Саша подтянулся на руках, вскарабкался на подоконник и спрыгнул на пол.
– Веник со мной. Понятно?

–  Ой, похитил?
– Липучка, как всегда в минуты восторга, хлопнула в ладоши, так что даже помяла своё заявление. И, прижав руки к груди, затаила дыхание.

Саша обшарил глазами стены.

–  У тебя йод есть?
– спросил он у меня.
– Что-то я аптечки не вижу.

–  Не знаю… Есть, наверно. А зачем тебе йод?

–  Ой, ты небось поранил его, когда у мамаши отбивал, да?
– догадалась Липучка.
– Лассо накинул, да?

–  Что я, бандит какой-нибудь? Это я с пиратами хотел сражаться, а он вовсе не пират… Очень даже симпатичный парень, только застенчивый, как девчонка. Людей боится… Но мы это дело из него выбьем.

–  Ой, мы его бить будем?
– испугалась Липучка.