Ракеты

И, как это бывает во сне, стало другое, стало так, что она учит его отрываться от земли, как он и сам умел делать давным-давно, в детстве, а потом забыл это умение и решил, что оно было только в снах, а в реальности подняться над землей совершенно немыслимо. Теперь он, тяжёлый и неловкий, вспоминал, как опираться на какую-то свою ускользающую силу, и с напряжением, но счастливо поднимался над землей сначала немного, потом на полметра, все уверенней и выше, а потом ему начало казаться, что уже нет разницы, на какой высоте держаться. И было только жаль, что он зря не пользовался этой возможностью все эти годы, и было так спасительно здорово, что ее остатки все же сохранились в нем и дождались этого часа. Но что-то было не так, надо было что-то проверить в этом умении, надо было, наверно, попробовать вот здесь, в темной и теплой комнате...

Он открыл глаза. В ночной темноте бледно-зеленой точкой стоял светодиод и освещал части бессмысленных и случайных предметов. Сила тяжести была неумолима и более чем реальна. Рядом выглядывало из-под одеяла Олесино плечо. Тайны не было. Круглыми, пустыми глазами он бессмысленно смотрел в комнату. В голове от сна осталась фраза "лес в конце туннеля".

Вещи были собраны. Утром они отправлялись, эти двое, что стоят на склоне холма, на краю освещенного круга и одну за другой пускают ракеты в темное, туманное небо.

III

1.

Последние километры они ехали по грунтовой колее. Приближалась зима. Ветви деревьев стали сухими, и сухим воздухом дула в машине печка.

У Олеси не было прав, и она садилась за руль только на глухих загородных дорогах. Им обоим нравились эти моменты. В новых и неумелых руках машина оживала, вместе с Олесей он опять переживал привычный ему опыт вождения как новый, в толчках на руле острее ощущались немые силы прорезиненных и стальных узлов, которые несли их по неровной поверхности земли. Это, он знал, была разновидность телесного чувства: машина была общим им двоим телом, которым они сейчас были представлены в мире: на ней они забрались в этот лес, ее потертыми боками задевали ветки кустов, ее резиной ощупывали живую, неровную поверхность земли.

Найдя подходящий просвет между деревьями, они свернули на траву, на открытый, ветреный косогор, уходивший куда-то вниз. Некоторое время они двигались по травяным кочкам и космам; он не вмешивался, позволяя процессу найти свой естественный исход. Наконец машина неловко сползла со слишком высокого земляного горба, заскребла брюхом по земле и замерла. Испаньола села на мель.

Олеся оттолкнула наружу широкую дверь "восьмерки", но медлила выйти, в задумчивости поставив ногу на порог, будто ощупывая его. Пахнуло свежим воздухом и отсутствующим, нейтральным запахом сухой травы и холода, какой бывает перед морозом. "Как из потерпевшего аварию космолета" -- подумал он, но эта мысль, хотя и отражала эстетику момента, в то же время была неприятна: он не любил выдуманные фантастические миры, лишенные сложной и реалистичной природы. Из космолетов такие миры казались маленькими, обозримыми, лишенными сложности и глубины. От этого много теряли и люди, из человеческого тела вымывались остатки его античной-ренессансной соразмерности, которые еще имели смысл в их городской, но все же земной жизни. "Не космолет, нет, аппарат в пределах планеты", -- додумывал он свой образ, и с этим уточнением хтонические пространства отступали назад в свою разреженную, сиреневую и черную высоту. Олеся, оттолкнув широкую дверь, нетвердо ступала на траву. Место казалось ей знакомым.

С помощью колоды и домкрата он приподнял тяжелое тело машины, столкнул ее на колеса и аккуратно вывел на ровное место у опушки, под высокими елками. Дальше надо было идти пешком. Колеса машины были красивы на седой и клочковатой сухой траве, и были похожи на туристические ботинки Олеси.

2.

Иногда они углублялись в лес, где оставалась еще осенняя сырость, иногда Олеся тянула его к склону, где лес был реже, и, обходя бурелом и темные еловые места, они снова выходили на открытый и ветреный высокий край.

Постепенно лес становился реже, сырость исчезла. В какой-то момент стало видно, что земля впереди уходит вниз, в заросший непроходимыми кустами овраг. Трава противоположного пологого склона была отчетлива и недосягаема.

Им пришлось отклониться от первоначального направления и идти вдоль оврага в поисках места, где через него легче было бы перебраться, а затем по противоположному краю возвращаться назад. Они не узнавали местности и не понимали, сколько остается идти. Наконец они снова вышли на неровный косогор, спускавшийся уступами в обширное пространство кустарника и камышей. Оно казалось бескрайним.

– - Леший водит, -- он еще раз огляделся вокруг, подумал и сказал: -- Какая-то фигня. Ему вдруг показалось, что они каким-то образом обошли круг и снова попали туда, где оставили машину, хотя машина и была теперь на другой стороне оврага.

Погода менялась, мир сделался темно-серым и отчетливым. Сумерки еще не начинались, но воздух был неподвижен, и в нем, казалось, уже возникала темнота. Начиналась зима. От этого четче вырисовывалась под ногами сухая земля, ее детали и травы. Небо на севере темнело. Устанавливался мороз и согревал кровь.

– - У тебя тоже не ловится сеть? Сейчас мы включим радио, и там тоже ничего не будет; нет, там будет одна станция, и там кто-то будет тихо, шепотом, петь на незнакомой языке. По-фински. Посмотри, какое глухое болото. Разве похоже, что там город?

Внизу полосой темнели бурые кусты, и чуть бурым казалось над ними небо. В воздухе стали видны сухие серенькие крупинки снега. От этого небо стало ближе. Щеки стали розовее, взгляды оживленнее, в теле прибавилось силы, как будто оно вспомнило зиму внезапно по этим сухим снежинкам, как будто оно имело куда больше отношения к зимнему воздуху, чем к одежде, комнатам, еде. Они осмотрели темно-серые пространства и, примерно держась нужного направления, двинулись дальше вдоль области кустарника и светлых камышовых полос. Хотя до вечера было еще далеко, в сером воздухе, как будто бы заранее, начинали ощущаться сумерки.

3.

Скоро воздух стал ощутимо темнеть. Земля под ногами была не менее отчетлива, но стоило зажечь фонарик, чтобы стало ясно, что вокруг уже почти ночь. В стороне болот темнота была какого-то иного, глухого рода.

GPS-трекер прочерчивал на экранчике телефона неровную линию их пути. Направление ее было в целом верным, но спутникового снимка под ней не появлялось -- не было сети. Он открыл оффлайн-карту, но на ней на многие километры вокруг них был только лесной массив, лишенный каких-либо деталей. Он попытался найти по координатам точку на бумажной распечатке крупной военной карты. Точка оказалась внутри поселка, куда они шли.

Он включил радио. Станций не было. Он включил рацию и начал сканировать каналы. Долго ничего не появлялось. Несколько раз слышались какие-то сигналы, детский голос несколько раз сказал "прием". На одном из каналов среди шорохов послышалась тихая песня. Он чувствовал, как Олеся за его плечом расплывается глупой, счастливой улыбкой.

– - А бу-ум, ба, кэн-ю-хир-май-хартбит ин дыс ворлд? // (А бу-ум -- ба), ду-ю-но-дат бехайнд-оф-дыз-вордс... .// lays the desert....

Никакого отсвета города или дачного поселка не было видно, никаких красных огней вышки сотовой связи не было за болотами. В снежном небе была только непроглядная тьма.

Он поднялся на самый верх пологого склона и запустил несколько ракет. Лишь небольшая область местности осветилась ракетой как каким-то странным небесным явлением -- склон холма, неровный дымный след в небе, слой чуть заметного тумана. По земле побежала редкая бесшумная сетка теней, потом ракета превратилась в красный огарок и исчезла, и с ней исчез этот малый, обозримый, как макет местности, шероховатый ландшафт. От выстрелов пахло серным дымом, как в детстве на Новый год. Резкий сиреневый свет фонарика изредка пересекали снежинки, и когда он сужал луч, они вспыхивали белым и фиолетовым светом.