Радрадрабен
Шрифт:
Гофларех, рассчитывавший увидеть дочь, от неожиданности отпрянул от треножника. А тот, в шаре, прищурился, обернулся куда-то и крикнул:
– Глендавейн! Хватит возиться!
Звено десятое
Робин привстал на стременах, обернулся и крикнул:
– Глендавейн! Хватит возиться с этим уродом, время же теряем!
Сзади, из кустов, впритык обступивших узенькую тропу, донеслось:
– Не надо было так изводить бедную зверюшку!
Граф аж глаза выпучил: ну баба, это ж придумать – назвать «бедной зверюшкой» образину ростом в полтора человека! Снабжённую к тому же огромными когтями на всех четырёх лапах и двумя лопатообразными зубами, торчащими из отвратительной бородавчатой
Граф мгновенно обнажил меч и рубанул тварь прямо по шее, вернее, по тому месту, где у нормального существа теоретически должна находиться шея. Животное очень походило на кролика, только вот шеи у него не было, покатые плечи плавно переходили в небольшой бугорок – это и была голова.
Истребитель Василисков отскочил от твари, как от гранитного валуна, чуть не вывихнув Робину кисть. Граф превозмог боль в руке и рубанул ещё раз, метя в лапу – и с тем же успехом.
Интересно, что «кролик» этот не убегал – но, слава богам, и не нападал тоже! – а стоял столбиком, и после второй попытки Робина разразился скворчащей трелью. Граф растерянно обернулся: что-то гневно кричала Глендавейн; Беку, как обычно в таких случаях, нигде не было видно. Робин разозлился и как дубиной ударил мечом сверху. Как ни странно, это возымело действие: животное постояло несколько мгновений и вдруг тяжело завалилось набок, с треском ломая кусты.
Девица немедленно слетела с седла, отпихнула Робинового конька и оказалась рядом с поверженным зверем.
За ту неполную седмицу, что они провели в пути, Робин не уставал удивляться поведению Глендавейн. Казалось, её не интересовало ни само путешествие (то есть, ей вроде бы было безразлично, куда и откуда ехать), ни окружающие пейзажи – а ведь было на что посмотреть, один водопад Трёх Тысяч Зелёных Рыб чего стоил! Не интересовал её и сам Робин – этим, правду сказать, граф был слегка уязвлён – и, тем более, Бека. Но вот разные твари! И если бы они её просто интересовали – она их защищала! Даже когда Робин изъявил естественное намерение поохотиться – вяленая рыба и сушёные кальмары, которыми их снабдил в дорогу новоявленный бог Шпокар, уже не лезли в горло – даже тогда она встала на дыбы: нет и всё тут! Пища у них есть, а охота, видите ли, это убийство!
Конечно, первые два дня, когда их сопровождал пышный эскорт карликов, любезно выделенный Каким-То-Там-Уцем, ни о каких встречах с представителями животного мира не могло быть и речи. Карлики оказались ребятами весёлыми и непрерывно пели, выли хором, а когда освобождались руки – стучали в разнообразные барабаны, дудели в дудки и какие-то пищики, и вообще жили полнокровной жизнью, так что всё живое на много лиг вокруг в ужасе разбегалось. Впрочем, у них изредка случались и периоды абсолютной тишины – с чем это было связано, граф так и не понял, отнеся график молчания на счёт каких-нибудь культовых или обрядовых правил.
Поначалу Робина это забавляло, и он даже пытался подыгрывать этой дикой музыке на самодельной свирели, но оказалось, что, когда они останавливались на ночёвку, недомерки ни на миг не прекращали свою какофонию. Мало того, они ещё принимались плясать!
Словом, когда беспокойное сопровождение покинуло их у самого подножия Запретных гор (а на самом деле – пологих сопок, могущих показаться горами лишь самому низкому из карликов, да и то лежащему на боку; горы же – и какие! – ждали их впереди) – итак, когда карлики, наконец, убрались, все, а особенно Робин, вздохнули с облегчением. Ещё долго в ушах звенело от постоянной тишины, и ещё долго им не попадалось даже завалящей глухой лисицы – вся живность затаилась по норам, логовам и берлогам, так что первая ночь «без музыки» прошла спокойно.
Спокойно прошла и ночь после моста. Хорошо выспавшемуся Робину не испортило настроения даже то, что несший утреннюю вахту Бека был им пойман мирно посапывающим у погасшего костра. Граф ограничился лишь лёгким пинком.
Утро было прекрасным и как-то подзабылись
уже и страшная лужайка, и последние слова умирающего – «не ходи туда!».Приключения начались после короткого завтрака. Не успели они оседлать своих крепконогих коньков, как с деревьев, под которыми путники уютно проспали ночь, градом посыпались маленькие, но чрезвычайно жуткие на вид змеи. И было их неимоверно много. Из рассказов Козла Робин знал, что эти змеи назывались «змеи-которые-утром-падают-с-деревьев». Вообще, язык карликов был очень примитивным: не существовало названий, как в данном случае, видов змей – они назывались по образу жизни, месту проживания, цвету, способу охоты и тому подобное. Были «змеи-кусающие-женщин-в-полнолуние», «змеи-питающиеся-головастиками-жабы-Дах-Дах», были «змеи-ползающие-по-ветвям-деревьев-растущих-на-жёлтых-камнях», были… В общем, много было змей, и среди них, конечно, были и «змеи-которые-утром-падают-с-деревьев». Они и падали.
Длину змеи имели небольшую, с локоть, раскраску пёстренькую, весёлую. Когда предусмотрительный граф спросил у Козла, что же, мол, надо делать, когда случится такая напасть, тот ответил коротко и внушительно: «спасение одно – убегать».
Поэтому Робин ничтоже сумняшеся завопил:
– По коням!
И они стали убегать. А змеи – догонять. Они с мерзким шуршанием ломились по траве и кустам. Трещал валежник. Глендавейн попробовала было вякнуть, что может быть, они хорошие, но граф только глянул на неё знаменитым айтеровским взглядом, проявлявшимся у представителей династии в самые напряженные моменты. От этого взгляда, по преданию, падали в обморок лошади, а у ветеранов-солдат сам собой опорожнялся мочевой пузырь. Глендавейн осеклась на полуслове и замолкла.
Бека ничего не говорил, зато скакал впереди всех. Торговец был чёрен то ли от страха, то ли от горя: впопыхах он оставил под кустом свой мешок с жемчугом, а о возвращении за ним, конечно, не могло быть и речи.
Змеи отстали, когда тропа стала подниматься в гору. Путешественники придержали лошадей – вроде бы было тихо – и вновь пустили их, теперь уже шагом.
Робин осмотрелся. Дорогу обступали невысокие деревья, скорее даже кусты, с мелкой густой листвой. В ветвях перепархивали птицы, исполняли свой непонятный танец бабочки, дорогу перебежал какой-то бурундук. На небе не было ни одного облачка, солнышко уже светило вовсю. Это всё навеяло графу лирическое настроение, и он полез было за своей свирелью, но тут закричал Бека. Кричал он явно от страха.
Граф толкнул коня пятками и догнал крикуна. Перед тем на дороге стоял мужик.
Большего контраста со светлым солнечным днём, со щебечущими птичками и яркой зеленью листвы придумать было невозможно. Мужик был неимоверно грязен, ветхие остатки одежды висели клочьями, лохматые волосы свалялись, а борода, о которую обломалась бы самая крепкая железная расчёска, закрывала тело почти до колен. Пахло от него даже на расстоянии.
Тем не менее, стоял он твёрдо, широко расставив босые ноги с крепкими коричневыми ногтями. В руках он сжимал длинную суковатую палку, которой сейчас перегораживал дорогу.
– Откуда он взялся? – спросил Робин.
Бека нервно облизнул сухие губы и неуверенно проговорил:
– Да вроде бы ниоткуда: ехал я, ехал, глядь – а он уже стоит.
– Значит, из кустов выскочил, – подытожил граф. – Ну, человече, ты кто таков будешь?
Мужик угрюмо оглядел их исподлобья и хрипло гаркнул:
– Не ходите туда!
И этот туда же! Они что, сговорились, что ли?!
– Это куда ж нам не ходить? И почему?
Мужик немного помялся и злобно ткнул палкой за спину:
– Туда! Поворачивайте назад, покуда живы.
– Ты, дядя, не дури… – начал было Робин, и тут его опять кольнуло, как тогда, перед мостом, только сильнее. Намного сильнее.
Он замолк, а затем, пристально глядя на оборванца, медленно процедил:
– Ну всё, хватит…
Тот, словно этого и ждал, опустил палку, отступил к кустам и развёл руками: мол, езжайте, но я вас предупредил.
Робин же, не говоря больше ни слова, стал разворачивать лошадь под удивлёнными взглядами Беки и Глендавейн. Бека растерянно спросил: