Рабы

Запрятали под халатами оружие. Сели на лошадей и остановились перед воротами.

Урман-Палван выехал вперед, осмотрелся вокруг. Ночь была звездной и тихой.

Урман-Палван вынул свисток и свистнул четыре раза.

На этот свист съехались дозорные, стоявшие на карауле вокруг деревни.

Басмачи бежали, оглядываясь на молчаливую деревню, торопясь поскорее и подальше уйти отсюда в степь. Палван-Араб остался дома.

Всю ночь он ворочался на одеялах, задыхался, не в силах уснуть.

Едва забрезжил рассвет, Палван-Араб поднялся, чтобы совершить омовение и встать на молитву. Он крикнул в кухню: — Мухаббат! Принеси воды! Никто не ответил.

Время молитвы проходило. Он сам взял воду. После молитвы он отправился на поиски Мухаббат. Ее нигде не было. Ни в ее комнате, ни в кухне, ни в женских комнатах.

Он вышел за ворота посмотреть, нет ли там следов ночной тени того человека, который подслушивал ночью.

У стены на песке он увидел следы двух человек: широкие мужские следы и узенькие — женские.

Следы привели его к канавке, в которой вполне могли укрыться двое людей.

Следы вели дальше от канавки. Они уходили в песчаные холмы, минуя деревню.

Так рухнула смутная надежда, что все происшедшее ночью лишь привиделось ему. Человек был, все слышал, ушел и увел Мухаббат. Ту Мухаббат, которая изо дня в день слышала все, что творилось и говорилось в доме.

А в доме говорилось такое… А бывали здесь такие люди!

«Я пропал!»

7

В узком крытом переулке гиждуванского базара стояла необычайная тишина.

Купцы, закрыв свои лавки, сидели на ступеньках лавок, перешептываясь друг с другом. Увидев милиционера, одиноко идущего с рынка, купцы смолкли и насторожились.

Милиционер вошел в тесный переулок.

Кто-то из купцов окликнул его:

— Не слышно ли чего-нибудь? Как там, уважаемый милиционер, захватили их?

— Пока неизвестно, но все равно захватят! — И, уверенно сказав это, он пошел дальше, к кургану.

— Хорошо, если б так. Мы уже приготовили подарки за добрую весть, — усмехнулся купец вслед милиционеру и вынул часы.

— Ого! Пора на предвечернюю молитву.

Он положил на каменное крыльцо своей лавки чалму и халат и пошел вместе с другими к мечети.

В мясном ряду, где торговали салом и маслом, купец увидел слегу, прибитую под потолком крутого перехода.

Подняв голову, купец приостановился.

— Что вы там увидели? — спросил его спутник.

— Пока ничего. Но не теряю надежды очень скоро увидеть здесь то, что всегда здесь вешают.

— Завтра в это время увидите.

— До завтра терпения не хватит. Хорошо б сегодня же ночью либо завтра утром, пораньше.

Милиционер поднялся на курган, подошел к воротам милиции. Дежурный спросил его:

— Как там? Захватили их?

— Дело плохо. Что можно сделать, когда милиционеры даже не обучены, как надо? Стрелять не умеют.

— Да еще начальником у них сын бая.

— Да. Это тоже сказывается. Ты не устал?

— Нет еще. Но раз ты пришел, постой тут, а я прилягу.

— Ладно. Ложись.

Он взял ружье и встал на место товарища. А другой, положив рядом с собой ружье, лег возле ворот.

Лежа, он задумчиво смотрел на отблески заходящего солнца, розовыми пятнами разгоравшиеся на стене.

— Что ж, что суждено, то и случится! — сказал, стоя на посту, другой.

— Суждено? Это суждено с того дня, как сын бая пролез в начальники милиции.

— Это верно. Я сейчас шел через базар. Там купцы все наготове. Один из них спросил: «Не слышно ли чего-нибудь?» А потом поиздевался мне вслед: «Мы приготовили подарки за хорошую весть». А я будто не слышал, ушел от них.

— Да, пожалуй, они уже и подарки готовят. Не для нас, для тех. Не удивлюсь, если между нашим начальником и купцами есть связь. До них, пожалуй, новости доходят раньше, чем до нас.

Он замолчал. Последний раз взглянул на угасающие блики солнца. Сон сморил его.

* * *

Солнце село. Наступила тоскливая темнота.

Внутри Гиждуванской крепости в те годы бывало людно и шумно, словно в пчелином улье, но в этот вечер стояла полная тишина.

Тишина и в городе, и за городом…

Издалека, откуда-то еще очень издалека, доносился то ли вой, то ли лай.

Город явно зашевелился.

Вой издалека нарастал, становился явственней. Дежурный тревожно и торопливо толкнул спавшего товарища.

— Ака-Урун! Эй, Урун! Но тот спал крепко. Наконец он очнулся.

— А? Что ты сказал?

Вслушался и, сразу проснувшись, вскочил: он сразу все понял.

— Ого-го-го, бе-ги-ги; угу-гу-гу, дер-жи, дер-жи. Бей, у-бей… Уже не вой, а слившиеся в нарастающий гул крики.

— Пришли! — вскрикнул проснувшийся милиционер, схватил ружье и стал рядом с товарищем.

Крики становились отчетливее, перебиваемые робкими выстрелами.

Милиционеры проверили ружья и патронташи, проверили запоры ворот и притаились, глядя сквозь щели. Шум приблизился.

Из общего гула выделялись голоса, отдельные слова. Наконец они прозвучали неожиданно близко, почти над самым ухом и неожиданно спокойно.

Около двадцати пяти джигитов, увидев ворота милиции, замолчали. Один из них крикнул:

— Кто там?

— Твоя смерть, Урун-Наркалла! — ответил недавно спавший милиционер.

— Ака-Уран! Не делайте этого, идите к нам! Вся страна уже с нами!

— Я с вашим эмиром не был, и с его охвостьем мне делать нечего! — ответил Урун.

— А? Так получай!

Несколько джигитов выстрелили разом, воздух еще дрожал. Но им ответили два выстрела из ворот крепости. Один джигит скатился с седла. Одна лошадь рухнула под джигитом.

Джигиты умчались.