Рассказы и сказки

— Оставь, Мирл! — молит больной. — Довольно проклинали мы друг друга при жизни… Довольно… Перед смертью не гоже так… Ох, Мирл, Мирл, оба грешили мы!.. Пусть уж придет конец… Замолчи лучше. Я уже чувствую, как холодная смерть от ног подползает к сердцу, как отмирает член за членом… Не кричи, Мирл! Так лучше!

— Потому что ты хочешь избавиться от меня! — перебивает Мирл. — Ты всегда хотел избавиться от меня, — горько плачется она, — всегда! У тебя на уме постоянно была черная Песя. Ты всегда говорил, что хочешь умереть… Горе, мне, горе!.. Даже теперь он не хочет покаяться… Даже теперь…. теперь…

— Не одна черная Песя, — горько улыбается больной. — Много их было: и черных, и белокурых, и рыжих. Но от тебя, Мирл, я никогда не желал избавиться… Девица — девицей… Волокитство — это уже в музыкантской натуре… ноет, как нарыв… Наваждение какое-то… А жена женой! Это вещи разные… Помнишь, когда черная Песя задела тебя посреди улицы, я задал ей здоровую трепку… Молчи, Мирл! Жена остается женой! Разве только если развестись… Да и тогда душа болит. Поверь, Мирл, я буду тосковать по тебе, по вас тоже, дети! Вы тоже принесли мне много горя, но ничего… Таково уже влияние скрипки, — таков уж язык музыкантский… Я знаю, вы относились ко мне без должного уважения, но все же вы любили меня. Если мне случалось выпить лишнее, вы обзывали меня пьяницей… Так нельзя, отцу нельзя так говорить… Ну, что ж… И у меня был отец, и я с ним тоже не лучше обращался… Но довольно об этом!.. Я прощаю вас!..

Речь эта утомила его.

— Я прощаю вас, — начал он снова через несколько секунд.

Он приподнялся на постели и обвел глазами окружающих.

— Взгляни на них, на этих истуканов, — заговорил он вдруг, — уставились в землю, как будто рта раскрыть не могут. Что, все-таки жалко отца? Хоть и пьяницу, а жалко?

Младший из сыновей поднял голову. В то же мгновение веки его задрожали, и он разразился громким плачем. Остальные братья тоже зарыдали. Через минуту четырехаршинная комнатка огласилась громкими рыданиями.

Больной смотрел и таял от удовольствия.

— Ну, — спохватился он вдруг, как бы вновь собравшись с силами, — довольно, это уже вредно для меня… Довольно, детки, послушайтесь отца!

— Разбойник! — кричит Мирл, — разбойник! Пусть они плачут: их слезы могут помочь, боже ты мой!..

— Молчи, Мирл, — перебивает больной, — я уже говорил тебе, что я свое сыграл… Довольно! Эх, Хаим, Берл… Иона… Все! Слушайте! Скорее! Берите инструменты!

Все посмотрели на него широко раскрытыми глазами.

— Я приказываю, я прошу вас! Сделайте это для меня, возьмите инструменты и подойдите поближе к постели.

Дети повиновались и окружили постель больного — три скрипки, кларнет, контрабас, труба…

— Я хочу услышать, как оркестр будет играть без меня, — говорит больной. — А ты, Миреле, прошу тебя, кликни пока соседа.

Сосед был служкой в "братстве носильщиков". Мирл не хотелось итти, но больной смотрел на нее с такой мольбой, что она должна была повиноваться. После она рассказывала, что это "Миреле" и предсмертный взгляд были совсем такие, как тогда, после венца… "Помните, дети, — повторяла она, — его сладкий голос и этот взгляд!"

Вошел служка братства, окинул взглядом больного и сказал:

— Потрудитесь, Мирл, созвать миньен.

— Не надо, — отозвался больной, — на что мне миньен, у меня свой миньен — мой оркестр! Не ходи, Мирл, мне не нужен миньен.

И, обернувшись к детям, он продолжал:

— Слушайте, дети… Играйте без меня, как со мною, играйте хорошо… Не нахальничайте на свадьбах бедняков… Почитайте мать… А теперь — сыграйте мне отходную… Сосед будет читать…

И четырехаршинная каморка наполнилась звуками музыки.

В подвале

1915

Перевод с еврейского Наума Осиповича.

Большое подвальное помещение сплошь заставлено постелями.

В углу, между стеной и печкой, давно уже спит на сундуке длинная, сухая и тонкая, как жердь, Фрейда, по прозвищу Голодригиха. На рассвете ей нужно выехать на ярмарку в соседнее местечко с колесной мазью.

Фрейде не спится; она неспокойна: уж хлопот будет вдоволь! Раньше она имела в виду взять с собою маленький бочоночек, так и договорилась с возчиком. Но в постели ей пришла в голову мысль, что лучше бы взять с собой большую кадку.

Фрейда долго и беспокойно ворочается с боку на бок, злится на себя и недовольно ворчит: "Проклятый бабий язык! Надо же мне было сболтнуть: "маленький бочонок"! Зачем? К чему? Какое возчику до этого дело? Разве он больше овса даст лошади?

Так, ворча и проклиная свою болтливость, Фрейда, наконец, засыпает. Из-под укрывающей ее перинки выглядывает красный головной платок, который сполз ей на лицо и как бы обрамляет острый синеватый нос. Дышит она тяжело; ее костлявые руки, вероятно, сложены на старческой груди. Кто знает, что ей снится?.. Может быть, снится, что возчик не согласился и она не попадет на ярмарку, останется на полгода без заработка.

Противоположный угол — это "владения" Ионы-водоноса. На одной кровати спит его жена с двумя младшими детьми, на другой сам Иона со старшим мальчиком, посещающим уже хедер.

И с этих кроватей несутся частые вздохи. И здесь уснули в тревоге. Мальчик плакал: "Деньги ребе! Меламед требует платы". Старшая дочь осталась без места. Она служила в бездетной семье и вдруг хозяйка умерла; вернулась домой — не оставаться же ей одной со вдовцом. Ей еще немного причитается за работу, из этих денег можно было бы хоть меламеду заплатить, но вдовец отказывается погасить долг. Жена, видите ли, не завещала ему, а сам он ничего не знает — он никогда не вмешивался в женские дела. Перед сном по этому поводу поспорили: мать советовала вызвать вдовца на суд раввина; дочь предложила написать прошение к "мировому" или даже к "начальнику". Сам же Иона с обеими не согласен: вдовец может отомстить ему — восстановить против него всех клиентов.

— Стоит ему лишь слово сказать, — говорит Иона, — и крышка мне. Мало ли водоносов слоняется без дела с тех пор, как провели водопровод?

Вблизи похрапывает носильщик Берл, раскинувшись один в кровати, как "граф". Дети же спят вдвоем в другой кровати. Жена отсутствует: она повариха и занята на какой-то свадьбе. И в этом углу спят неспокойно. Берл уже некоторое время чувствует ломоту в костях. Старший сынишка стонет во сне: он работает при гашении извести и ошпарил себе ногу.

Еще дальше в кровати спит одна "графиней" торговка Цирл. В другой кровати спят вместе трое ее детей. Муж — ночной сторож. Когда он на заре возвращается, она выходит на базар с лотком хлеба и свежими бубликами.

Вот мы уже в третьем углу, где стоит узенькая железная кровать.

Куча тряпья заместо подушки. Женская голова. Преждевременно выцветшие губы часто приоткрываются, испуская горестный вздох. "Тяжелый промысел" у мужа ее. Нет ему удачи… Не везет… С риском для жизни стянул он на прошлой неделе медный котел, зарыл его в песке за городом, — а все же нашли… Кто знает, с чем-то он вернется сегодня. Не засыпался ли он?.. А тут уже три недели похлебки не варили, горячего во рту не было… С квартиры гонят…