Пятничная я. Умереть, чтобы жить

Стоять и вот так жалеть дора Несланда было глупо. Нужно бы не о нем, а о собственном положении думать, решать, как быть дальше. Но Янис-Эль стояла и жалела, пока оставались силы. А после ушла, никем не замеченная. Помочь она все равно ничем не могла. Выйдя в коридор, она свернула направо, и сама не заметила, как закруглилась в комнату к детям. Да и куда еще ей было идти в этом совершенно чужом доме, в котором она тем не менее уже успела обзавестись мужем, подраться с ним, получить по башке, убить парочку кадехо и чудом избежать порки?

В детской было тихо и покойно*. Ханна читала, пристроив на носу очки с толстенными линзами. Дети слушали. И так увлеченно, что тихое появление Янис-Эль прошло для них незамеченным. Она присела к стене у двери прямо на пол и обхватила себя руками за колени. Все еще болела голова — но уже как-то тупо, привычно. И тянуло в животе — в последний раз она ела что-то на постоялом дворе днем. И было это, как казалось теперь, сто лет назад. Проклятое платье начало подсыхать и теперь стояло колом и даже как-то хрустело, сминаясь. Лицо, уши и кожа головы под слипшимися от крови кадехо волосами нестерпимо чесались, и Янис-Эль твердо знала, что виной тому не магическое внушение, а банальная грязь. Ей требовалось помыться, постирать и хоть что-нибудь съесть, но опять в этом проклятом доме никто и не подумал позаботиться о ее нуждах.

Можно, конечно, было бы самой сходить распорядиться и о том, чтобы погрели воды, и об ужине, но сил ни на что не было совсем… Больше всего хотелось уснуть прямо здесь, свернувшись клубочком на полу — лишь бы не идти никуда, только бы не шевелиться и ничего не делать.

Ханна закончила читать, громко захлопнув книгу, и этот резкий звук разбудил Янис-Эль, которая только в этот момент поняла, что, кажется, действительно задремала.

— Теперь молоко с пряником и по кроватям.

Услышав про молоко и пряник, живот Янис-Эль окончательно взбунтовался и потребовал себе пропитания долгим и громким бурчанием.

— Ой, — сказала Ханна и вытаращила свои и без того огромные из-за толстых линз глаза, которые теперь, казалось, полностью заполнили собой стеклянные выпуклости.

— Янис-Эль! — завопил Альф и подскочил на ноги. — Ты такая смешная! Папе надо тебя нарисовать.

Лута подошла ближе и присела на корточки.

— Что с тобой?

— Устала, перепачкалась, оголодала и вконец измучилась.

— Бедная, — Лута было протянула руку, но отдернула ее в последний момент, сморщившись. — И некому о тебе позаботиться.

— Некому, — подтвердила Янис-Эль и вздохнула, почти всхлипнула — так себя неожиданно стало жалко.

— Вам бы переодеться и для начала хотя бы умыться, — поджимая губы, сказала Ханна.

— Да я бы с радостью, — Янис-Эль пожала плечами. — Вопрос — где? И во что? Потому как никто мне комнату мою не показал, если такая для меня вообще была предусмотрена. Да и где мои вещи, я понятия не имею.

Конечно, она в некоторой степени кривила душой. Где ее сумка, Янис-Эль видела прекрасно. И, скорее всего, она была как раз в комнате, которую выделили для будущей супруги главы Дома, так что найти ее не представляло труда. Но все это оставалось лишь предположением. А чем его подкрепить, было непонятно. Все оказались слишком заняты этим дураком непутевым — пресветлым дором Несландом. Что, интересно, скажет вызванный из города лекарь о том странном приступе? Ведь до него впечатления тяжело больного человека Эйсон совсем не производил. Скорее, человека, измученного жизнью. «Или собственной глупостью!» — постановила Янис-Эль и начала с кряхтением вставать.

Некоторое время она размышляла, надо ли сообщить детям, что их отец заболел, но потом решила, что это преждевременно. Да и хватит им на сегодня страхов и переживаний. Утро, как известно, вечера мудреней.

— Пойдем, — сказал Альф, — я провожу тебя до купален. Это там, где ты меня мыла, но ты точно заблудишься.

— А мы с Лутой позаботимся о том, чтобы вас чем-нибудь накормили, — Ханна тоже поднялась со своего места и отложила книгу. — Не совсем понимаю, почему распоряжения такого рода не отдал сам пресветлый дор Несланд, но…

— Он сражался с кадехо, как и Янис-Эль, и тоже устал, — Альф возмущенно всплеснул руками.

— Да, — подтвердила упомянутая Янис-Эль и кивнула китайским болванчиком. — Совершенно верно.

Альф улыбнулся, запрыгал, словно заводной чертик, и поволок свою внезапную мачеху за собой. Минут через сорок Янис-Эль уже собиралась лезть в ту самую бадью, где не так давно сама купала мальчика — воду в достаточном количестве уже нагрели. Альф порывался ответить «симметричными мерами» и уже энергично мылил мочалку, но, на счастье Янис-Эль, в купальню явился слуга, который поставил на высокий табурет рядом с купелью тарелку с прекрасными бутербродами из толстых кусков хлеба и не менее толстых ломтей копченого мяса, и пузатый кубок с каким-то пенным напитком. Сгрузив все это, он забрал Альфа с собой — мальчика звала Ханна, чтобы уложить в постель.

Янис-Эль вздохнула с некоторым облегчением и потянулась к кубку. Понюхав его содержимое, она с сожалением отставила напиток. Питье явно было алкогольным, а она уже имела возможность убедиться в том, что ее новое тело, в отличие от старого, тренированного в том числе и по этой части, на выпивку реагировало очень остро — срубалось буквально от одной рюмки. Перспектива выглядела весьма привлекательной, но не сегодня и не здесь. Так что Янис-Эль выплеснула питье в дыру в полу, предназначенную для стока, и налила в кубок чистой воды из кувшина для ополаскивания после мытья.

Забравшись в бадью, она смыла с себя кровь и грязь. И как-то сразу повеселела, словно вместе с ними с нее стекли и усталость с плохим настроением. А потом просто сидела, поедая бутерброды, и жмурилась от удовольствия. Появившаяся служанка притащила длинную до пола ночную рубашку с игривыми кружавчиками у ворота и такой же длинный халат.

После та же служанка проводила «пресветлую дору» в предназначенную для нее комнату. Она соседствовала с покоями Эйсона и даже сообщалась с ними дверью — ничто не могло стать препятствием на пути любви, твою мать! Но самым любопытным в этой самой двери было то, что если со стороны комнаты Янис-Эль никакого замка не наблюдалось, то с обратной стороны имелась щеколда. Правда, не задвинутая. В этом Янис-Эль убедилась, когда приоткрыла дверь, чтобы в щель посмотреть, как там дела у этого припадочного.

Разница в статусах, так сказать, в наглядном виде. Если муж в любой момент мог заявиться в комнату к жене и оприходовать ее, то жена, возжелай она любви и дружбы в тот момент, когда супруг того не хотел, должна была потерпе-е-еть. Интересно, кто в этой комнате жил до нее? Покойная супруга Эйсона Несланда? Янис-Эль скривилась и снова приникла к щели.

Пресветлый дор Несланд все еще неподвижно лежал в кровати, а над ним в прямом смысле этого слова колдовал какой-то крендель в мантии того же образца, что носил магистр Шуппе и накинутом на голову капюшоне. Рядом в кресле сидел дор Халльрод. Более в комнате никого не наблюдалось. Что-то во всем этом Янис-Эль остро не понравилось, но вмешаться в действо повода не нашлось, как, впрочем, и желания. И даже подслушивать было неинтересно, потому что над кроватью больного висела глухая могильная тишина. Передернувшись, Янис-Эль бесшумно прикрыла дверь и отправилась на боковую.

Однако сон не шел. Мысли, как блохи, скакали с одного на другое. То Янис-Эль вспоминала, как Несланд оговорился и обозвал Титуса Типусом, и невольно при этом улыбалась, то думала думы куда более тяжелые. Например, о том, что за странный народ населяет Несланд Эльц. Играются все в какие-то дурацкие статусные игры, суют нос в чужую спальню, норовят устроить показательную экзекуцию, а о главном Янис-Эль так никто и не спросил, не захотел узнать, как она ухитрилась прирезать двух кадехо, которые до этого момента считались неубиваемыми. Или Альф был неправ, и тварей можно убить не только драконьей сталью и магией?