Распутье Воронов

Со двора, из окна, забранного решёткой, были слышны крики. И ругательства.

Те, кто подъезжал к тюрьме Стурефорс, первым делом ещё издали видели Aedificium carceris, великое строение, каменную громадину. Чем это строение было раньше и для чего оно было предназначено, никто не помнил. Подозревали, что это был храм.

Тех, кто подъезжал ближе, узкая дорога вела к расположенной в овраге каменоломне. Здесь можно было увидеть толпу оборванных и закованных в кандалы узников, разбивающих молотами и кирками скальные валуны. Но долго разглядывать их не полагалось, проезжающих принуждали поторопиться грозные окрики и ещё более грозные лица надсмотрщиков — конных арбалетчиков.

Далее был высокий частокол и ворота с кордегардией, где каждый прибывающий в Стурефорс должен был доложить стражникам о цели своего визита. А потом ждать разрешения на въезд. Как правило, ждать приходилось очень долго.

От кордегардии дорога вела прямо к Aedificium между двумя частоколами, высокими настолько, что даже всадник с седла не мог увидеть, что за этими частоколами находится. Бывалые, однако, знали, что там поставлены бараки для осуждённых за лёгкие и средние преступления. Осуждённые за тяжкие злодеяния сидели в каменных темницах главного здания. Здесь же помещались управление тюрьмой, жилища стражников и склады.

Мрачное помещение, в которое его привели, не понравилась Геральту. Ему не понравился железный крюк под потолком — о его предназначении нетрудно было догадаться. Не понравилось ему и то, что стул, на который ему велели сесть, был накрепко привинчен к полу.

— Я жду, — поторопил Геральта Эстеван Трильо да Кунья. — Говори.

— Вы держите тут в заключении, — Геральт откашлялся, — Престона Хольта, ведьмака.

— Кого мы тут держим в заключении, — молвил префект через пару минут, когда стало ясно, что Геральт ничего больше не добавит к сказанному, — это государственная тайна.

— Он заключён за убийство чародея Артамона из Асгута.

— Это тоже государственная тайна.

— Хольт арестован несправедливо. Он не виноват. Не он убил чародея. Я его убил.

— Ты? В самом деле? И какой же у тебя был мотив?

— Артамон был автором того пасквиля, который в сто девяносто четвёртом

натравил чернь и побудил её напасть на Каэр Морхен, наш замок…

— И этого тебе оказалось достаточно?

— Ещё он планировал отравить Хольта. И убить жриц в Эльсборге. Я должен был предотвратить это.

Эстеван Трильо да Кунья какое-то время молчал, постукивая пальцами по песочным часам, стоящим перед ним. Песок уже совсем пересыпался, но префект не переворачивал часы. Его явно не интересовало измерение проходящего времени.

— Другими словами, — сказал он, наконец, — ты якобы убил человека за литературное творчество и намерения. Поздравляю. Ты только что занял высокое место в моём личном списке идиотских мотивов. Но в то же время я должен огорчить тебя, молодой ведьмак по имени Геральт. Я тебе не верю. Я не верю твоему признанию. Аудиенция окончена. Покинь Стурефорс.

— Я убил чародея. Я могу это finis доказать.

— Правда? А finis — как?

— Я могу точно описать, каким образом я убил его. Это должны были обнаружить во время вскрытия.

— Должны были обнаружить, — кивнул префект в знак согласия. — И действительно обнаружили.

— Я ударил его в кадык…

— В выступ гортани, известный медикам как prominentia laryngea, — докончил, прервав его, префект. — Но поскольку ты не хотел, чтобы он мучился, умирая от удушья, ты добил его ударом в шею, в сосцевидный отросток, разорвав позвоночную артерию. Правильно?

Геральт умолк.

— Хольт во всех подробностях описал нам, как он убил Артамона из Асгута, — бесстрастно продолжал префект. — А вскрытие это подтвердило. А ты, ну, что ж, ты ведь знал, как убивает Хольт, знал его modus operandi. Достаточно, чтобы попытаться спасти его, взяв на себя преступление. Давайте трижды прокричим «ура» твоему достойному восхищения самопожертвованию, парень, и доказательству верности. Но верности напрасной. Твоё признание, которое, впрочем, не имеет силы доказательства, нам ни к чему, у нас уже есть виновник. Приговор вынесен, казнь состоится сегодня.

— Сегодня?

— Да, сегодня.

— Вы убьёте невиновного!

— Не кричи. Престон Хольт, он же Зьява Рейндерт, сам отдался в руки властей. Добровольно и без принуждения признался в преступлении. Точнее, в преступлениях. Он признался в убийстве Оттона Маргулиса, Кари Нурреда и Ремека Хвальбы, в чём, как ты знаешь, я давно уже подозревал его. Он признался также в убийстве Артамона из Асгута. Confessio est regina probationum, признание — царица доказательств. Суд не мог усомниться и не усомнился. Престон Хольт осуждён и приговорён, больше нам ничего не надобно.

— Повторяю, это не Хольт убил Артамона, а я. Признаюсь. Так что konfesjo есть wagina и так далее. Арестуй меня и выпусти Хольта.

Эстеван Трильо да Кунья молча глядел на него. Довольно долго.

— Закону, — сказал он, наконец, — а точнее, генеральному инстигатору королевства Каэдвен и чародеям из Бан Арда нужна казнь настоящего ведьмака. Наставника, не ученика. Одного приговора и одной казни вполне достаточно. Закон не кровожаден. Я тоже. После казни Хольта я сочту, что справедливость восторжествовала…

— Тоже мне справедливость.

— Прекрати. Прими к сведению и пойми, что ты не спасёшь Хольта, даже если будешь раздирать свои одежды и выть на луну. Я всё объяснил тебе тогда, в октябре, при нашей первой встрече. Хольт отдался в руки справедливости. Машина пришла в действие и втянула его в шестерни, из которых он выйдет только на эшафот. Это неотвратимо и неизбежно. И произойдёт буквально через минуту. В Стурефорс прибыли гости, те, которые пожелали присутствовать при казни. Те, для кого эта казнь важна.

Геральт молчал, стиснув зубы.

— А ты, — продолжил префект, — можешь удалиться с миром. Однако не рекомендую в дальнейшем громко и публично признаваться в своих якобы действиях. Потому что это может иметь плачевные…

— Я хочу, — резко прервал его Геральт, — увидеться с Хольтом.

— Это можно, — сказал Эстеван Трильо да Кунья.

Совершенно ошеломив этим Геральта.

Престон Хольт выглядел не слишком хорошо. Белые волосы свисали на лоб и глаза нечёсаной чёлкой.

Нездоровая бледность, запавшие щёки и неестественно выступающие скулы дополняли картину. К тому же на левой щеке виден был большой, но давний и уже пожелтевший синяк.