Рабы
Шрифт:
— Рузи Ташпулат.
— А тебя?
— Сафар-Гулам…
Так вошли в список Атаджан, Шадим, Шукур, Гаиб, Истад, Нор-Мурад и некоторые их односельчане. Урман-Палван взял список:
— Вы не расходитесь, подождите, я сейчас проверю и приду. Эргаш улыбнулся, когда Урман-Палван вышел:
— Палван совсем мягким человеком стал. А?
— Это наше время его размягчило. При эмире ему уста и топором нельзя было разрубить. Верно, узнал, что комиссия из Бухары приехала, вот и поджал хвост.
Сафар-Гулам вздохнул:
— Большой пользы от революции нам пока что-то
Шади посмотрел на Сафар-Гулама.
— Ты говоришь: «Пользы не видать». Это бы уж ладно! Тут хуже: пока нам один убыток. Ты, бывало, говорил: «Победит революция, настанет счастье для бедняков и рабов». А где же оно, это счастье? Выходит, ты обманывал?
— Если ты посадишь дерево, надо четыре года ждать, пока оно даст плоды. Надо подождать, пока революция укрепится, примется на нашей земле. Ведь времени-то прошло мало.
Разговор прервался. В продком вошли вооруженные милиционеры, и начальник велел крестьянам выйти во двор. Урман-Палван не возвращался.
Крестьяне, решив, что ждать можно и во дворе, вышли туда.
— Что это за люди? — спросил председатель комиссии, просматривая список.
— Они здесь поименованы! — ответил Урман-Палван.
— Я про их социальное положение спрашиваю. Богачи они или бедняки, крестьяне или скотоводы?
— По внешности бедняки, на деле такие же бедняки, как ваш гиждуванский бай. Они стада своих баранов угнали в степь, к Кызыл-Кумам. Нарядились в рванье, а дома у себя не только оружия, но и паласа не оставили.
— Узбеки они или таджики?
— Есть и узбеки, есть и таджики, и арабы.
— У вас в тумене иранцы тоже есть?
— Есть. Но не сами приехали, не переселенцы, а потомки рабов. В прежнее время туркмены таких пригоняли сюда на продажу.
— Как же рабы оказались богачами? У них ни воды, ни земли не было. Откуда ж у них богатство?
— От бога. Вы же знаете: Абдулла-хозяйчик тоже потомок рабов, а при эмире был одним из первых богачей Гиждуванского туменя.
— Но в списке не указано, где, в каких деревнях живут эти люди, где можно их захватить.
— Говорят: «На охотника и зверь бежит». К счастью, они сами пришли ко мне, жалуясь, что наши работники несправедливо забрали у них пшеницу. Я знал, что у всех у них есть оружие, составил список, а их задержал в своей комнате.
— Вы говорите, что дома они оружие не держат. Где же мы его найдем?
— Поэтому я и не указал их местожительства. От этого никакой пользы нам нет. Но добыть у них оружие мы сумеем.
— Как же это?
— Арестуйте их. Прижмите покрепче. Дня два-три подержите в арестантской. А потом я к ним зайду и так поговорю с ними, что они оружие выдадут.
— Ну, ладно. Попробую их прижать, — согласился председатель.
— Только прошу вас так сделать, чтобы обо мне они не знали, а не то ночью нападут, убьют либо дом сожгут.
— Не беспокойтесь! — Председатель встал и позвал секретаря. Урман-Палван вышел, но не к себе в продком, а во двор и там притаился в одном из помещений.
Вскоре всех этих крестьян провели мимо него к бывшему
участку бывшего эмирского казия.3
В конюшне сбежавшего казия лежали закованные в колодки крестьяне с окровавленными головами, вывихнутыми пальцами, разбитыми коленками, с опухшими глазами.
— Вот тебе первые плоды! — со стоном сказал Шади Сафар-Гуламу.
— Эти плоды созрели в саду Урман-Палвана.
— Если б председатель комиссии был нашим человеком, он с чужих слов не решил бы нашего дела, а сперва сам расспросил бы нас.
— Река мутится в своих истоках! — добавил Гаиб.
— Под истоками ты подразумеваешь Бухару? — спросил Сафар-Гулам. — А я думаю: недомыслие и грубость председателя не выражают отношения властей. Власти еще не знают всех людей, через которых проводят свою работу. На твои слова так скажу: из родника вода может выйти чистой, а замутится она, когда проходит через глинистые пустыни.
— Если власти что-нибудь поручают человеку, они должны его проверить. А иначе когда ж они узнают своих работников? Это не по-хозяйски! — сердился Шадим.
— Узнают об ошибках, тогда и вмешаются. А сейчас нельзя терять веру в свою власть. Нам знаком Урман-Палван: он широкий прихвостень, дружок сборщика налогов, завзятый палач. Он от нас и заслонил весь свет. А свет не от него идет. Надо верить, что свет сияет, хотя мы и не видим его из-за плеч палача.
Эргаш с усилием приподнялся.
— Тише! Сам идет! — И тут же быстро добавил: — Я знаю: это дело он подстроил, но виду не подавать! Будем его просить о помощи, надо выбраться отсюда. А если он поймет, что мы его раскусили, нам отсюда не выбраться.
— Правильно. Сперва надо выбраться, а там…
К часовому подошел Урман-Палван, предъявил пропуск и вошел к узникам.
— Что это значит? — спросил Сафар-Гулам.
— Сам не понимаю, — мягко ответил Урман-Палван. — Я пошел в амбар проверять ваши дела, а когда вернулся, вас уже забрали. Два дня добивался пропуска к вам. Теперь говорите по совести. Что могу, все сделаю для вас.
Урман-Палван откашлялся и присел на корточки.
— Вот Эргаш-ака в эмирское время во всех несчастьях обвинял меня. Даже руку на меня поднял. А я не сержусь. Я простой, зла не помню. Я хочу заплатить добром, ведь сказано: «Кто добро творит, того бог хранит». Так в чем тут у вас дело?
— Да вот говорят, у нас оружие есть, и велят нам его отдать, — сказал Сафар-Гулам.
— А вы что?
— А мы правду отвечаем — нет и нет.
— У вас было, что сдать. А у нас-то ничего нет! В домах и кочерги-то ни у кого нет. Откуда ж его взять?
— Так от них не отделаешься. За день до вас с меня тоже оружие требовали. По их глазам я понял, что от них не отвяжешься. Я ведь был солдатом. «Слушаю!» — говорю. И все, что у меня было, принес им и сдал. Я знаю, что никакого оружия у вас нет, но я и председателя комиссии знаю. Его зовут Мухиддин-махдум Ходжаев. Он давно известен как палач. Про него говорят: если он о ком-нибудь узнает, до тех пор не успокоится, пока не вытянет всего, что захочет, а не вытянет — убьет. Надо что-то придумывать.