Ради Инглиш

Изгиб его рта свидетельствует о том, что он недоволен.

— Сейчас с Инглиш все в порядке.

— Что это значит?

Он закусывает верхнюю губу, взвешивая варианты ответов.

— Если тебе станет легче, я обещаю, что никто не узнает о нашем разговоре.

Он пробует что-то из закусок и сглатывает.

— Дело касается биологической матери Инглиш.

— Ох. — Его ответ шокирует меня, потому что это последнее, чего я ожидала услышать.

— Мне было девятнадцать, когда родилась Инглиш. Ее оставили на крыльце нашего дома в коробке с бумагами об опеке и письмом. До того дня я и не догадывался о ее существовании. И сейчас, спустя столько лет, ее мать хочет увидеться с ней, но я против.

Мое молчание затягивается, отчего он произносит:

— Ты можешь закрыть рот, Шеридан.

Покачав головой, я говорю:

— Боже, прости.

— Все в порядке. Ты ведь не ожидала такого. Инглиш не знает правды. Она лишь в курсе, что ее маме пришлось уехать, но это все. У меня бы никогда не хватило сил рассказать ей, что кто-то не захотел такую прекрасную малышку.

— А она объяснила, почему так поступила? — спрашиваю я, находясь в полном недоумении.

— Она лишь сказала, что это выше ее сил. Если честно, я плохо помню ту ночь. Я был пьян после вечеринки, чем не слишком горжусь, но, черт, я бы никогда не променял Инглиш ни на что в этом мире. Самое странное во всем этом то, что после того, как нам ее подбросили, один из друзей отца, который работал адвокатом, раздобыл информацию на семью матери Инглиш. Очень обеспеченную семью из Мэкона. В колледже она постоянно зависала на вечеринках. Алкоголь и наркотики — это все, что мне удалось вспомнить о ней.

— Может, ее выгнали из дома. Некоторые семьи до сих пор заботятся о своей репутации. Это смешно, но как еще можно объяснить подобное?

— Твоя правда, но я беспокоюсь из-за всего этого и собираюсь еще раз навести о ней справки.

— Мудро. — Я бы тоже сильно психанула, если бы кто-то захотел видеться с моим ребенком спустя столько времени.

— Я также консультируюсь с адвокатом, — сказал он.

— Если я могу чем-то помочь, ты только скажи.

— Спасибо. Инглиш понятия не имеет, что происходит. Я волнуюсь, что будет, если она увидится с этой женщиной.

— Возможно, ты рано беспокоишься. Может, если у нее проснулись материнские инстинкты, это не так и плохо.

— Надеюсь, так и будет, но что-то внутри подсказывает мне, что это не так просто.

Я касаюсь его руки.

— Все потому, что ты хочешь защитить Инглиш от любой беды. Ты же ее отец.

Тут появляется наша официантка с едой, после чего мы приступаем к ужину. Вдруг мне в голову приходит мысль:

— Бек, она вам каким-нибудь образом угрожала? Мать Инглиш?

Он опускает вилку.

— Я не разговаривал с ней. Она прислала письмо, и каждый согласился со мной, что это не дружелюбное письмо вроде «О, привет, я бы хотела, что ты разрешил мне увидеться со своим ребенком.»

— Ой-ой.

— Ага, она сказала, что дает мне время до Дня благодарения, и если до этого дня она не увидится с Инглиш, то прибегнет к закону. Мой адвокат посоветовал не отвечать ей, что я и делаю. Все наши догадки сводятся к тому, что ей нужны деньги.

А что, если женщина просто совершила серьезную ошибку и поняла это только сейчас? Я пытаюсь аккуратно объяснить это ему.

— Возможно, то, что я сейчас скажу, будет нелегко услышать или принять, но как женщина я не могу представить, каково это — выносить ребенка, а потом просто отдать его. Вероятно, это разрывало ее на части. Поэтому, возможно, — лишь возможно, — она повзрослела и поняла, что же натворила, и теперь хочет загладить вину.

Он смотрит на меня, прищурившись.

— Ну, это первая мысль, которую озвучил мой адвокат. Но я буду драться за нее изо всех сил. После долгих изысканий всплыли вещи, которые до чертиков меня пугают. Что, если даже после того, как мы выяснили, что она прошла курс реабилитации, ей все также нужны деньги на наркотики? Она принимала их в колледже, и видимо, все зашло слишком далеко, раз ей потребовалась помощь. Я рад, что у нее оказалось достаточно мозгов, чтобы попросить о помощи. Но один вопрос не дает мне покоя: что, если она опять принимает их? Именно это нас и тревожит. Я не хочу, чтобы мой ребенок находился в такой обстановке.

— Если все так и есть, не будет ли это препятствием для нее, чтобы получить опеку?

— Необязательно. Суду нужны будут доказательства, что она снова принимает наркотики, и если мы их не предъявим, то мы в полном дерьме.

Моей пытливой натуре хочется расспросить еще о многом, но я воздерживаюсь. Я не могу перестать чувствовать симпатию по отношению к матери. Что, если бы я оказалась на ее месте? Мои родители никогда не выкинули бы меня на улицу, но в колледже я еле-еле заботилась о себе.

— Когда я училась в колледже, у меня практически не было денег. Ела всего раз или два в день. Если бы я забеременела, не представляю, что бы сделала.

Он щурит глаза, и его голос становится похожим на рычание:

— Шеридан, я рассказал тебе это не для того, чтобы ты посочувствовала матери Инглиш. Я рассказал это, чтобы ты поняла, в каком затруднительном положении я нахожусь. Ее биологическая мать никогда не находилась в той ситуации, в какой была ты. Она состояла в сестринском сообществе, ходила в престижный университет, и родилась она в богатой семье. Деньги для них не были проблемой. Возможно, ее семья не захотела марать свое имя из-за незамужней матери-одиночки или беременной девчонки без отца — я не знаю наверняка. Так или иначе, но шесть лет назад моя дочь оказалась в коробке у крыльца дома. И я ничего не слышал об этой женщине все эти годы. До сегодняшнего дня. И мне кажется это дико странным.

— Прости. Мне не стоило так говорить. Это не мое дело.

Он откидывается на спинку стула, трет глаза и вздыхает:

— Просто сама мысль о том, что Инглиш куда-то уезжает и то, что я не буду знать, как с ней там обращаются…

— Я понимаю, о чем ты. — Мне бы тоже стало дурно от такого. Но Инглиш не моя дочь, поэтому мне не стоит начинать представлять себе, что бы я почувствовала на его месте.

Внезапно он выпрямляет спину и резко произносит:

— Вероятно, мне не стоило рассказывать тебе. — Он тянется к своему напитку и делает долгий глоток.

— Иногда помогает, если выговориться человеку со стороны.

В тусклом освещении ресторана, его глаза теряют свой зеленоватый оттенок. Теперь они темные, как ночное небо, пока он продолжает сидеть и сверлить меня взглядом. Будто оценивает. Почему он всегда так пристально смотрит?

Я опускаю голову и сосредоточиваюсь на своей тарелке с едой, съев еще кусочек. Подняв голову, я вижу, что он все так же пристально смотрит на меня.

— На что смотришь?

— На тебя.

— Я вижу. Но почему? — У меня что, между зубами застрял кусочек еды? Провожу языком по зубам, но ничего не чувствую. Он же не перестает пялиться на меня.

В течение нескольких минут наши глаза не отрываясь смотрят друга на друга, после чего он прерывает зрительный контакт и продолжает есть.

По дороге домой Бек рассказывает мне, что уезжает в понедельник в Северную Канаду. Он целую неделю будет снимать полярных медведей.

— Что? Полярных медведей?

— Да.

Если бы я могла схватить его за шею и придушить, так бы сделала. Это же серьезно, а он сказал лишь «Да».

— Ты можешь наконец-то рассказать поподробнее?