Рабыня
Шрифт:
Портер улыбнулся нежной, доброй улыбкой; Лина, у которой голова шла кругом от выпитого и от разговоров о матери, обрадовалась этому и улыбнулась в ответ.
Выйдя из ресторана, Портер положил руки на плечи Лины.
– Удачи вам, Лина Спэрроу, – сказал он; в бликах от неоновой вывески ресторана его лицо казалось моложе, чем на самом деле, и выглядело опечаленным, как будто он совершил дурной поступок, а теперь хочет загладить вину. Мгновение спустя Лина почувствовала тяжесть его рук на плечах и потянулась вперед, чтобы поцеловать его. Водка, от которой шумело в голове, теплая ночь, кошмарная выставка отца, рассказ Портера о Грейс, каждое событие было как подарок. В глубине души Лина хотела его, потому что Грейс хотела его, или он хотел Грейс; природа их отношений все еще была неясна, но предположение о давно минувшей любви взволновало Лину. Двое мужчин любили ее мать. Или больше, чем двое? Образ Грейс вырос в душе Лины, включил в себя эти сложности, захватывающие и скандальные, и Лине внезапно захотелось приобщиться к тому, что, должно быть, составляло
Портер был невысокого роста, но все же выше Лины, и ей пришлось тянуться вперед и вверх. Он не отступил, когда их губы соприкоснулись, и Лина приникла было к нему, но он отстранился, убрав руки с ее плеч.
– Лина, вы замечательная женщина. И меньше всего мне хочется, чтобы утром вы меня возненавидели, – сказал Портер, медленно притянул ее к себе и поцеловал в лоб. – Пожалуйста, давайте дружить. Звоните мне в любое время. Сообщайте, как обстоят ваши дела.
Он повернулся и ушел.
Лина вернулась домой и немедленно начала собирать вещи для поездки в Ричмонд. Два брючных костюма, две блузки, пара джинсов, пижама, ручки, блокнот, ноутбук. Она собиралась торопливо, машинально и как будто в тумане, заслонявшем все мысли о Портере, Оскаре или Грейс.
Лина взяла пальто, чемодан и сумочку и вышла; ей не хотелось быть дома, когда вернется Оскар, возбужденный успехом и впечатлениями от выставки. Щелкнул засов, и Лина сошла на тротуар. Уличные фонари нависали над ней, отбрасывая широкие желтые круги яркого света ей под ноги. Она прошла через круг света, потом снова шагнула в тень, свет – тень, свет – тень. Это напоминало кинематографическое мелькание, Лина шла все быстрее, быстрее, быстрее, чемодан на колесах вихлялся позади нее по неровному асфальту.
Двенадцать тридцать, ночь, понедельник. Ее самолет вылетал в семь часов утра, нужно было куда-то деть примерно пять часов, прежде чем отправиться в аэропорт. Мимо Лины, держась за руки, прошла пара. Мужчина тянул за собой маленькую собачку на красном кожаном поводке. Женщина приглушенно говорила что-то в мобильный телефон, прижатый к подбородку.
Лина остановилась на перекрестке. Она не знала, куда идти. Ей не хотелось ни есть, ни пить, ни говорить, ни курить. Она направилась в офис.
Лина зажгла верхний свет и увидела кабинет во всей красе: ее загроможденный стол, огромный компьютер, стул для посетителей, полки, забитые папками с делами и старыми университетскими учебниками по праву. На мгновение все это показалось одномерным, как будущий музейный экспонат офисной жизни начала XXI века: посмотрите, как жили эти люди! Почему, зачем? Не правда ли, все, что они думали и делали, ужасно смешно?
В лотке Лины лежал громоздкий пакет. Она открыла его, поняв, что пришли книги, которые она заказала на прошлой неделе, чтобы больше узнать о «подземной железной дороге» и семье Раундсов. Она просмотрела названия и выходные данные; большинство книг вышло за счет академических грантов в прошлые десятилетия. Одна обложка привлекла внимание Лины: черно-белая фотография белой женщины среднего возраста с некрасивым лицом, добрыми глазами, легкой улыбкой и вьющимися седыми волосами. «Забытая феминистка: биография Кейт Раундс Стерретт» – гласило название. Кейт была старшей из дочерей Раундсов, адресатом писем, которые Лина нашла в Интернете на прошлой неделе. Лина заказала книгу, надеясь, что Кейт написала о деятельности семьи на «подземной железной дороге». Стоило попробовать, у Лины было слишком мало путеводных ниточек.
На обороте книги было написано:
Кейт Раундс Стерретт, некогда известная аболиционистка, феминистка и писательница, была помещена в психиатрическую больницу в 1855 году после того, как угрожала развестись с мужем. Она все равно развелась с ним, сумев убедить сомневавшихся в ее здравом уме, и провела остаток жизни, активно провозглашая права женщин и афроамериканцев. Она была хорошо известна на заре суфражистского и аболиционистского движения, и ей посчастливилось увидеть, как в течение ее жизни изменилась та Америка, в которой она родилась. Кейт Раундс Стерретт умерла в возрасте 102 лет. Сегодня ее имя почти забыто. Эта биография призвана восстановить ее имя в пантеоне первых феминисток Америки наряду с Элизабет Кэди Стэнтон и Сьюзен Б. Энтони.
Лина сбросила туфли, открыла книгу и пролистала первые главы о молодости Кейт, ища информацию о «подземной железной дороге». Что-нибудь о конкретных беглецах, которым помогли, или о дальнейших маршрутах, по которым они уходили, все, что могло бы навести на Джозефину.
Но ничего такого не было.
Лина пролистала главы о дальнейшей жизни Кейт в Нью-Йорке, о распространенном там расизме, о невозможности для женщин голосовать или участвовать в работе присяжных, о деятельности Кейт в качестве суфражистки и аболиционистки, о победах и неудачах, о том, почему репутация Кейт должна быть восстановлена, а ее сочинения вновь прочитаны.
В конце книги имелось приложение – письма к Кейт от ее младшей сестры Доротеи. Введение к письмам гласило:
В 1848 году Кейт покинула свой дом в Вирджинии, выйдя замуж за Гарета Стерретта, клерка из Банка Нью-Йорка, и стала нью-йоркской домохозяйкой. Ее младшая сестра, Доротея, начала регулярно писать Кейт, чтобы держать ее в курсе новостей семьи и общины, в частности, о деятельности семьи на «подземной железной дороге». К сожалению, письма Кейт Доротее со временем были утеряны, но колорит посланий Доротеи о жизни в маленьком городке Вирджинии и приверженности семьи делу аболиционистов стоит изучить. Подробный анализ выходит за рамки этой книги, но я помещаю здесь письма полностью как подходящий постскриптум к жизни Кейт Раундс Стерретт, позволяющий взглянуть со стороны на корни ее юношеского идеализма, семейную основу ее более поздних убеждений и намеки на разногласия с мужем, которые впоследствии оттолкнули ее от традиционной женской роли и привели к либеральным идеям и убеждениям, которые и являются ее непреходящим, хотя часто упускаемым из виду, наследием.
Лина пробежала первые строки:
Милая, дорогая Кейт,
Свадебные цветы только начали увядать, а я уже села писать тебе. Я уже так по тебе соскучилась!
С удивлением увидев знакомые строки, Лина подняла глаза от книги, и ее взгляд остановился на фотографии Лу Энн и Джозефины на крыльце Белл-Крика. Здесь полная переписка между Доротеей и Кейт Раундс, поняла Лина, те же письма, которые она прочитала на сайте Исторического общества Вирджинии, те же письма, что находятся в ричмондском центре Общества. И вот они в ее руках здесь, в Нью-Йорке.
За закрытой дверью офиса Лины оставался безлюдный и молчаливый «Клифтон». Алкогольный угар прошел, хотя память о Портере в неоновом свете была еще свежа. Зачем она пыталась поцеловать его? Теперь это казалось глупым, безрассудным поступком. Портер был красив красотой немолодого человека, успешен, слегка тщеславен и добр. Он был очень добр к Лине. Но здесь, в окружении стерильной пустоты, порыв, заставивший ее потянуться к нему, казался почти непонятным.
Однако от этой встречи осталась Грейс. Грейс, описанная Портером, мелькала на периферии зрения Лины, словно тень, галлюцинация или какой-то призрак. Женщина, изображенная в новых подробностях, понятных Лине: яйца «бенедикт», шарф ручной вязки, Пэтси Клайн, потребность сбежать. Завеса темных волос, тихий смех, запах перца и сахара. Теперь, в тихом, сером уединении кабинета Лина чувствовала себя ближе к матери, чем когда-либо раньше.
Лина вернулась к книге и начала читать.
11 апреля 1848 г.
Дорогая Кейт,
Я была так рада получить твое письмо сегодня утром! Я открыла его дрожащими пальцами и прочла за один присест. Мамы и папы нет дома – отец снова ушел к пастору Шоу, а мама с Сэмюэлом уехала в город к сапожнику, так как башмаки бедного мальчика разбиты и порваны по швам. Я так рада, что дела Гарета идут хорошо, хотя тебе, наверное, несладко от того, что он так много часов проводит в банке. Я верю, что со временем его нагрузка уменьшится, когда он докажет своим работодателям, что он умный и почтенный клерк. Вы вместе на всю жизнь, не забывай об этом, моя нетерпеливая Кейт!
Никак не решусь начать печальный рассказ о матери нашего бедного Сэмюэла. Исчезновение его отца не было таким невинным, как казалось. Шериф Рой пришел сюда, чтобы осмотреть тело женщины, которое папа положил в сарае. Оказалось, что ее душили. Я содрогаюсь, даже когда пишу об этом, так это ужасно. Бедный Сэмюэл не слышал худшей части, я поспешила вывести его из комнаты, как только вошел шериф, и отвела наверх поиграть с игрушечным паровозиком – помнишь его, Кейт? – пока шериф Рой внизу рассказывал о своем печальном заключении.
Кажется невозможным – женщина, так любимая мужчиной, с которым они вместе родили и вырастили ребенка, – и тот же мужчина доставил той же женщине такую жестокость и боль. Возможно, ты считаешь меня наивной. Но как Бог мог допустить такое? Сколь же многого я не понимаю.
Я знаю, папа ненавидит, когда я хоть как-то подвергаю сомнению его Веру, но после смерти Перси я не терплю этих детских сказок. Мысль о том, что все предопределено, что добродетельных ждет добро, а зло – только нечестивых, такая же правда, как лесная фея, которую мама предлагала нам выследить в лесу, когда мы были детьми. Ты помнишь, Кейт? Как я в нее верила, в эту фею с тонкими зелеными крыльями и бледно-голубой кожей. Я верила, что она присматривает за мной зимними ночами, когда в кустах завывает ветер. Со временем я переросла лесную фею, а со смертью Перси переросла и другие сказки.
Я очень хорошо помню маленькие ножки Перси на берегу реки. Он скакал за стрекозой, и я услышала, как он зовет меня, тихо, запыхавшись от бега. Я отвернулась лишь на мгновение – Кейт, на одно мгновение, – а потом всплеск. Во сне я все еще ищу его в темной воде. Мои руки хватают только корни кувшинок и стайку головастиков, их раздутые тела странно скользят у меня между пальцами. Я не должна себя винить, ты, мама и папа говорили мне это тысячу раз. Я слышу ваши слова, но ночью, когда я просыпаюсь от этих снов, я едва могу дышать от боли. Тяжело, горько. От того, что я не успела, что оставила его в этом холоде. Я не нашла его. Только я могла спасти его, и только я его не спасла. Где был Бог в тот день, скажи, где Он был?
Твоя