Радрадрабен

Когда, тревожно переглянувшись, путники подошли поближе, стало ясно, что человек всё-таки жив: его грудь еле заметно поднималась дыханием.

– Живой… – прошептал Бека.

– Живой-то живой, да видишь, как он живой, – мрачно сказал Робин.

Вблизи лежавший выглядел ужасно: левая рука у него была вывернута, через всю грудь проходила косая рваная рана, с половины головы кожа была содрана и свисала лоскутом, обнажая грязно-розовый череп. И, несмотря на это, он ещё дышал, и даже шевельнулся, когда услышал слова графа.

– Боги! – выдохнул Бека и опустился на колени, открывая фляжку. Немного вина, влитого в рот бедняги, оказало своё действие. Глаза его широко распахнулись и вперились в Робина – или тому показалось, что именно в него? Странные были глаза, одни белки, зрачков не было вовсе. Граф от неожиданности даже сделал шаг назад, а умирающий, булькая и пуская кровавые пузыри, прохрипел:

– Не ходи туда!

– Куда – туда? – спросил Робин. «Туда» могло означать как движение вперёд, так и возвращение к племени карликов – хотя в этом Робин сильно сомневался. Однако ответить ему было уже некому – человек дёрнулся последний раз и затих.

Что ж, придётся быть особенно осторожными и держать ухо востро.

Несмотря на все причитания и даже слёзы, Бека оказался наиболее практичным из путешественников. После предания земле несчастного незнакомца всем хотелось побыстрее покинуть зловещее место. Робин хмуро скомандовал «Пошли!» – и они было прошли уже несколько шагов, как Бека воскликнул:

– А лошади?!

– Они ж не наши! Это чужие лошади, – возразила Глендавейн.

– Какие чужие?! Ничьи они! Пропадут здесь, точно говорю – пропадут. Жалко скотинку! А нам они в самый раз.

А ведь и верно, дальнейшая судьба лошадок представлялась в самом чёрном цвете. Скорее всего, их в первую же ночь сожрут хищники, по словам Козла, в изобилии водившиеся в горах. Что это за хищники – хитрый шаман умалчивал, но они были. Об этом свидетельствовали несколько дочиста обглоданных крупных костяков, найденных ими ещё до моста.

В графе некоторое время боролись благородный рыцарь, брезгающий пользоваться неизвестно чьим добром, и бездомный бродяга, вынужденный передвигаться пешком. Бродяга за явным преимуществом победил.

Звено девятое

– Ра-дра-дра-бен, Ра-дра-дра-бен, – в такт произносимым слогам тонкие сухие пальцы постукивали по подлокотнику кресла.

Впрочем, это было не просто кресло, это был трон. Мастер, изготовивший его, обладал, несомненно, изощрённой, но больной фантазией. Сидение располагалось в разверстой пасти безобразного черепа дракона, в детстве явно переболевшего рахитом. Само же сооружение было причудливо слеплено из множества разнокалиберных костей, среди которых – о ужас! – нередко попадались человеческие.

Сидеть на таком угловатом приспособлении было наверняка не очень удобно, но чего не вытерпишь ради престижа!

Череп дефективного дракона венчал вершину чёрной усечённой пирамиды, которая, в свою очередь, располагалась в большом двускатном зале у одной из его стен. Помещение больше походило не на тронный зал, а на рабочий кабинет провинциального алхимика: поблёскивали бронзой и стеклом причудливые механизмы, на верёвочках, натянутых под потолком, висели связки сушёных лягушек, мышей, трав и змей. На длинных столах в разнообразных сосудах булькало сомнительное варево, колбы источали вонючие дымы. Обстановка, короче, была самая рабочая.

– Ра-дра-драбен, Радра-драбен… Тьфу!.. – бормотавший раздражённо встал с кресла и, пригнувшись, вышел из пасти. Всякий, кто прослушал хотя бы одну балладу первого попавшегося ярмарочного менестреля, узнал бы в вышедшем могущественнейшего и злобного колдуна, обуянного мечтой о владычестве над миром. Всё было точно как в песнях: просторная чёрная мантия, расшитая звёздами и полумесяцами, на голове надет уродливый рогатый котёл (называемый хозяином Четвёртым Шлемом Хаоса), в руках – массивный посох с набалдашником в виде поросячьего рыла. Словом, ошибиться было невозможно. Добавьте сюда лицо, больше похожее на обтянутый пергаментом череп с большим крючковатым носом – и вот вам полный портрет злодея.

– Радрадрабен! Да что ж это такое?! Слово помню, а что оно значит – забыл! Ведь то ли сам этот Радрадрабен делал – а для чего? То ли за большие деньги доставал где-то – а для чего опять-таки?! Но ведь что-то важное! Ведь недаром этот недостойный пустился на поиски, недаром!.. А если это недостающий элемент?! – тут говоривший осёкся и испуганно огляделся вокруг. В зале, конечно, никого не было, да и кто бы осмелился без разрешения нарушить уединение великого мага Гофлареха? Никто, конечно!

Тем не менее, колдун приложил к тонким губам свой птичий палец и, качая головой, по-стариковски прокряхтел:

– Враги, кругом враги…

Затем Гофларех приосанился и стукнул посохом по тёмному камню пирамиды, исторгнув пучок миниатюрных фиолетовых молний. Удовлетворившись этой маленькой демонстрацией силы он, волоча мантию по широким ступеням, не спеша спустился с пирамиды, приблизился к одному из столов и принялся вглядываться в серое варево, бурлящее в массивном платиновом чане. Глядел Гофларех долго, пока у него не заслезились глаза, затем плюнул в чан и обиженно сказал:

– Опять ничего!

Потом вздохнул, отложил посох, снял Шлем Хаоса и стал через голову стаскивать тяжёлую суконную мантию. Разоблачившись, он оказался вполне симпатичным старичком в вязаном жакете на голое тело и старых, неопределённого цвета шароварах. На ногах его красовались положенные по рангу бархатные туфли с загнутыми носами, богато расшитые выкрашенными киноварью черепами летучих мышей. Ещё раз безнадёжно глянув в бурлящую жидкость, Гофларех махнул рукой и уселся в кресло-качалку. Картина была идиллической – так и казалось, что вот сейчас в зал с визгом ворвётся ватага ребятишек, обступят они кресло и весело закричат: «дедушка, дедушка, расскажи сказку!». Но нет, никаких внуков у Гофлареха не было, хотя… Хотя, могли и быть, ведь дочь-то у него была – вздорная, непутёвая, но дочь, причём любимая. Поссорившись с отцом на почве критического отношения к его методам достижения абсолютной власти над Вселенной, она тут же после размолвки покинула отчий дом с гордо поднятой головой, взяв с собой лишь мешочек самоцветов да тетрадку в переплёте из кожи девственницы с наиболее употребительными заклинаниями. Упрямый старик не остановил тогда строптивицу, хотя, чтобы она вернулась, достало бы одного ласкового слова. Гофларех сделал вид, что произошедшее ему глубоко безразлично, но с тех пор взял привычку каждую неделю заглядывать в различные хитроумные приспособления, позволяющие на расстоянии видеть определённого индивида. И таковым индивидом была, конечно же, его дочь, его ненаглядная Гризония.

Вот и сейчас, испытав неудачу с серым варевом в чане, старик немного покачался в кресле, решительно встал и перешёл к золотому треножнику, на котором покоился хрустальный шар размером с хорошую тыкву. Был он сейчас какой-то тусклый, блеклый, но это не смутило опытнейшего некроманта и естествоиспытателя.

Несколько небрежных пассов, и вот по шару сверху вниз побежали радужные волны, он заискрился серебряными блёстками, и вдруг на весь шар появилась добродушное круглое лицо, несколько искажённое сферической аберрацией.