Пыльная зима (сборник)

Он читал всю ночь, с досадой ощущая сгущавшуюся вокруг своего домашнего кабинета тревогу, слышал далекую суету. Но никто не посмел его обеспокоить, только жена звонила через каждый час. Ей он сухо отвечал: работаю. Это было правдоподобно, потому что на завтра назначено важное совещание, и одновременно неправдоподобно, потому что давно он уже не работал по ночам, главная подготовка к мероприятиям заключалась в том, чтобы хорошо и свежо выглядеть. Он читал всю ночь и все-таки не успел, поскольку читал всегда серьезно, медленно, вдумчиво. Позвонив утром соответствующим людям, он указал перенести заседание на два часа позже. Случайно об этом узнал министр сельского хозяйства, он заподозрил, что Главным получено какое-то важное внешнеполитическое сообщение и об этом уже наверняка знают все, а вот его, министра сельского хозяйства, как всегда, держат в черном теле. Поэтому он поспешил намекнуть министру обороны, что и он, промежду прочим, в курсе некоторых событий. Министр обороны подумал, что недаром у него с вечера немела левая часть головы, почему это вдруг какой-то министришко сельского хозяйствишка знает то, о чем не знает он? – нет ли тут происков министра легкого машиностроения? – и не упрекнут ли его, министра обороны, в нерасторопности? Поспешив в свои апартаменты, он тут же отдал приказ о приведении войск в готовность номер один. Во многих частях и подразделениях готовность номер один была понята как полная боевая готовность, потому что все давно запутались, какая готовность номер один, а какая полная боевая, считая, что номер один боевая и есть. Возможно, так оно и было. Открылись шахты, показались головки ракет. Это моментально было зафиксировано спутниками-шпионами, информация поступила в штабы вероятного противника, вероятный противник открыл свои шахты и поднял в воздух стратегические бомбардировщики, которые стали хищно кружить возле наших границ, ожидая приказа. В ответ была поднята вся штатная авиация наших войск, подлодки пошли куда было указано, троцкисты объявили о начале мировой революции, отдыхавший в Каннах российский престолонаследник получил телеграмму с одним только словом: «Скоро!», на международных биржах творилось черт-те что, акции компаний, в цикле производства которых была советская нефть, стремительно падали, банки лопались один за другим, кто-то застрелился, военные заводы в Саратове получили предупреждение о возможной эвакуации, саратовские старушки, абсолютно ничего не зная об этом, стали покупать десятками буханок хлеб на сухари, в очередной раз пропали плавленые сырки, а корреспондент Саратовского телерадио Алексей Слаповский, выслушав сплетни о летящей на Саратов из Флориды атомной бомбе, сел со скукой сочинять очередную передачу по письмам и жалобам трудящихся, в которой нещадно бичевал коммунальных и прочих начальников среднего звена, время от времени выходя в коридор покурить и подумать над замыслом веселого и грустного романа «Я – не я», но вдруг кто-то позвонил, поболтав с кем-то в зажатую ладонью трубку, он сказал своей начальнице, пряча глаза: «Я срочную жалобу проверить…» – и ушел.

К назначенному сроку Главный вошел в зал заседания. Был бледен. Собравшихся прошиб холодный пот.

– Сердце прихватило, – сказал Главный. – Ну что ж, начнем?

…Был объявлен отбой готовности номер один, ракеты спрятались в шахты, самолеты вернулись на аэродромы, военные чины рассматривали седые волосы, прибавившиеся за эти часы, престолонаследник, выехавший уже в Париж, получил телеграмму: «Будем ждать еще», акции упомянутых компаний опять подскочили, лопнуло вследствие этого еще несколько банков, кто-то опять застрелился, саратовские бабушки кормили голубей размоченными сухарями, плавленые сырки, правда, так и не появились, а корреспондент Саратовского телерадио Алексей Слаповский независимо от этих событий явился домой поздно, дыша духами, туманами и вином и, тыча пальцем вверх, мычал, кривя мокрый рот:

– Я – не я! Прошу запомнить!

– Я все запомню, – терпеливо отвечала его жена Лена.

Так вот. Главный, вспомнив книжку «Принц и нищий», вспомнил про то, как принц убедил всех, что он действительно принц, указав, где хранится большая королевская печать, которой он колол орехи (или это нищий колол орехи, надо бы перечитать). То есть и ему, Главному, следует припомнить нечто такое, что знает только он один и что докажет его права. Но у него не было большой королевской печати. У него не было даже какого-нибудь ключа от потайного сейфа, да и самого сейфа не имел, жил открыто, простодушно. Разве что обнаружить свое знание какой-нибудь большой государственной тайны? – но какой?

Были тайны, они поступали на стол Главного в виде черных папок с пятью звездочками на обложке – знак предельной секретности. На титульном листе подпись: «Сведения строжайшего характера, ознакомлены…» – и подписи пяти-шести ответственных лиц; кроме них, никто в мире не знал о содержании документа. Но Главный сейчас признался себе, что ничегошеньки не помнит из этих тайных схем, таблиц и карт. Помнит, что на карте то ли Восточной, то ли Северной Сибири он увидел кружочки, расположенные в виде созвездия Малой Медведицы, и указал на эту дешифрующую оплошность. Его замечание было воспринято оперативно, через полгода сообщили, что объекты передислоцированы с минимальными затратами в пять там или в восемь миллиардов рублей и уже ничего не напоминают своей конфигурацией, специально по звездному атласу проверяли. А вот что за кружочки, что за объекты – теперь хоть убей…

Главный поинтересовался больничной библиотекой и – вот удача! – нашел там «Принца и нищего» писателя Марка Твена. Два дня он наслаждался. Потом прочитал «Таинственный остров» Жюля Верна – пять дней удовольствия. Потом «Дети капитана Гранта» того же автора. И на этом хорошие книги в библиотеке, занимавшей половину стеклянного аптечного шкафа, кончились, остались лишь зачитанные, но не представляющие для Главного интереса: два-три зарубежных романа издательства «Прогресс» – на иностранных языках, два-три детектива, четыре экземпляра девятисотшестидесятисемистраничного романа М. Доломахамова «Цветенье гор», три экземпляра «Капитанской дочки» А. Пушкина и восемнадцать разрозненных томов советского писателя Мудаевского, которому Главный, кажется, несколько лет назад вручал Государственную премию. Тома были не тронуты. Главный тихо и скромно, чтобы не раздражать персонал, пожелал попасть на прием к главврачу, его допустили. Главный попросил позвонить по вертушке в Кремлевскую библиотеку, чтобы в порядке шефской помощи для нужд психически недомогающих выделили книги Жюля Верна, Марка Твена, а также того писателя, который про Незнайку написал. Каково же было удивление Главного, что в клинике нет вертушки! – и главврач помочь никак не может. Да, он согласен, библиотека скудна, он просил, он обращался, но единственное, чего добился: психбольнице пообещали прислать полное собрание сочинений Ленина.

Главный искренне огорчился, и психиатр, пожалев его, принес ему книгу своего сына: «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Главный принял ее обеими руками и чуть не с поклоном, тут же сделал обертку для книги и вскоре за свою аккуратность стал получать от главврача регулярно книги из его домашней библиотеки: и Жюля Верна, и Герберта Уэллса, и про Незнайку.

Главный стал самым тихим обитателем клиники, о мании своей не вспоминал, просыпался рано утром с ясной улыбкой под пение птиц, бодро умывался, завтракал и жадно приступал к очередной книге чудес и приключений.

Однажды в телевизоре он вдруг увидел себя, то есть того, кем он был раньше. Он забеспокоился, начал озираться, санитар подошел ближе. Главный закрыл глаза ладонями, что-то закричал и убежал от телевизора.

Другой раз, обертывая книгу газетой, он опять увидел свое лицо на первой странице, а под этим лицом – текст важного государственного выступления. Он прочел несколько строк, и с ним вдруг сделались судороги.

С этого времени он не подходил к телевизору, не брал в руки газет, отыскал где-то специальную книжную дерматиновую обложку и берег ее как зеницу ока; когда больной по кличке Пожарник начинал бегать по коридору и кричать: «Пожар! Пожар!» – он не спешил, как другие, выносить из палаты скудное свое больничное барахлишко, брал только книгу с обложкой и спокойно пережидал – или окончания пожара, если он действительно начнется, или когда тревогу объявят ложной.

Он был счастлив.

ГЛАВА 22

Неделину же вживание в роль Главного далось без особого труда: бытие Главного определялось не сознанием, а распорядком, который обеспечивало множество людей. Надо было только наблюдать и подстраиваться.

Если люди охраны появлялись с ластами и масками в руках, значит, время идти к морю купаться в мелком огороженном месте или кататься на небольшом военном катере, удить рыбу: она ловилась на удивление споро, Неделин подозревал, что аквалангисты в глубине нанизывают на крючки заранее пойманных рыбин, но, впрочем, радость ловли от этого не уменьшалась – аквалангисты были не дураки, выжидали некоторое время, давали возможность поволноваться – с приятностью, а потом уже насаживали рыбу и – дерг, дерг!

Если охрана и другие служебные лица появлялись все сплошь в официальных костюмах, значит – прием или еще какое мероприятие.

Регулярно Неделину приносили папки с документами, которые ему следовало рассмотреть, то есть поставить свою подпись или не поставить. Большей частью это были наградные листы, и подписи он ставил охотно, натренировавшись перед этим расписываться так, как расписывался Главный.

Но хотелось больших дел, хотелось скорее в Москву.

И вот отпуск закончился. Неделина привезли в Москву.

И ему тут же представилась возможность показать себя: на другой день следовало состояться важному совещанию с участием делегатов от народа – мероприятие ответственное, многолюдное, он должен выступить с речью.

День настал.

Было жарко, Неделину хотелось снять к чертовой матери пиджак и галстук. И он подумал: а почему бы и нет? Он представил: двенадцать первых людей государства выходят в белых рубашках со свободно расстегнутыми воротниками. Уже одно это побудит людей подумать: не новые ли времена на носу? Вселит оптимизм.

– Жарко, – сказал Неделин.

С ним согласились.

Неделин снял пиджак, галстук – и расстегнул верхнюю пуговицу.

Подхватливый министр сельского хозяйства сообразил первым – и живенько сделал то же самое. Смущаясь и отворачиваясь, будто не пиджаки снимали, а раздевались прилюдно догола, остальные последовали его примеру. Замешкался министр обороны, так как был в парадном мундире, не допускающем снятие кителя. Но он что-то шепнул ординарцу-генералу, тот исчез и тут же принес летний полупарадный костюм с батистовой рубашкой нежно-зеленого цвета и погонами. Дольше всех держался идеолог, то расстегивал, то застегивал пуговицы, теребил лацканы, глядел на Неделина умоляюще. Но Неделин лишь неодобрительно покривился. И идеолог снял пиджак – и впервые в жизни покраснел.