Пятицарствие Авесты

— Я его шофёр.

— Понятно, — усмехнулся Виктор. — Почему Светлана вам доверяет?

— У неё есть на это основания, — было ему ответом.

— Тогда они есть и у меня, — спокойно констатировал он. — А есть ли у вас

основания доверять мне — решать вам.

Тот ничего не ответил, а Виктор попросил заехать в цветочный магазин. Купив

букет красных роз, крупных, радостного, насыщенного цвета, он взял бутылку

шампанского в соседнем магазине и вернулся в машину, чтобы через несколько минут

быть на месте, в районе, хорошо ему знакомом, что неудивительно для столь

небольшого города. Выйдя из машины, попрощался с шофером, с которым они уже

перешли на «ты», прошёл в подъезд пятиэтажки, где находилась названная ему

квартира, нажал на кнопку звонка и вслед за его звуком за дверью услышал торопливые

шаги. Дверь открылась, на пороге стояла она, прекрасная, бесподобно женственная, в

шикарном вечернем платье с глубоким декольте, сводящим с ума, с тёмно-русыми

сильными волосами, уложенными в простую, но безупречную причёску, с улыбкой на

милом, столь дорогом ему лице, что у него снова ёкнуло сердце, как тогда, в книжном

магазине. Он вошёл, протянул ей цветы, она взяла их радостно, на минуту уткнулась

лицом в букет, сказала: «Какая прелесть! Спасибо!» — потом легонько поцеловала его

и, забрав шампанское, прошла в комнату, оставив его раздеваться. Войдя следом,

Виктор застал её ставящей цветы в вазу на накрытом к ужину столе и, приблизившись,

легонько прикоснулся к её плечу; она не вздрогнула, но сразу же повернулась, глядя на

него большими, плещущими радостью глазами, с полуоткрытыми устами, готовыми к

поцелую. Целуя её самозабвенно, он понял, что не сможет сдержаться — да ему уже

было очевидно, что не к чему, — и, взяв её на руки, отнёс в соседнюю комнату, дверь в

которую была открыта, где они судорожно раздевали друг друга, чтобы потом, забыв

обо всём на свете, ни о чём не думая, утонуть в бесконечном восторге собственных

ощущений, в немыслимом экстазе объятий, желая лишь вечного наслаждения

обладанием друг другом. Упиваясь этим восторгом, Виктор знал, что она чувствует то

же самое, и это ещё больше сводило его с ума; они были готовы к высшей степени

самопожертвования друг для друга — это было безусловно. Несколько раз на её глазах

появлялись слёзы — он поцелуями осушал их, заботливо спрашивая, в чём дело, а она

лишь крепче обнимала его, шепча восхищённо: «Родной мой! Как я люблю тебя!»

Они не помнили, сколько прошло времени, но было ясно, что немало: за окном

царили глубокие сумерки. Она, обнимая его, говорила:

— Сейчас я самая счастливая на свете. Никогда не думала, что такое возможно;

считала, что в этом нет ничего, кроме голой физиологии, но сегодня я переживала

настоящее бесконечное эстетическое наслаждение!

А через минуту добавила, словно извиняясь:

— Оттолкни меня, родной мой! Нам надо встать.

Он разжал объятия, и она встала с постели, рослая красавица, закинула руки,

поправляя причёску, а Виктор задыхался от волнения, видя, как она прекрасна в своей

2бЗ

божественной наготе, боясь, что это счастье, каким он награждён, может оказаться

незаслуженным. Она же, замечая его восхищённый взгляд, лишь радостно улыбалась в

ответ, а потом, накинув халат, вышла, и Виктор, встав, слышал шум струящейся воды в

ванной комнате, понимая, что она принимает душ, а на сердце у него было спокойно и

солнечно, как в детстве, в тот летний день на родной речке. Вскоре она вернулась.

Виктор, встречая её, обнял нежно и поцеловал в висок, намереваясь выйти, а она,

смеясь, говорила, что берегла свою причёску и, чтобы не намочить её, вынуждена была

надеть на голову целлофановый пакет. Позднее она яедала его в комнате около

накрытого к ужину стола в том же вечернем платье, в туфлях на высоких каблуках, а

заметив его взгляд, сказала, что купила платье специально к их встрече, и этот вечер

хочет быть только в нём. Они сели за стол, уставленный едой, и Виктор, не зная с чего

начать, посмотрел на Светлану, а та, взяв бутылку с коньяком, подала ему, чтобы затем,

подняв бокал, сказать:

— За тебя!

— За тебя! — ответил он.

— За нас с тобой! — поправила она; а потом, наполняя его тарелку, сказала: —

Расскажи мне о себе, ведь мы ничего не знаем друг о друге.

— Я бы тоже хотел послушать тебя, но, пожалуйста, не сегодня, — попросил он

извиняющимся тоном. — Я думал недавно, как мне легко и спокойно сейчас, и в

памяти само собой всплыло одно летнее утро в детстве. Мы спали с отцом на улице под

цветущими черёмухами, и в этот день он разбудил меня очень рано, я же, недовольный

и сонный вначале, через пять минут был в восторге от такого про- буяедения. Погода

стояла тихая, солнечная, и тишина была пронизана птичьим гомоном и больше ничем.

Отец позвал меня на речку, которая была в весеннем разливе, вода заливала луга на

другой её стороне вплоть до старых зарослей моясжевельника, и вся эта гладь,

шириной почти в полкилометра, блестела зеркальным блеском; и вдруг я заметил

необычные волны стреловидной формы — это ходили сазаны. Всю жизнь я помнил это

утро как самое счастливое в жизни, но теперь у меня есть и другое воспоминание.

Она благодарно посмотрела на него, потом проговорила:

— Когда я увидела тебя там, в книжном магазине, я испугалась. Испугалась того,

как ты посмотрел на меня, как я тебя восприняла, поскольку была поражена и ничего

подобного от себя не ожидала, и растерялась, и жалела, что ты не подошёл

познакомиться, а потом, в Новый год, на площади, узнала и обрадовалась, когда ты