Рапсодия в тумане

— С тобой было лучше…

Да, секс с Муром был очень необычен, и я бы не сказал, что неприятен, но когда испытываешь к кому-то чувства, то просто механика уже не катит. Нужны эмоции. Нужен он. Каким бы охренительным ни был секс с Муром, с Царевичем мне нравится больше, да и хочется только с ним. Да и без секса — просто рядом быть хочется.

— Сравнить, что ли, решил?

— Нет. Хотел вернуться к прежнему себе, думал, сделав это, перестану сходить с ума. Не помогло. Ты все еще во мне…

— Я тебя так напрягаю?

— Нет… Просто у нас все сложно, и я не понимаю, что делать. И получается, что из раза в раз я только все порчу.

Я сажусь на диван, но на расстоянии от Ниррая. Я готов услышать уже что-нибудь посылательное и, клянусь, что в этот раз я даже упрямиться не буду, потому что да, меня надо послать.

Глава 32. Береги себя, Царевич

Ниррай

Что он от меня хочет сейчас? Зачем вообще рассказал?

До этого момента, мне все эти «отношения» с вампиром, если их можно так назвать, напоминали аттракцион по типу американских горок. Эмоции то взлетали, то падали с обрыва, то замирали ненадолго, и мне это нравилось. Нравилась внезапность, нравилось, что сомнительные приключения привносили в жизнь хоть какой-то смысл. Да, не все эмоции были положительными, зато я впервые за годы почувствовал себя живым, настоящим, а не куклой, из которой давно душа ушла, а она все дергается на ниточках, изображая видимость деятельности.

И ни разу за все дни мне не пришла в голову мысль, что эта моя игра для Амана может иметь совсем другое значение. Что ему не просто в прикол разгадать и расшевелить странного чудика, что для него это все… по-настоящему?..

Я поворачиваюсь и смотрю на его осунувшееся лицо, на потухший взгляд. Как так вышло, что он, пытаясь спасти меня, от меня же и «заразился»? Почему я не заметил? И имею ли я право продолжать в том же духе?

Если он думал, что, услышав про Мура, я закачу истерику, он слишком плохо меня знает. Не представляю, что должно произойти, чтобы я поступил так. Во мне сейчас нет ни злости, ни разочарования, я на самом деле догадывался, что как-то так оно и будет. Ни один здоровый человек не сможет сосуществовать спокойно с кем-то вроде меня. Я знал, и с самого начала, что надолго его не хватит.

Мне хочется сжать его руку, дав понять, что я все понимаю и не злюсь, но одна мысль не дает это сделать.

Что если он мне все рассказал именно потому, что подсознательно хочет от меня избавиться, но сам не может?

«Скажи мне уйти, и я послушаю».

«Хочу вернуться к прежнему себе».

«Схожу с ума».

Что это, как не крик о помощи?

А смогу ли я сам, зная, что чувствую, оборвать его поток боли?

Думать очень тяжело, чет с каждой минутой голова болит все сильнее. Может, я стукнулся не так слабо, как мне показалось? Точно помню, что Зак активировался. Сколько раз я уже обещал себе не садится за руль после виски, сколько было аварий… чудо, что я до сих пор жив и никого не убил.

Надо срочно что-то решать. Что важнее: я или он? Мои желания или его боль?

Выдохнув, поднимаю взгляд и говорю уверенно, стараясь быть максимально бесстрастным:

— Ты сделал свой выбор. А теперь… уходи и не возвращайся.

Аман дергается, словно я его ударил. Да мне и самому — до боли в руках — хочется его обнять, прижаться, сказать, что я сам не ведаю, что творю. Что еще никогда и ни с кем не чувствовал столь многого, как с ним, но держусь, приняв решение. Я не должен опять портить чужую жизнь. Хватит и моей.

Какую-то несчастную секунду мне кажется, что Аман сейчас прочитает все по моим глазам, и я спалюсь со всеми потрохами, но нет — его плечи опускаются, печальный вздох, и он поднимается.

— Береги себя, Царевич.

Он не смотрит на меня, резко срывается, и все. И нет его больше. Ни на моем балконе, ни в моей жизни.

Я продолжаю сидеть, рассматривая то место, где он только что стоял, и, кажется, будто все вокруг вновь стало черно-белым.

Лучше бы мы и не знакомились.

Для него — лучше.

Зря отец переживает из-за ДС. Возможно, будь оно у меня — это стало бы спасением.

Голова разболелась так сильно, что перед глазами мечутся мошки. Я делаю глоток из бутылки, что притащил с кухни, и вспоминаю, что там было обезболивающее.

Прикрываю на несколько секунд глаза, пытаясь унять появившуюся тошноту, и, собрав остатки сил, поднимаюсь.

Коридор. Кухня. Аптечка.

Делаю шаг, и тут пространство вокруг меня оживает, начиная крутиться. Я не сразу понимаю, что это не мир сходит с ума, а я. Пытаюсь сделать шаг, но качаюсь, хватаясь за косяк открытой двери, и меня забирает тьма.

***

— Ниррай? Ниррай! Очнулся!

Голос отца звучит слишком громко, будто орет прямо на ухо. Отмахиваюсь от него, как от назойливой мухи, но рука не встречает сопротивления, проходясь по воздуху. Приходится открыть глаза и обнаружить над собой незнакомый мне, почему-то фиолетовый, потолок. Кто додумался покрасить потолок в фиолетовый?

— Ниррай, как ты себя чувствуешь? Голова кружится? Болит?

Перевожу взгляд на отца. Он сидит на табуретке, почему-то в черной шелковой пижаме, в которой обычно ходит дома. Что хоть приключилось?

Пытаюсь вспомнить, как я тут оказался, и ничего. Упал и меня привезли в больницу? С фиолетовыми потолками? Я бы подумал, что папаня решил сдать меня в психушку, но я точно знаю, что там только пижамы розовые, потолок точно был обычный.

Забив на попытки выяснить, решаю оценить свое состояние. Нет, голова точно не кружится.

— Со мной все в порядке. Где мы?

— Я обнаружил тебя на полу, возле двери, — отец тянет руку и, проследив за ней, я вижу тумбочку, на которой стоит стакан воды. Именно его он и подает мне, прежде чем продолжить: — … диагностировала у тебя сотрясение, и мы перевезли тебя в больницу. Тут тебя уже обследовал доктор Уолмерт.

Больница. О’кей. Больно странно для больницы, в палате даже окна нет, да и не похоже это на нашу семейную клинику, но мало ли куда отца с перепугу понесло. Сотрясение тоже не страшно. Могло быть и хуже. Придется провести пару дней в постели.

Аккуратно приподнимаюсь, садясь, но переживаю зря — голова не кружится, да и чувствую я себя прекрасно.

— Ниррай, ты только не переживай, ладно? Доктор Уолмерт считает, что тебе необходимо пройти обследование и сдать еще раз анализы на ДС. До твоего двадцатипятилетия чуть больше недели, и, возможно, обморок — предвестник.

— Пап, чушь не неси, — морщусь я и, отпив из стакана два глотка, ставлю его на тумбочку. Вода с противным сладким привкусом. Почему нельзя было дать обычной? — Это не ДС, я просто стукнулся головой, когда попал в аварию. Это абсолютно нормальная реакция для любого здорового человека.