Рабыня

11 сентября 1848 г.

Дорогая Кейт,

Пишу тебе, а руки у меня дрожат. Это Сэмюэл рассказал, Сэмюэл навлек на нас гнев города и нарушил нашу строжайшую тайну. Я изо всех сил пытаюсь понять его. Нам об этом сообщил пастор Хоуди, появившийся у нас сегодня утром. Наши фургоны были уже наполовину загружены, разрушенный сарай по-прежнему дымился и тлел. И тут на дороге появился пастор, как привидение, в черном плаще, верхом на своем высоком вороном коне. Меньше всего он был похож на Божьего посланца, которым себя считает, – скорее на всадника из преисподней. Отец, мать и я стояли во дворе, занятые подготовкой к путешествию, но отец тут же махнул нам, чтобы мы шли в дом. «Запритесь», – сказал он; на его лицо было страшно смотреть. Не успели мы с мамой войти, как в дверях появился Сэмюэл, его глаза округлились от страха, но завороженно смотрели на пастора, и он шагнул во двор. Тут я все и узнала.

Пастор посмотрел на Сэмюэла. Он даже не спешился. Он сказал: «Именно этот мальчик первым сказал мне о вашем предательстве, – и посмотрел на отца. – Едва я взял этот приход, я почувствовал, что здесь таится зло. Я знал о ереси мистера Шоу и подозревал, что он не один такой. Это рука Божья сокрушила ваш сарай, не сомневайтесь». «Зачем вы пришли? – спросил отец. – Мы уезжаем, вы же видите, что мы собираемся в путь». «Я здесь ради Сэмюэла, – сказал пастор и кивнул на мальчика. – Он знает, что ваш путь – это путь зла. Я пришел, чтобы забрать мальчика».

«Нет. – Мать, которая все это время молчала, которая почти не произнесла ни слова со времени пожара, кроме слов утешения Сэмюэлу, теперь заговорила так громко и решительно, что мы все повернулись к ней. – Нет, вы не заберете его». Она подошла к Сэмюэлу и обняла его, нагнувшись, как будто хотела заслонить его от солнца, сиявшего в небе. Сэмюэл остался неподвижным, как камень. Он не обнял маму в ответ.

Пастор улыбнулся. «Вы поняли, что я сказал вам? Это Сэмюэл рассказал мне о беглецах, которых вы прятали, о беременной девушке, которую отослали. Он пришел ко мне. – Конь пастора внезапно взбрыкнул, и тот едва удержался в седле. – Сэмюэл?» Пастор протянул руку к мальчику и поманил его к себе. Мать наклонилась и опустилась перед Сэмюэлом на колени. Она смотрела ему в глаза, снова и снова целовала его в щеки и что-то шептала ему. Я не слышала слов. Она обняла его, и его детские руки обвились вокруг ее шеи, его лицо было мокрым от слез. Он отрицательно покачал головой пастору и взял маму за руку.

«Прочь отсюда, – сказал отец пастору. – Сэмюэл останется с нами». «Сэмюэл», – позвал пастор, удерживая коня, который загарцевал от беспокойства. Мама и Сэмюэл, казалось, не слышали пастора и ушли в дом, мама, низко наклонив голову, что-то тихо говорила. Сэмюэл жался к ее юбкам. Дверь за ними закрылась. «Не думайте, что больше никто не придет, – сказал пастор отцу, поняв, что потерял мальчика, что материнское прощение неколебимо. – Не думайте, что сможете остаться здесь. Не думайте, что можете спастись». Он наконец отпустил поводья и ускакал прочь.

«Мы должны уехать сегодня же, – сказал мне отец. – Другие придут за нами, по крайней мере, в этом пастор прав».

Все утро после этого мы трудились слаженно и молча. Папа ни о чем не спрашивал, но, должно быть, понимал, что это я рассказала все Сэмюэлу и, следовательно, выдала всех. Кейт, в душе у меня сменялись разные чувства. Злость на Сэмюэла, вина за собственный проступок, печаль из-за отъезда, страх перед будущим. Как защитить себя от гнева этих людей? От их ружей? Если они не пощадили пастора Шоу, то не пощадят и нас. От страха я все быстрее сновала от дома к фургонам и обратно, бесчисленное количество раз. Мама и Сэмюэл сидели рядом на диване, который мы не могли взять с собой, он был слишком тяжелым для фургона. Сэмюэл спал, положив голову ей на колени. Мамины глаза тоже были закрыты, но ее лицо было напряженным и обеспокоенным.

Я пишу это в спешке и отошлю письмо при первой возможности. Сейчас мы приступаем к последней трапезе в нашем любимом доме. Солнце уже низко, но папа говорит, что нам нельзя оставаться на ночь. Мы не поедем через город, сначала мы отправимся к югу по менее людным дорогам. Отец говорит, что мы будем в пути всю ночь, а на рассвете остановимся и поспим где-нибудь подальше от дороги. О, скольких вещей мне будет не хватать, сосчитать не могу! Свежих яблок из нашего сада, сладостей у Тейлора, форели из реки, моих дорогих подруг – и Джека Харпера, чье лицо я буду помнить каждую минуту нашего путешествия. Его лицо я буду помнить каждую минуту своей жизни.

Твоя любящая сестра,

Дот

12 сентября 1848 г.

Дорогая Кейт,

Я покинула наш дом, наших добрых отца и мать. Я пустилась в великое приключение, в то же, что и ты много месяцев назад, и теперь вожу пером по бумаге, замирая от страха и счастья. Мы с Джеком поженились, отец сам провел церемонию вчера вечером, в последние часы ужасного дня, когда мы готовились покинуть дом (неужели это было только вчера? Уже похоже на давний сон).

Едва мы упаковали последние вещи в фургон, прискакал Джек, бока его лошади были взмылены от трудного пути. Джек спешился, его лицо было серьезным как никогда, и он сразу же подошел к отцу. Я стояла с мамой возле лошадей, помогала впрягать их в повозки, наполняла мешок для корма и, как ни прислушивалась, не могла разобрать, о чем Джек говорит с папой. Честно говоря, сердце мое затрепетало при виде Джека, и меня охватила грусть. Я люблю его, я впервые осознала это, когда поняла, что мы расстаемся.

Я и представить не смела, что Джек пришел просить моей руки. Но отец улыбнулся и пожал ему руку, и Джек повернулся ко мне, его взгляд все еще был серьезным, но в глазах читались облегчение и волнение; он подошел ко мне, опустился на колено в грязь и черный пепел и взял меня за руку. Я чуть не упала в обморок. Страх и напряжение последних дней, пожар, водоворот чувств, расставание с нашим милым домом, то, что произошло с Сэмюэлом, а теперь величайшая радость. Но я не упала в обморок, я сжала руку Джека и кивнула: да. В моем сердце не было ни малейшего сомнения, и Джек встал и обнял меня. Мама подошла к нам со слезами на глазах, я обняла ее и тоже заплакала, папа, как обычно, расцеловал меня в щеки и обхватил за плечи.

Поскольку времени было мало, отец быстро решил, что сейчас же проведет своего рода церемонию, и брак состоялся, благословленный нашими родителями, дорогим Перси на небесах и Сэмюэлом, маминым подменышем. Он снова начал говорить, и слава Богу. Мама не отходит от него, обнимает за плечи, держит за руку. Она потеряла одного мальчика и не хочет потерять другого.

Джек и я попрощались с ними, они все трое сидели рядом на скамейке, Сэмюэл сидел между матерью и отцом, его темная головка по-прежнему напоминает Перси, но теперь я понимаю, что он совсем другой. Фургон двинулся навстречу слепящим лучам закатного солнца. Небо было ясным, так что звезды могли указывать им путь. Я изо всех сил пыталась улыбаться, когда они уезжали, пыталась сохранять бодрость и надеяться на лучшее, но слезы стекали по моим щекам прямо в рот, и я до сих пор чувствую на губах их соленый вкус. Я боюсь, что родителей могут задержать по дороге. Я боюсь, что Сэмюэл опять что-нибудь натворит и причинит им вред. Я боюсь обычных воров, волков, индейцев, которые, говорят, охотятся на поселенцев, чтобы отомстить за потерю западной границы. Каждую секунду мне кажется, что маме и папе грозит новая опасность, и в своем воображении я беспомощна и ничего не могу сделать для них.

И все же во мне жива истинная надежда. Утром мы с Джеком вдвоем сидели за столом, и я не отпускала его руку. Он продаст свою семейную ферму, и мы найдем другую с большим наделом земли, лучшей земли. Заведем коров, цыплят, будем выращивать пшеницу, овощи для себя. Мне немного нужно для счастья, сейчас я это понимаю. И счастье не в высокопарных церковных проповедях, не в политике государства. Я буду по-своему бороться за дело аболиционистов. Я буду, как смогу, помогать другим на «железной дороге». И это действительно все, чего я хочу: быть Джеку хорошей женой, работать вместе с ним, находить утешение, где могу, чтобы утешать других, насколько могу. Не слишком ли это много? И не слишком ли мало?

Я желаю тебе и Гарету всего счастья, какое возможно в этом мире. Когда-нибудь мы увидимся в вашем большом городе, когда-нибудь мы снова обнимемся, сестрица Кейт.

Навеки твоя,

Доротея

Лина закрыла биографию. Какое-то время Доротея как будто присутствовала рядом, в кабинете, в своих верхних и нижних юбках, со своими убеждениями и решимостью, как будто разговаривала с Линой. Не слишком ли это много – желать такой жизни? Не слишком ли мало? Лина засмеялась со слезами на глазах, потому что слова, написанные 150 лет назад молодой женщиной, с которой она никогда не встретится, казались более настоящими, чем то, что она читала в своих учебниках, чем все, что ей рассказывали преподаватели права или Дэн. Оплот закона – разум. Там нет места для чувств. Мы рассуждаем, мы наблюдаем, мы анализируем. Это не эмоции, это абсолютная справедливость.

Справедливость.

Лина снова посмотрела на фотографию Джозефины и Лу Энн.

Глаза Джозефины были беспокойными, они искали дорогу впереди.

Девушка на сносях… Искусно нарисованный портрет… Она сказала, что ее зовут Джозефиной…

Той ночью Джозефина была беременна и расстроена, а Гораций Раундс отказался ей помочь. К 1852 году, когда умерла Лу Энн Белл и исчезла Джозефина, семья Раундсов уехала из Линнхерста, штат Вирджиния, изгнанная соседями-рабовладельцами. Джозефина не могла воспользоваться «подземной железной дорогой», чтобы сбежать в 1852 году. В окрестностях Белл-Крика не было других «станций»; Лина проверяла. Возможно, Джозефина снова убежала, но без помощи «железной дороги»? Или ее продали после смерти Лу Энн? Или Джозефина умерла, а смерть осталась незаписанной, забытой?

Но, конечно, нужно искать уже не Джозефину Белл, а ее ребенка. Эта новая реальность поразила Лину как громом.

Что ей сказала женщина из «АфриПоиска»? Лина быстро просмотрела свои записи. По словам женщины, учет собственности часто вели сами рабовладельцы. В Белл-Центре содержалось больше всего документов, касавшихся Лу Энн Белл, Белл-Крика и округа Шарлотта. Лина посмотрела на часы. Она вылетает в Ричмонд через девяносто минут, но скажут ли ей что-нибудь записи в Историческом обществе Вирджинии? Это казалось маловероятным. Правда, там могли быть сведения, пока не известные Лине, – упоминания о «станции подземной железной дороги» в округе Шарлотта, которая еще работала в 1852 году, списки имущества, из которых бы следовало, что Джозефину продали или передали родственнику семьи Белл. Да, она поедет в Ричмонд, как и планировалось, решила Лина и сунула в чемодан биографию Кейт Раундс Стерретт. Она начнет с Исторического общества, а потом предпримет незапланированные действия. Ей нужно будет попасть в маленький городок Линнхерст, штат Вирджиния. И еще в Белл-Крик.

Джозефина

Рулон бумаги, обвязанный шпагатом. Тетрадка с уроками Джозефины, поля, помеченные неуверенными буквами рядом с примерами, написанными твердой рукой Миссис. Деревянная лошадка, вырезанная Уинтоном, с которой она играла в детстве. Сальная свеча, завернутая в бумагу. Еда. Джозефина собрала все вещи в зеленую шерстяную шаль, которую Миссис подарила ей прошлой зимой, и плотно затянула два угла, затем два противоположных, собрав все четыре конца в один квадратный узел. Она подняла сверток с кровати, проверяя его вес. Карта, которую Натан нарисовал на земле, вспыхнула красным огнем, когда Джозефина закрыла глаза. Там проложен маршрут, чтобы вести ее.

Джозефина наклонилась, чтобы сунуть ноги в ботинки хозяйки, и в этот миг услышала стук лошадиных копыт. Она замерла и, прислушиваясь, наклонила голову. Задняя дверь открылась и закрылась. Неровные шаги, стук сапог, звон посуды.

Мистер вернулся.

Джозефина застыла. Она слышала, как он неуверенно спускается по лестнице, останавливается, а затем снова идет, по-видимому, без смысла и цели. Конечно, он пьян. Джозефина не двигалась и старалась не шуметь, чтобы скрип половицы или какой-нибудь стук не выдал ее присутствия наверху. Потом наступила тишина, и Джозефина подумала, что, возможно, он заснул в кресле или на полу, и его блуждания закончились до утра. Она снова занялась ботинками, медленно, прислушиваясь к скрипу половиц под ее весом – тихому, визгливому звуку, в обычные дни незаметному, но теперь он казался оглушительным. Страх сковал ее мышцы и дыхание, только сердце громко стучало в груди, отдаваясь в ушах. Ничего. Внизу тишина.

А затем голос Мистера, хриплый и низкий, растягивающий ее имя: «Джозефина!»

Джозефина застыла, не зная, куда ей деваться, как спрятаться. Нужно идти к нему, от него не избавиться, если он поднимется по чердачным ступенькам. Ее окно было слишком узким и высоким; задрав голову, она смотрела на него, не мигая, пока ее глаза не начали гореть, а окно, как ей казалось, поглотило всю стену, и чердак открылся ночному небу.

Готовый узелок лежал на кровати, ботинки стояли у босых ног.

Мистер снова позвал: «Джозефина!» – на этот раз громче. Он стоял у подножия лестницы и оттуда звал Джозефину. Она открыла дверь и пошла вниз.

– Мистер, я здесь.

– А я все зову и зову тебя, девочка. Думал, ты спишь, и мне нужно пойти и разбудить тебя.

Он говорил невнятно, его голова качалась, как будто шее не хватало сил удержать ее. Джозефина остановилась на середине лестницы, положив руку на перила.

– Мистер, что вы хотите?

Джозефина спустилась, осторожно обошла его и направилась на кухню. Мистер тяжело следовал за ней, его дыхание было прерывистым. Она вытащила из буфета соленую свинину, хлеб, маринованные огурцы и принялась наполнять тарелку для Мистера. Джозефина повернулась: он стоял в дверях, прислонившись к косяку, его глаза были усталыми, взгляд блуждал, веки полуопущены.

– Я очень огорчен новостями о твоей Миссис.

Джозефина наклонилась над тарелкой, намазывая масло на хлеб и надеясь, что он поужинает и ляжет спать. У нее еще будет время добраться до дома гробовщика, если она убежит сейчас и если будет держаться в тени, куда не доходит лунный свет.

Она поставила тарелку на кухонный стол, но Мистер остался в дверях.

– Я очень огорчен, Джозефина, очень огорчен.

– Мистер, мне нужно выйти, проведать Миссис. Можно пройти?

Ей удалось сказать это спокойно и отстраненно, как будто ничего особенного не происходит. Но в эти душные минуты на темной кухне явно что-то происходило. Кровь стучала в ушах Джозефины, ладони покрылись холодным потом, и места, где платье плотно прилегало к телу, тоже были мокрыми от пота. Крупная фигура хозяина загораживала дверь. В воздухе стоял запах тел, ее собственного и Мистера, от которого пахло потом и виски.

– Мистер, можно пройти? – снова спросила Джозефина.

Тут он бросился на нее быстрым и плавным движением, она и не думала, что он на это способен. Он схватил ее за плечи, его дыхание было тяжелым и несвежим. Она видела, как топорщатся волоски бороды на его лице, их корни были воткнуты в кожу, как булавки в подушку.

– Джозефина, мне очень жаль. Ты не представляешь, как мне жаль. – Он прижал Джозефину к себе, и она почувствовала, что от его одежды пахнет дымом, грязью и лошадьми.