Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2
Шрифт:
Странно, но когда стало известно, что нескольких убитых литовцев даже не смогли сразу опознать – лица были так обезображены ударами прикладов или гусеницами танков – Елена даже не разревелась, как два года назад, когда она услышала подробности о том, как в Тбилиси советские военные добивали саперными лопатками по мостовым и подъездам раненых мирных демонстрантов. Ей просто на короткую секунду захотелось (в точности, как в евангельской сцене, которую несколько дней назад поминала Влахернскому) воздеть руки и тихо попросить: «Господи, да позволь же мне свести огонь с неба на этих ублюдков! Пока они не убили еще больше невинных людей».
Хотя заранее знала ответ Респондента.
Крутаков, с которым Елена, как магнитом притянутая, немедленно же, минуты через две, после того, как внырнула в бурлящую площадь, совершенно
Уже раз примеченный ею рядом с ним Емеля, опять вертелся тут как тут, безостановочно нервно посмеиваясь и подмигивая своим косым глазом – и, как будто прикрываясь левой рукой, правой спешно, но трепетно прочесывал волосяной хохол между боковыми залысинами сальной маленькой зеленой расчесочкой; а как только увидел, что Крутаков уходит, не глядя сунул расческу в карман дутой куртки и на полусогнутых рванул за ним, вдогонку то ли остря, то ли язвя, вполголоса:
– А ты ширнись еще пойди – сразу настроение улучшится.
И Елену неприятно кольнуло незнакомое словцо – смысл которого, впрочем, был, по судороге вызванного им омерзения, в контексте предельно прозрачен.
Но сразу как-то отогнала от себя холодную тень – глупости, чего-то не расслышала. И мало ли, что этот мерзкий Емеля там протявкает.
В толпе по рукам гуляли любительские фотографии, которые люди (неизвестно – живые, или уже мертвые) успели сделать во время штурма в Вильнюсе – и которые неведомыми тропами какие-то герои успели перекинуть в Москву: спецназовец, бьющий прикладом в морду литовскому старику; танк, наведший дуло в упор в лицо отчаянно растопырившей руки полненькой женщине лет пятидесяти в пальто, закутанной в шерстяной деревенский платок; и какая-то особенно трогательная и стыдная фотография: плакат, прикрученный к колючей проволоке баррикад: «Nepraeis fasistu tankai!»
Дьюрька, впервые прогулявший протестный митинг – из-за экзамена на своем экономфаке – теперь, вечером, по телефону, хоть и дистанционно, да всё же смачно, дожевывал ей в ухо ужин и пытался казаться страшно хладнокровным и циничным:
– Да ладно тебе, Ленк. Чё ты так переживаешь? Кремль – банкрот. Они ж уже не только страну не в состоянии прокормить, но и сами-то себя, кажется, тоже. А они ведь не к тухлым котлеткам из хлеба привыкли, которые они народу, как свиньям, скармливают! У них скоро голодные бунты по стране начнутся. Вон, слыхала, Горбачу Запад пригрозил немедленно прекратить присылать в страну любую гуманитарную помощь, если карательные акции против прибалтов будут продолжены. А то получается, что Горбачев на деньги Запада танками прибалтов давит. Хорошо устроился! Так что, не боись. Рано или поздно все будет хорошо. Сейчас попукают-попукают еще немного в воздух – и лопнут.
– Проблема в том, Дьюрьк, что они не пукают, а в живых людей стреляют, чужую кровь льют. И явно попытаются пролить ее еще как можно больше.
– Ну, положим, столько десятков миллионов людей, как советская власть убила за все предыдущее семьдесят четыре года – им уже убить не удастся! – важно запротоколировал Дьюрька. – Жертвы, конечно же, наверняка еще будут. Но уже не так много. История развивается по спирали – и в любом случае, мы уже находимся на более высоком витке.
– Дьюрька! Да ты только послушай сам себя, что ты говоришь?! Что за кошмарная статистика! Как можно охапками считать убитых совершенно реальных людей – чьих-то родных, любимых! «Меньше» – «больше»! Большой привет тебе от вурдалака Джугашвили! Никакие вообще цифры здесь не уместны, когда речь идет о жизни и смерти! А ты представь, если бы это твой брат был там, в Вильнюсе, убит! Один – единственный, неповторимый и родной – а тем более, смелый, не побоявшийся выйти безоружным, отстаивая свободу. Какая разница – на Лубянке их расстреляли, как твоего деда, – или там в Вильнюсе у телецентра? А Горби… как бы ни развивалась дальше ситуация, и какие бы у него ни были прежде заслуги – Горби теперь навсегда в историю войдет как кровавый.
– Тут ситуация может быть дихотомична! – аккуратно
пережевывал термин Дьюрька, успевший наблатыкаться уже в универе обобщизмов по философии и политэкономии. – Либо Горби решил на шермачка, как бы из-за кулис, попробовать подавить прибалтов руками этих злобных дураков из спецслужб и силовых структур – просто по принципу: «Авось, получится! Попытка – не пытка, как говорил товарищ Берия!» Ежу же понятно, что Горби на порядок хитрее и гибче всех этих отморозков – ты на их рожи-то посмотри только! А теперь, когда все провалилось и грохнул скандал на весь мир, Горби сознательно врет, отмазывается, и делает невинные глазки. Либо же – вариант номер два: Горби уже не контролирует свои же собственные спецслужбы и силовиков. В это я, честно говоря, не верю. Кто же поверит в его байки, что он опять «ничего не знал»? Ай-яй-яй! Прямо у нас так танки сотнями по стране без его разрешения разгуливают и давят людей, и столицу целой республики берут в кольцо и терроризируют!Когда через неделю Вильнюсский сценарий был с тупой звериной точностью повторен в Риге, и Латвию тоже заставили платить за свободу кровью, сомнения в малодушной двойной игре Горби уже мало у кого оставались.
Тут уже любимые горбачевские игры в обознатушки-перепрятушки не сработали. Все страны «Большой семерки» немедленно и дружно заморозили обещанный Горбачеву кредит и прекратили оказание любой экономической помощи СССР «до прояснения нового курса Горбачева». Евросоюз заявил об отмене на неопределенный срок любой продовольственной, гуманитарной и финансовой помощи СССР. Европейский банк реконструкции и развития проинформировал заинтересованных товарищей в Кремле (с интонацией, в которой Елене явственно послышалась почему-то Анина тихая ярость с ведром холодной воды), что, из-за нарушений прав человека в Литве и Латвии, теперь СССР не видать членства в мировых финансовых организациях, как своих ушей, и даже аполитичный директор этого европейского банка (с матерной аббревиатурой) вдруг не выдержал и публично выпалил, что Горби откровенно скатился к реакционерам, и что нет больше оснований верить его прежним заявлениям о переходе к демократии и свободной экономике. Западные бизнесмены, как сообщала «Свобода», один за другим стали заявлять о нецелесообразности каких-либо отношений с вернувшейся на блевоту свою диктатурой. Заговорили даже, что если военное вмешательство в Прибалтике продолжится, то будут отозваны все, уже и до этого предоставленные Советскому Союзу «под реформы», кредиты.
И Горби, обнаруживший, что загнал сам себя в тупик со своими чересчур хитроумными маневрами, вынужден был тут же приклеить обратно экспортную человеческую улыбку, и если и не повернул на сто восемьдесят градусов, то по крайней мере – отыграл два последних силовых хода назад.
В Москву, впрочем, тут же были введены войска – для «совместного патрулирования» с милицией – по какому-то невзначай припасенному приказу Пуго-Язова, где с трогающей сердце откровенностью указывался объект фобий: на случай народных выступлений.
Ельцин, сразу же после Вильнюсских событий ломанувшийся в Прибалтику, дефилировал уже просто как рок-звезда – от имени России подписывал с латышами договоры о взаимном признании суверенитетов, и, дразнясь, показывал оттуда язык, прям как князь Курбский, хоть и не-грозному, но уж точно не вегетарианскому, а плотоядному царю Горби. И – на фоне миллионных протестов в Москве и Питере, переплетающихся для Елены в одно расписание с университетской экзаменационной сессией, – вдруг как-то в одночасье стало ясно, что вот Прибалтика превратилась именно в тот главный экзамен, которого Горби не выдержал – и кровавый старый новый год стал той исторической точка невозврата, где Горби окончательно профукал свой шанс встать во главе реальных, глубинных, а не декоративных «подновленческих» реформ внутри людоедской системы.
– Ты слышала?! Исландия-то! Исландия отличилась! – ликовал, пихаясь с Еленой, Дьюрька, бок о бок вталкиваясь в узкие двери Аниного института Мориса Тореза на Остоженке – старенького, сильно изуродованного, но все еще по привычке уютного особнячка с маскаронами измученных, воющих на луну львов. – До сих я считал, что Исландия – это селедка! А они взяли – раз – да и признали первыми суверенитет Литвы! Во как! Утерли нос всем крупным западным державам, которые всё до сих пор слабоумно всхлипывают, какая у нас тут очаровательная перестроечка!