Радость и страх

– Прошу тебя, Дик, милый, не надо.
– В голосе ее слышатся слезы.

Но позже, когда Бонсер закуривает сигару, она спешит улыбнуться.
– Ты когда пойдешь договариваться с компанией?

– С какой компанией? Ах, ты насчет Уотлинга? Как только раздобудем деньжонок.

Она обнимает его.
– Дик, ты на меня не сердишься?

– Чудачка ты, Пупс. Уж лучше бы брыкалась, честное слово. Как истая христианка.
– И смотрит на нее с такой торжествующей наглостью, что она невольно его прощает. "Работа, - думает она, - остальное не имеет значения".

За ее цепочку, браслет и меха дали всего тридцать семь фунтов, но Бонсер сказал, что с него возьмут залог поменьше, потому что он джентльмен. "Им для этой работы подавай настоящих джентльменов, не какую-нибудь шваль".

– А где контора компании? Тебе, наверно, надо сразу туда сходить?

– Я у них был вчера. Они не торопят. Пожалуй, я даже просто пошлю им чек, со временем. А пока не кутнуть ли нам, Пупс?

– Но в чем будет состоять твоя работа?

– А ты не думай об этом, Пупс. На сегодня хватит, поработали.

Но в какую-то подходящую минуту, после полуночи, когда они уже кутнули и Бонсер порядком набрался, он снисходит до объяснений: компания "Уотлинг" основана группой патриотически настроенных людей с целью вернуть Уотлингам их состояние. "Ты ведь слышала про старого лорда Уотлинга, который умер в прошлом году и оставил два миллиона дочери?"

– Нет, ни слышала.

– Ну, так вот. Оказывается, эта дочь не является наследницей. Старый Уотлинг вел двойную жизнь, и у него есть сын, он-то и есть законный наследник. Но сам он бороться за наследство не может, у него на это нет средств, ты же знаешь, что такое закон. Сплошное мошенничество. Вот он и основал компанию, чтобы она отвоевала его наследство. А когда дойдет до дележа, мне достанется примерно десять тысяч фунтов.

– Какая странная история, Дик. Неужели это правда?

– Эх ты, фрудгриновка! Да, Пупс, это правда, это доказано. Об этом писала "Таймс".

– "Таймс"? Ну тогда...
– Сомнения Табиты развеялись.

– Да, я сам читал. Уотлинг держал мясную лавку под вымышленной фамилией. И там у него торговала жена. Все дело в том, когда он на ней женился, до или после. Мы-то знаем, что до, у нас в руках свидетельство о браке.

– А нельзя просто показать его судье?

Бонсер смеется и ласково щиплет ее за ушко.
– Бог с тобой, юристы нипочем этого не допустят, пока сами не оттягают для себя хороший кус. Впрочем, я их не осуждаю - жить-то им нужно. Но и нам тоже нужно жить. Это в природе вещей.

11

Работа Бонсера, так он объяснил, состоит в том, чтобы продавать акции компании "Уотлинг" по полкроны за штуку, получая с каждой шесть пенсов комиссионных. Акции - небольшие, но красивые листки бумаги, на них напечатано, что по завершении дела Уотлинга они дадут сто процентов прибыли, и Бонсер продает их по девять штук на фунт. В первый день, обойдя всех вдов, какие нашлись в местной адресной книге, он заработал семь фунтов, которые тут же и истратил - купил новую шляпу, новые штиблеты, поставил в дубле на лошадей и устроил небольшой кутеж в честь учреждения местного филиала компании.

Табита радуется как ребенок.
– Я же говорила, что у тебя получится, Дик. У тебя все получится, стоит тебе захотеть.
– И на кутеж соглашается с радостью.

Столь же увлеченно Бонсер трудится еще две недели. За последние два дня он даже выручил больше, чем за все остальное время. "Гениальная была идея - полковники, - говорит он.
– Вот у кого есть чувство справедливости. Один хотел организовать запрос в парламенте".

Поскольку ему теперь обеспечен постоянный годовой доход в тысячу фунтов, он решает, что может позволить себе развлечься, и ставит весь свой заработок на лошадь, которая приходит последней. Но это несчастье, как видно, не лишает его бодрости; домой он приходит веселый, сажает Табиту на колени, подкидывает, напевая: "По гладенькой дорожке, по кочкам, по кочкам..."

– Но, Дик, это серьезно, у нас здесь не уплачено по счету.

– Ну и что? Подумаешь, шесть фунтов! А ты понимаешь, что я потерял тысячу? На дубле я как раз мог бы столько выиграть.

– Хорошо, еще, что акции здесь охотно покупают.

– Да ну их, эти акции. Очень мне надо гнуть спину на каких-то крокодилов. Полкроны с фунта. Тут подметок больше стопчешь.

– Но, Дик, милый, это хоть какое-то начало. Всем ведь приходится начинать снизу.

– Это тебе кто сказал?

– А откуда можно начать, если не снизу?

– Сверху, и это единственный правильный путь. Дай мне только небольшой капиталец, я тебе покажу.

– Но я про это и говорю, Дик. Если б нам побольше откладывать, ну хоть по фунту в неделю, за год накопилось бы пятьдесят фунтов.

– Нет, вы только послушайте ее! Все вы, женщины, одинаковы. Сплошные Далилы. Вам бы только связать мужчину по рукам и ногам, и пусть трудится на вас до седьмого пота.

– Но, Дик, ты обещал...

– Ну, заладила!
– И вдруг он швыряет Табиту на пол.

– А что мне остается?
– В ней взорвалась ярость.
– Если б не я, ты вообще бы ничего не делал. И что будет дальше? Так жить невозможно.

По счастью, в дверь стучат. Это хозяйка интересуется, не задумали ли они разнести весь дом, и Бонсер, возмущенный необходимостью терпеть дешевые меблирашки и придирки всяких мегер, забывает свой гнев на Табиту.

– Впору завтра же отсюда съехать!

– Но мы ей должны за две недели, за пансион.

– Ну, этих денег она не увидит, и то хорошо. У меня тут родилась одна мысль. Ты пожарную лестницу приметила?
– Он смеется и вот уже опять всем доволен. Его даже удивляет, что у Табиты озабоченный вид.
– Ну чего ты, Пупс? Что тебе не нравится? Бери пример с меня, я-то не унываю.

– Ты не имеешь права так со мной обращаться.

– Тысяча фунтов, можно сказать, уже в кармане была.
– Он долго шагает по комнате, улыбаясь, повторяя: "Тысяча фунтов". На хмурое лицо Табиты он не обращает внимания, словно и не видит его. Хмуриться бесполезно. Куда там, ей приходится употребить все свое влияние, чтобы не дать ему уйти из дому и пропить их последние шиллинги.

12

Два месяца спустя они живут в захолустном городке в Мидлендсе. Квартира у них хуже некуда, в глухом переулке. На улице май, но ни одного цветка не видно, только похоронный венок в витрине зеленщика. Каждый день идет дождь. Табита, пробираясь с тяжелой сумкой в толпе на рынке, то и дело налетает на других женщин с сумками, в макинтошах. Макинтоши, мостовая, дома, даже небо - разных оттенков грязно-серого цвета. Лица у женщин хмурые; со шляп каплет вода, носы покраснели; даже у хорошеньких вид противный и в то же время жалкий. Табита на бегу сталкивается с другой молодой женщиной, выходящей из лавки зеленщика. Они застывают на месте в таком изумлении, точно за все это утро еще не видели ни одного живого существа. Да так оно и есть. Та женщина, наверно, думает только о капусте, у Табиты все мысли заняты Бонсером. Они обмениваются взглядом, означающим: "Ну и чучело! Мне ее жаль, какая она, верно, несчастная!", и, вдвойне изничтожив друг друга презрением и жалостью, спешат каждая своей дорогой с тем же хмурым и озабоченным видом.

Табита, впрочем, не думает ни о своих заботах, ни о дожде, ни об уродстве жизни. Она уже давно не задается вопросом, счастлива она или нет. Ей некогда, ни минуты свободной. Все время надо срочно решать какие-то неотложные проблемы. Сейчас, например, это новый, совершенно неожиданный поворот в поведении Бонсера. Нынче утром, после целой недели хорошего настроения и нескольких прибыльных операций, он вдруг отказался встать с постели и даже позавтракать. Этот последний симптом особенно встревожил Табиту.