Рассказы о Дзержинском

– Сергей Орлов ведет. Это насчет продуктов в почтовых пакетах?

– Ну да, насчет сала и масла в кожаных почтовых мешках.

– Сейчас я Орлова вызову!
– сказал Павел Федорович.
– Он там всех знает. Большое дело.

Но Орлова вызвать не удалось. Час назад возле пакгаузов Брянского вокзала он был убит человеком высокого роста в кожаной куртке и летчицком шлеме. Убийца скрылся.

– Вот и Сережу нашего убили!
– тихо сказал Дзержинский.
– Битва за хлеб, смертельная битва за хлеб. А все эти негодяи - левые коммунисты орут про активное самоснабжение потребителей. Вот оно - активное самоснабжение. Пуля в грудь юноши, защищающего хлеб для рабочих и крестьян Советского государства!

И ему представился вдруг покойный Сережа Орлов, его добрые, совсем еще юные глаза и пухлые губы. Как он сказал вчера после совещания: "Товарищ Дзержинский, у меня есть стакан семечек. Знаете, подсолнухи, - они очень утоляют голод, пожалуйста, попробуйте!"

– Вызовите сюда того из арестованных, который помоложе!
– сказал Дзержинский Павлу Федоровичу.
– Я с ним поговорю.

И еще плотнее закутался в шинель. Евгений, видимо, опять поспал в коридоре и вошел, пошатываясь спросонья. Дзержинский свернул папироску, затянулся и, глядя в глаза осоловелому Евгению, негромко сказал:

– Вот что, молодой человек. Вы - сын дворника, живете в этом же доме? Не ходит ли к вам такой гражданин... Ну, как бы его описать? Высокий... кожаная у него куртка...

– В летчицком шлеме, что ли?
– спросил Евгений.

– Как будто бы.

– Ходит?
– сказал Евгений.
– Он с нашего двора. Только Аркадий Палыч Симбирцев во флигеле квартируют, а Мюллер с парадного, квартира шесть. Они редко дома бывают, все ездят и ездят.

Дзержинский курил, не глядя на задержанного. Павел Федорович, красный от напряжения, с хрустом потирал бритую голову.

– Ваше имя Евгений?
– спросил Дзержинский.

– Евгений, - ответил парень.

– Фамилия Андронов?

– Андронов!

– Евгений Андронов!
– голосом спокойным и властным заговорил Дзержинский.
– Твой отец погиб за Советскую власть, ты сам написал это в своем заявлении, - так это?

– Так!

– Я именем твоего отца приказываю тебе - расскажи нам правду. Расскажи все, что знаешь. Эти вот - арестованные - они что? Наняли тебя? Ты у них в услужении? И как наш товарищ всех вас арестовал? Как это было, расскажи подробно, все, все решительно, что тебе известно. Говори, не бойся...

Евгений еще испуганно смотрел на Дзержинского, но страх уже проходил: что мог сделать ему дурного этот человек с усталыми, но добрыми глазами? Да и в чем он, Евгений, виноват? В том, что молчал? Ну, виноват, не станут же за это бить? Может, даже матери помогут, - надо же людям жить как-то...

– Наняли они меня. Симбирцев этот, - грубо, чтобы не подумали, что подлизывается, заговорил Евгений.
– Сторожить наняли. А я откуда знаю, чего сторожить? "Помалкивай, - говорят, - а то поймают - и к стенке. Декреты читал?" - "Читал", - отвечаю. "Твое дело теперь битое, сгоришь вместе со мной". Вначале складик в комнате был, а потом пошло шире, весь низ забрали под него...

И Женя стал подробно рассказывать все, что знал об организации Симбирцева...

– Отправили?
– спросил Феликс Эдмундович.

– Отправили, - невесело ответил Швырев.

Дзержинский внимательно посмотрел в глаза Павлу Федоровичу.

– Мне врач докладывал, - сердце у Веретилина хорошее. Садитесь, Павел Федорович. Вы когда с Иваном Дмитриевичем подружились?

Швырев подумал, припоминая, улыбнулся и рассказал, что узнали они друг друга в Петрограде, когда занимали телефонную станцию.

– Это когда вы за телефонисток работали?
– тоже улыбнулся Дзержинский.

– Ну да! Они все в обморок попадали, стрельба, а тут Смольный названивает. Я трубку взял, то есть не трубку, а машинку эту - слышу, называют номер. А как соединить, - не знаю...

Дзержинский засмеялся, глаза у него посветлели, лицо стало молодым. Павел Федорович усмехаясь рассказывал:

– Один там парень был - не помню, как его звали и откуда, - рабочий паренек, тот в трубку заявляет: "Они все в обмороках лежат, а мы соединить еще не обучились". Ну, а Веретилину как раз Зимний дворец попался - тоже звонит - министры временные. Он им и сказал, что теперь станция их не обслуживает. Как раз, помню, продукты для телефонисток привезли - триста буханок хлеба, триста банок консервов, это все с Трубочного завода. А телефонистки от страха кушать не могут. Вот Иван Дмитриевич - он тогда еще в бушлате был - мне и говорит: "Солдат, а солдат, давай покушаем, поскольку мы сегодня являемся телефонистками..." Покушали, стали в телефонной технике разбираться. Выключили прежде всего телефоны Зимнего дворца и штаба округа...

– Здесь и познакомились?

– Здесь. Потом, попозже, Веретилин побежал своих "альбатросов" встречать - моряков; они в Неву входили на кораблях. И я с ним оказался. А дальше уже вместе с Красной гвардией и с солдатами Измайловского полка действовали. Подранило меня там. Веретилин как раз поблизости был вытащил, перевязку сделал, все честь честью. И банку консервов мне оставил, и записку. В записке хорошие слова написал. "Паша, - написал, - не горюй, твердыня скоро падет и начнется новая жизнь..."

– Потом уже в ЧК встретились?

– В ЧК.

– Хороший работник Веретилин, - сказал Дзержинский, - настоящий!

– Таких, как он, работников - поискать!
– подтвердил Швырев.

Помолчали.

– И заболел!
– произнес Дзержинский.
– Надолго, видимо, из строя выбыл. Время горячее, а мы без него остались. Он вел целую группу дел - по организаторам голода...

Павел Федорович молчал.

– Придется вам, товарищ Швырев, его группу, я думаю, сейчас принять прямо на ходу. Трудно будет, а придется. Вы и Аникиев с помощниками больше нам некого нынче на этой работе держать. Спекулянты, саботажники, организаторы голода - только часть врагов революции, врагов народа, с которыми надо бороться. У вас опыт есть, кое-какие приемы этих негодяев вам еще по прошлому году известны. Начинайте работать!

– Слушаюсь!
– поднимаясь с места, сказал Павел Федорович.

Попозже Свешников привез тех двух красногвардейцев, которые вместе с Веретилиным конвоировали арестованных.

Слушая красногвардейцев, Дзержинский как бы вместе с ними шел из Замоскворечья на Лубянку. И когда красногвардейцы вспомнили слова Веретилина насчет шубы и насчет того, как кто-то попался на шубу, как на крючок, - общая картина дела уже начала для Феликса Эдмундовича проясняться. Тонкие, еще непрочные нити вели и в почтамт, и в квартиру шесть, где проживал Мюллер, и на железную дорогу, где, по всей вероятности, орудовал Осокин, и в пакгаузы Брянска-товарного, где нынче смертельно ранили Сережу Орлова. Любая нить могла оборваться, но могла и привести к следам новой шайки. Тут нужна была осторожность, чтобы не спугнуть зверя раньше времени, решительность, чтобы не упустить врага, меткость, чтобы действовать наверняка.

– Это не просто мешочники, - говорил Дзержинский Павлу Федоровичу и Свешникову, когда красногвардейцы ушли.
– И это вовсе не мелкие спекулянты. Такие господа, организовавшись в шайки, лишают государство возможности выдавать трудящимся даже то немногое, что декретировано системой нормированного снабжения. Мы обещаем, но не выполняем свои обещания из-за таких негодяев, понимаете?

Постепенно в комнату, где неторопливо, как бы думая вслух, говорил Дзержинский, приходили чекисты. Худые, с красными от бессонницы глазами, с обмороженной и обветренной кожей, плохо одетые, кто в шинели, кто в ватнике, кто в потертом драповом пальтишке, они, затаив дыхание, слушали Дзержинского, и картина великой битвы за хлеб все яснее, все ярче вырисовывалась перед ними.